Синдром попутчика

Радуйтесь каждому желанию…

Много лет назад, когда ещё была жива моя мудрая бабушка, она однажды сказала нам с мамой, вешающим новые шторы к Пасхе, одну замечательную вещь… Шторы были, по тем временам, новомодные: с ассиметричными ламбрекенами, кистями, прочими прибамбасами…Они никак не хотели прицепляться к карнизам, падали нам на голову… мы ругались, возились, хохотали, снова брались за дело… – Ещё совсем недавно я бы до потолка прыгала, если бы у меня появились такие шторы, – произнесла бабушка, – а сейчас ни крупинки желания… Оно уходит, девчонки… желание уходит. Ко всему. И к вещам, и к людям… Делайте всё, пока у вас есть на это желание. Тратьте деньги на ерунду – не копите! Ерунда дарит радость, а накопления – нет. Куда копить? На похороны? Ещё никого непохороненным не оставили… Радуйтесь, пока есть радость… Любите, пока хочется… Наступает время, когда и тепла чужого не хочется… Ничего уже не хочется… Наверное, природа так специально делает, чтобы мы спокойнее уходили, не цеплялись ни за барахло, ни за людей… Вот и я уже готова уйти… А если бы сейчас могла вернуться в ваши годы, то жила бы одним днём, и радовалась каждому желанию… Бабушки давно нет. А я живу именно так: одним днём, и радуясь каждому желанию… Автор: Лиля Град

Пепелище…

По накатанной трассе мчался автомобиль. В нём ехали трое: отец, мать и сын. Трое, но уже не семья. Они почти не разговаривали, лишь перекидывались фразами по делу. – На заправку надо, – констатировал водитель. – Давай. И в туалет как раз, – кивнула дама, сидящая рядом. Она надела черные очки. – Я б пожрал, и пивка бы..., – развалившись сзади, мечтал юнец. Одет он был в яркую распахнутую от жары рубашку и шорты, полулежал, задрав ноги, смотрел в телефон. – Можно и пивка, – согласилась мать, – Тоска, а не дорога. Скоро ещё свернём с трассы, так там вообще пылюка, наверное. – Хрен его знает! Раньше – колдобины сплошные. Но я ж тут сто лет уж не был. – Да ничего не изменилось. Уверена – дыра. И жара эта, – она ехала по необходимости, но без желания быть там, куда они едут. – Вспомнить бы ещё, как ехать..., – переживал водитель. На заправке они, почти не разговаривая, не глядя друг на друга, перекусили. Каждый – сам по себе, каждый – взял сам себе. Ехали дальше по молчаливому мрачному лесу, по болотистым местам. Здесь было свежее. Сынок тянул баночное пиво, мать нервно набирала что-то в телефоне, ловила пропадающую связь. Потом они свернули, выехали в поля. Вот он – ожидаемый мост через небольшую речушку, сразу за ним спуск. А потом развилка в поле. Машина остановилась. – И чего? – спросила женщина с претензией в голове. Хотелось уже скорее прибыть, дорога утомила. – Да не помню я! – почти крикнул водитель и стукнул по рулю,– Тебе б всё на блюдечке! Сама палец о палец не ударишь, а подавай! Он вышел из автомобиля, чтоб размяться и осмотреться. Вышел и сын. – Чё, батя, совсем не помнишь? – Не. Я не был тут почти тридцать лет, – ответил мужчина, успокаиваясь, – Да и ... Кажется свернули мы не там, не та дорога. Ладно, садись, сейчас найдем какую-нибудь деревушку –спросим. – Я сразу в эту затею не верил. Это мать всё ... – Садись уже. Раньше башкой думать надо было! – ворчал отец, он решил ехать направо. Потом откуда-то взялся крутой подъем среди кустарника, следом пошел густой кедрач. Они окончательно заблудились. И когда на полевой грунтовке увидели попутно идущего деда, обрадовались очень. Он шел, едва переставляя ноги в резиновых сапогах, согнувшись набок – тащил корзину. Несмотря на жару одет был тепло: длинный плащ цвета хаки, шерстяной старый пиджак, спортивные штаны, кепка. Явно, грибник, вышедший из дому с рассветом. Машина сравнялась с одинокой фигурой, обдала пылью, сбавила скорость до дедова шага. Водитель, перегнувшись через даму в черных очках, не останавливаясь, спросил. – Дед, а до Лихачевки мы правильно едем? Дед остановился, прищурился, вглядываясь. Остановилась и машина. – Говорю, до Лихачевки туда? Глухой что ли? – Туда... Здравствуйте. Только... Только зачем вы по этой дороге-то поехали, там же через Гуреевку нормальная дорога есть. А теперь – кругаля... – Заплутали чуток. Кругаля, это как? А ты не туда ли, дед? – Так туда... – А давай подбросим, а ты дорогу покажешь. Новый пассажир видел, как недоволен был юнец, когда устраивали они на заднем сиденье его старую корзину. Парень собрал с пола жестяные банки, швырнул их в дверь, на обочину. Дед посмотрел на банки, обратился к отцу. – Разе можно так? Нельзя навроде... – Залазь, дед, – кивнул водитель устало, – Не до того ... Юнец с шипением открыл очередную банку. Дед прикорнул в угол автомобиля, придвинул к себе свою ношу, замолчал, глядя за окно. – Далеко ещё? – через пару километров спросил водитель. – Подъезжаем уж скоро, – ответил дед. И тут юнец заволновался. Он наклонился к родителям, заговорил, не обращая внимания на деда. – Вы это... Не говорите бабке, что не живёте вместе. Надо сделать вид, что хорошо все, что семья, типа. Иначе вообще не согласится. – Без сопливых-то не разберемся,– огрызнулся отец. – Ага! Не разберётесь вы... До сих пор вон не разобрались – куда бабку девать будете. – Как куда? Ваши проблемы, вы и решайте. Ты ж говорила... Я-то тут при чем? – ответил отец. – Наши? Ага... , – бывшая жена возмущалась,– Значит ты к проблемам своего сына отношения не имеешь? Да? Тебя не касается, что его могут... ,– она предусмотрительно замолчала, в машине был посторонний. – Я и так помогу мать уговорить, денег, считай, достану. Мало вам? А уж вы решайте, куда ее. Меня не втягивайте. У меня, между прочим, двое детей. – Двое? – наклонился сын, – А я думал – трое. Я, значит, не в счёт уже. Да? – К словам не придирайся! Ты понял, что я о младших... У нас двушка, и она не моя, а тещи, между прочим. Некуда нам брать мать. Твои проблемы решаем, ты и потеснись, уступи комнату ... – Я? Мою? А мне чего, на улицу что ли? – взвизгнул парень.... – Да успокойтесь вы! – прошипела мать, – Решим проблему, – она посмотрела на мелькающие черепичные крыши встречной деревушки, и добавила, – Вон дыра какая, ещё продать надо. А для пожилых сейчас нормальные учреждения есть. Всё не хуже будет, чем здесь... Они проехали эту деревню, свернули по указанию деда в перелесок налево. – Так здесь, вроде, не было леса-то. Поля же были, а, дед, – припоминал водитель. – Бы-ыли. Так ведь развалили хозяйство-то... Вот и заросло все. А ты местный что ль? – Да. Родина моя. Давно не был. Как живете-то тут? Дед смотрел в окно, ответил врастяжку философски: – Живём. Грибы солим..., – а потом вздохнул и спросил, – А чей будешь? Уж не Шуры ли Липановой сынок? – Ага, – водитель оглянулся, притормозил,– А как узнал-то? – По-омню... Чай, при мне рос, – дед помолчал, а потом припомнил, – Долгонько не ехал ты. Ждала Шура, каждый год ждала. Вот, говорила, сынок приедет, внучка покажет, дом на него отпишу... Ждала-а... Всё заготовки для вас готовила, на крыльце сидела, на дорогу глядела... Водитель морщился от слов деда, как от кислого лимона. Но, оправдывая себя, заговорил: – Так... Работа, дед. Да и... Дела, в общем. Разве вам понять? Только и выбрались. Думаем вот, хватит ей тут одной-то, может заберём. Хоть нормально в городе поживет, – почему-то казалось, что дед их предыдущий разговор не понял, не услышал – сидел себе, в окно глядел. – Так ведь уж опоздал ты. – В смысле? Опоздал... – Схоронили уж лет пять назад мы Шуру. Хорошая женщина... Машина резко затормозила, поднимая вокруг себя облако пыли. К нему резко обернулись все. Дама выпалила: – А дом? Дом ее как? Что с домом? – До-ом? – дед говорил невероятно медленно, с паузами, – Дом-то ведь как ... Да-а... Не знали вы, видать, что померла-то. Вот ведь... Жаль Шуру-то. Не дождалась, а так ждала сына. Хорошая женщина была. А когда хоронили-то, так и из Яновского, и из Лощихи люди приехали. Многие ее уважали, да-а... – Я спросила – что с домом? – резко оборвала его женщина, – Можете сказать... – С домом? Так что с домом? Ведь угорела она, когда как раз дом горел. Пожар серьезный тогда был. Ох! Таких языков пламени я за всю жизнь не видывал. А какой дом был! Какой! И Щербаковых дом сгорел, но они-то отстроились, а Шура-то вот... Жаль, молодая ведь ещё, любили мы ее. Все молчали. Дед смотрел на профиль родителя – Шуриного сына. Похож он был на мать. Не один мускул на лице его не дрогнул, он завел мотор, тронулся. Машина въезжала в деревню. – Так выходит зря мы едем? – тихо промямлил юнец. – А земля? А документы какие-нибудь сохранились на дом и землю. Не знаешь, дед? – дама хваталась за соломинку. – Да что ты! Какие документы. Всё сгорело подчистую. Горело так... Етишь твою... А вот где мать похоронена, покажу. За могилкой ходим... Жена моя ходит, Клавдия. Я то – так, чё скажет. Там у нас бабка с дедом похоронены и сестра ейная...., – они ехали, а дед ещё бормотал о кладбище. Остальные молчали, погрузившись в свои невесёлые раздумья. Дом был последней надеждой. Недавно сын с дружком грабанули торговый ларек, полезли за деньгами, избив до тяжёлых последствий пожилую продавщицу. Теперь вся его молодая жизнь могла пойти под откос. Нужна была приличная сумма, можно было откупиться. Следователь ждал денег, предлагал сделку. – Надо что-то решать! – истерила тогда мать, звоня бывшему мужу, отцу сына, – Надо найти эти деньги! Мальчик загремит в тюрьму, ты понимаешь! Твой сын это не переживет, и я не переживу! Но, перебрав все варианты, решили, что самым верным будет очень быстро продать дом матери. Больше вариантов не было. Машина была очень стара, денег с ее продажи на откуп не хватит, а собственность у них одна– квартира в которой живут мать с сыном. Сын был уверен, что мать дом продаст ради внука, если он попросит. Помнил он ее хорошо – эта всё готова отдать, ради него. Такая уж она по сути своей. – Дед, где дом-то? Я не помню че-то. Тут по другому все стало как-то... – Так вон же... Говорю же, нет уж дома-то. Дед указал на развалины с торчащей печью. Остановились, медленно и горестно вышли из машины. Осмотрелись. Развалины уже не были похожи на пепелище, все заросло кустами и крапивой. Если б не торчащая из кустарника печная кладка, можно было бы и не понять, что когда-то тут был дом. Дама, протерев очки, осмотрелась, спросила. – А земля тут у вас почём, дед? – Земля? Так вон ее сколь...бесплатная она... Бери – не хочу. Разве у нас тут будут землю покупать? А уж если и будут, так кусок поболе... Разе на этом новые хозяева захотят строиться? Не-е...сейчас всем большие участки подавай. Это в Лощихе берут, там река, а у нас глухо. Не берет никто ... У женщины нервно тряслась рука, она то снимала, то опять надевала очки. А водитель автомобиля, выросший здесь, не ожидал, что деревня живёт, и живет, судя по виду ее, совсем неплохо. Резные цветистые палисадники, светлые наличники, телевизионные антенны, аккуратные дворы и автомобили во дворах, детское белье на верёвках и веерный полив в огородах. Высоченные тополя по улице, раскидистые сосны, каких не было раньше, вообще меняли его представление о родовой деревне. Но ведь почти тридцать лет прошло. Ему все время казалось, что деревня загнулась – начала умирать ещё тогда, когда уехал он отсюда таким, каким был сейчас его сын. Поначалу писал матери, а потом перестал. Менял адреса, работу, дважды разводился, крутила жизнь – не до матери. А сейчас вдруг защемило – захотелось, чтоб мать встретила, чтоб как прежде – кисель, пироги и картошечка с зелёным лучком. Дед сказал – ждала... И почему он не приезжал? Почему бы не приехать сюда было летом с детьми? Но сейчас цель была другая, и эти мысли резанули лишь на секунду. Жаль, что сгорел дом – эх, продать бы... – По-другому всё тут. Мне кажется домов этих не было, да? И колодец с другой стороны стоял..., – мужчина оглядывался, никак не мог признать родную деревню. – Колодец-то? С другой... ,– махнул рукой дед, – Не стало там воды, так тут раскопали, жилу нашли. – Мам, так чего теперь? В сизо меня, да? Теперь в наручники? Мам? – А хороший дом-то был, – тянул за душу дед, глядя совсем не на развалины, а на дома по улице напротив, – Хороший – высокой, дубовой. Мезонин такой – строить умели. Чай за два миллиона продать можно было бы. А вот на ж тебе... погорел. – Поехали уже, чего стоять-то! Только время потеряли! – нервничала дама, села с сыном в машину, хлопнула дверцей, губы ее тряслись. Водитель выставил тяжелую корзину деда на землю, сел, завел мотор. Дед наклонился к раскрытому окну. – А на кладбище-то к матери, к Шуре, проводить тебя, Лёнь? Не далеко тут, километра два... – Не надо. Спешим мы..., – автомобиль рванул с места, а водитель с удивлением подумал, что дед знает его имя. Надо же – в этой глухой деревне о нем помнили. Дед смотрел вслед пылящему автомобилю до тех пор, пока он не скрылся в перелеске. Думал дед – это ж надо! Это ж надо так родные места забыть! Уж не помнит и где дом родной. А потом дед вздохнул, подцепил на локоть корзину и направился в дом по другую сторону улицы. Открыл щеколду, зашёл в калитку, подошёл к дубовому дому с мезонином, окликнул: – Шур, Шура! Ты где? Из-за дома показалась пожилая женщина, она вытирала о фартук руки. – Тута я. Выпёстываю своих цыпочек, тридцать штук уж ... Вернулся, слава тебе Господи! А мы уж с Клавой переживали, как обратно-то ты... Ох, опять полна корзина! Сухо ведь, а грибы прут. Чай устал, Мить. В даль такую... – Так на болотах как раз, душнота грибная. А меня подбросили обратно-то... – Кто ж? – Так дачники какие-то. Место себе ищут. Показал им погорелище Смирновых. – Вот и хорошо, что подбросили, а то – спина-то твоя... Ну и чё? Понравилося им? – Не-ет. Дорого, говорят. Земля-то у нас нынче, сама знаешь... А дома, так вообще не укупишь – цены-то заломили. – Да-а. С ума посходили с этими ценами. Но нам-то что... Нас это не касается. Мы свои хаты продавать не собираемся. Доживаем... А там уж... Хотят продают, хотят... – она махнула рукой, разговор о том, что сын совсем забыл тяжел, неприятен и уж сто раз переговорен. – И то верно, нам-то чего, – дед подхватил корзину, – Часикам к пяти подходи. Переберем грибочки и поужинаем у нас. Мы вчерась уж картошку копнули. – Ах, копнули? И как? – Хорошая. Сварим на ужин у нас, опробуем. Приходи, Клавка ждёт. Переберем грибочки-то. – Приду, как не придти. Так и живём вот – друг к другу ходим. – Живём... Грибы солим, – философски изрёк дед.

Дудочка

Олеся ненавидела всех. А особенно свою мать. Она точно знала, что когда вырастет, и выйдет отсюда, то обязательно ее найдет. Нет, она не собиралась бросаться ей на шею, и кричать: - Здравствуй, мамочка. Она собиралась немного понаблюдать, а потом отомстить ей. За все годы, которые она провела в детском доме, за то, что пока Олеся тут слезы лила, мамашка ее жила себе в удовольствие. Почему-то она не сомневалась, что мать именно так и живет. Олеся всегда была в детском доме, сколько помнила себя, столько и была. Несколько раз ее переводили, потому что она дралась постоянно. И ей было совершенно плевать, кто перед ней-мальчик или девочка. Ее наказывали, запирали в изоляторе, лишали сладкого, но она все равно ненавидела воспитателей, ненавидела детей, и вообще весть свет. Ей было уже 14, когда она перестала драться. Не потому, что она вдруг всех полюбила, а потому, что все и так ее очень боялись. Олесе стало скучно. Она уходила куда-нибудь в дальний уголок детдомовской территории и просто сидела. Сидела, и мечтала о том, как найдет мать и отомстит ей. Как-то раз она услышала странную мелодию. Олеся прислушалась. Ни на что не похоже. Музыку она любила, и всегда замирала, если слышала что-то красивое. Но эта мелодия… Она была очень красивой, очень грустной, даже какой-то тоскливой, но что это звучало, она никак не могла понять. Олеся встала, подошла к кустам акации и раздвинула их осторожно. Ничего себе, это их новый дворник. Она уже успела поиздеваться над ним. На чем это он играет? Олесе было не видно, и пока она тянулась, сама не поняла как, грохнулась прямо в кусты. Мужчина перестал играть и повернулся к кустам. Олеся встала, отряхнулась зло и хотела уйти. Но мужчина вдруг спросил: - Хочешь научу? Девочка опешила. Ее? И она сможет точно так же играть? Разве у нее получится? Она шагнула к нему. Дворнику на вид было лет 50, 55. Не совсем понятно было почему он в таком возрасте работает дворником. Олеся приходила к нему каждый день. Сначала он просто показывал ей, как играть на дудочке. Самое интересно, что сам эти дудочки вырезал. Такие смешные, и одновременно грациозные. Когда у Олеси стали получаться первые настоящие звуки мелодии, она просто не сдержалась и обняла дворника. Вот тогда-то она впервые и разговорились. Звали его Николай Петрович, и жил он в небольшом домике на территории детского дома. - А почему? У вас нет родных, нет дома? - Было у меня, Олеся, все. И дом, и родные… Десять лет назад умерла моя Катенька. Думал-не переживу, если бы не сын... Потом решил он жениться, девушка красивая, но уж больно жадная. Ну, главное, чтоб Сашке моему нравилась. А спустя пять лет разбился мой Сашка на машине. А квартира-то моя, давно уж на него переписана была. Хорошая трешка, в центре. Вот невестка собрала мне чемоданчик и отправила на все четыре стороны. - Но почему вы не боролись? - Зачем, Олеся? Нет тут у меня никого. Все мои любимые ушли. Мне просто нужно как-то прожить то время, пока и мой черед придет. Я к ним хочу, здесь мне больше ничего не нужно. Олесе казалось, что сейчас она ненавидит невестку Николая Петровича даже больше, чем собственную мать. Даже были мысли, сначала невестке отомстить, а потом уже матери. Когда Николай узнал о том, что держит в душе эта девочка, похожая на волчонка, то пришел в ужас. Как же она бедная, справляется со своей ненавистью? Они подолгу беседовали. Николай Петрович чувствовал, что Олеся оттаивает. Она перестала стричь волосы под мальчика, стала более нежной. У нее куда-то пропала желание доказывать свою правоту кулаками. Как-то он спросил: - Олеся, ты через год уходишь, уже решила, кем станешь? Девушка растерянно на него посмотрела. - Нет.. Даже не думала. Все время думала, как отомстить матери. - Ну, допустим.. Ты отомстишь. Только сначала искать ее будешь. Непонятно, на какие деньги, но это мы тоже пропустим, а что потом? Она растерянно молчала. Не приходила к нему целую неделю, а потом все-таки пришла: - Я хочу строить. Целый год они посвятили подготовке в строительный колледж. Олеся понимала, что институт для нее слишком долго, может быть потом, в будущем… В тот день, когда она уходила, они долге сидели на их лавочке. Вечером Олеся уезжала в дугой город. Там она будет учиться и пока что жить. Она плакала. Впервые за много лет. - Николай Петрович, я обязательно приеду к вам. Только отучусь. - Давай мы договоримся? Я-то никуда не денусь, а вот тебе нужно отучиться, крепко на ноги встать, и потом уже на встречи к старику ездить. - Ну, какой же вы старик? На прощание он подарил ей дудочку. Прошло почти пятнадцать лет. Олеся поздно вышла замуж, все никак ей было не найти того, кто ее бы понимал. В 30 родила дочку, и почти сразу развелась. Вся ее радость была в маленькой Катюше. Сейчас она многое могла позволить себе. И когда, наконец, она стала зарабатывать столько, сколько хотела, она подала в розыск на свою мать. Все выяснилось намного быстрее, чем Олеся думала. Ее мама, бедная одинокая женщина, которая хотела родить для себя, за два месяца до родов узнала, что больна. Это сейчас с онкологией пытаются бороться, тогда же пытались тоже, но с оговоркой-бесполезно. Врачи говорили, что организм ослаблен беременностью, и дали маме год. Она приняла страшное для себя решение, отказаться от дочки сразу, в роддоме. Тогда никто из врачей не осудил ее. Олеся даже разыскала ее могилу, и сейчас там стоял большой памятник с ангелом. Она часто вспоминала Николая Петровича, но, когда вернулась в этот город 8 лет спустя, его не нашла. Директор детского дома сменился, и почти весть старый персонал был обновлен. Когда выдавалась свободная минутка, Олеся с дочкой ходили в парк. Ее Катерина, как смеялась Олеся, всегда хотела спасти весь мир. К шести годам это была очень умная девочка, которая совершенно непонятным способом уговаривала мать на любые траты перед парком. То ей хотелось угостить конфетами всех детей, то накормить батонами всех уток, то на улице такая жара, что им нужно не меньше десяти порций мороженого. А сегодня она такое выдала... - Мама, купи мне, пожалуйста, колбасы, батон и попить. Олеся уставилась на нее. - Боюсь спросить, кто на этот раз. - Мама, может лучше тебе не знать? Зачем лишний раз нервничать? - Катя, мы сейчас никуда не пойдем. - Мама, это бомж. - Кто?! Олеся думала, что грохнется в обморок. Катя улыбнулась, как бы говоря-я же предупреждала. - Мама. Ну что ты так волнуешься? Он просто старый человек, у него никого нет. Он не просит, как делают это другие, потому что стесняется. Он знает столько сказок и стихов, что не знает никто. Тебе что, колбасы жалко? Она, взрослый человек, не последнее лицо в огромной строительной фирме, просто не нашлась, что ответить. Молча купила все, что сказала Катя, и они направились в парк. Катя присела на лавочку. - Мамуль, ты тут сиди, а я вон к пруду. Видишь, там дедушка сидит, это он. Олеся и правда увидела плохо одетого старика. Рядом с ним были дети, и она немного успокоилась. Главное, что дочка будет на виду. Вечером она улеглась с книгой на диван. Катя была в своей комнате. Вдруг Олесе послышалась знакомая мелодия. Тишина. Нет, вот снова, она же и сначала. Олеся бросилась в комнату к дочери. Та испуганно смотрела на нее. - Мамочка, я разбудила тебя? - Катя! Что это было? - Вот, нас тот старик на дудочках учит играть. У меня все получается, только вот переход от начала никак. Катя горько вздохнула. В руках у нее лежала дудочка. Олеся смотрела на нее полными слез глазами. - Давай, я покажу тебе. Мне тоже это место далось не сразу… Олеся проиграла всю мелодию, и расплакалась. Воспоминания нахлынули с такой силой, что сдержаться она не смогла. Катя не на шутку испугалась. - Мамочка, почему ты так расстроилась? Тебя так эта музыка расстроила? Ну, хочешь, я больше не буду дома играть? Олеся отрицательно покачала головой. Вышла и через минуту вернулась с такой же дудочкой, только немного потемневшей от времени. - Катенька, ты знаешь, где живет этот старик? - Мама, там же, возле прудки. У него коробки за кустами. - Собирайся доченька. Они нашли его сразу. Катя крикнула: - Деда! И он вылез из кустов. - Что случилось, маленькая, почему ты не дома? - Николай Петрович, здравствуйте. Он дернулся, как от удара. Медленно повернулся. Долго всматривался в ее лицо. - Олеся, не может быть. Она крепко обняла его. - Все может быть. Хватит комаров кормить, пошли домой. - Куда? - Домой, Николай Петрович, если бы не вы, то не было бы у меня ничего, так что мой дом-всегда ваш дом. Всю дорогу до дома Николай Петрович вытирал слезы. Мешали они ему, и откуда только брались, проклятые, если бы не Олеся, которая крепко держала его под руку, давно бы упал. Но теперь в душе была уверенность-он не умрет в одиночестве, никому не нужный… Автор: Ирина Мер

Счастье в том, чтобы хотеть то, что у тебя есть…

Как то раз, спустя десять лет после окончания института, собрались бывшие выпускники в гости к профессору, который преподавал у них на курсе психологию. Профессор спросил у своих бывших студентов о том, как они поживают? И они стали жаловаться на многочисленные трудности и жизненные проблемы. Предложив своим гостям кофе, профессор пошел на кухню и вернулся с кофейником и подносом, на котором стояли самые разные чашки - фарфоровые, стеклянные, пластиковые, хрустальные, простые, и дорогие , и изысканные. Когда выпускники разобрали чашки, профессор сказал: "Если вы заметили, все дорогие чашки разобраны. Никто не выбрал чашки простые и дешевые. Желание иметь для себя только лучшее и есть источник ваших проблем. Поймите, что чашка сама по себе не делает кофе лучше. Иногда она просто дороже, а иногда даже скрывает то, что мы пьем. То, что вы действительно хотели, был - кофе, а не чашка. Но вы сознательно выбрали лучшие чашки. А затем разглядывали, кому какая чашка досталась. А теперь подумайте: жизнь - это кофе, а работа, деньги, положение в обществе - это чашки. Это всего лишь инструменты для хранения Жизни. То, какую чашку мы имеем, не определяет и не меняет качества нашей Жизни. Иногда, концентрируясь только на чашке, мы забываем насладиться вкусом самого кофе. Наслаждайтесь своим кофе!" У самых счастливых людей нет всего лучшего. Но они извлекают все лучшее из того, что имеют. Счастье в том, чтобы хотеть то, что у тебя есть. А не в том, чтобы иметь то, что хочешь.

Надоела…

Бабку собирали всей семьёй. Не тая греха, говорили ей прямо о том, как она надоела. И о том, что наконец-то настала весна, и теперь она уедет в деревню до поздней осени. Внуки были холодны к ней, невестка её не любила. А сын постоянно находился в командировках. Но когда приезжал, ни чуть не лучше своей семьи относился к матери. Она была обузой для них. Сама все понимала и из последних сил терпела эти мучения, каждый год дожидаясь весны, как чего-то самого лучшего. Верного. Настоящего. Весна в этот год пришла рано. Бабка часто сидела у подъезда и любовалась тёплым весенним небом, грелась на солнце. А вид у неё был как у ощипаного воробья. Худая, в старых лохмотьях, видавших виды, в стоптанных старых валенках, на которые были натянуты резиновые калоши. Несмотря на то, что свои её не любили, соседи к ней относились хорошо. Здоровались всегда, справлялись о здоровье, помогали подняться с улицы домой на пятый этаж. А соседские мальчишки даже как-то носили сумку с продуктами, когда встречали её по пути со школы, идущую из магазина. Бабка, несмотря на преклонный возраст, всегда все делала по дому. Варила, стирала, убиралась. Это были её обязанности. Невестка редко занималась чем-то из этого. — Вот сидишь дома весь день, так и делай тут все, — нагло говорила она, приходя вечером с работы и скидывая в прихожей обувь. Внуки с ней не разговаривали. А когда к ним приходили друзья, она не выходила из комнаты, потому что как-то сказали, что она своим видом позорит их. Бабка никогда никому не перечила. Она больше молчала. А вечерами, когда все уже спали, она тихонько плакала в своей комнатушке о такой доле. На вокзал её отправили на такси. Чтоб не ходить с ней по автобусам. Поклажи у неё было немного. Старенькая сумка и небольшой кулек с каким-то тряпьем. Опираясь на клюшку, она тихо ковыляла по перрону. Остановившись у скамейки присела. Вскоре подошёл поезд, и она зашла в вагон. Она смотрела в окно добрым и светлым взглядом. Когда поезд тронулся, она достала из сумки смятую фотокарточку. Сын, внуки и сноха улыбались с фотографии. Она в последнее время их улыбки только здесь и видела. Бабка поцеловала снимок и аккуратно убрала его в сумку. Сойдя на станции она тихонько шла в сторону деревни. Кто-то подбросил её почти до самого дома. Она открыла калитку забора и пошла по раскисшей от сырости тропке к избе. Здесь все было родным. Своим. И здесь она была нужна. Пусть и ветхим стенам, и старому забору, и покосившемуся крыльцу, но нужна. Её здесь ждали. Деревня для бабки все. Здесь она родилась. Здесь родились дети и умер муж. Прожила она здесь без малого больше пол жизни. Пережила старшего сына. Так уж получилось. Бабка открыла ставни на окнах, затопила печь. Сев к окошку на лавку, она задумалась. На этой лавке когда-то сидели её дети. За этим столом они ели, и спали на тех кроватях. Бегали по этому полу и так же смотрели в эти окна. В ушах её зазвенели детские голоса. Тогда она была мамой. Самой нужной для них. Самой родной и близкой. А солнце тогда так же светило в окно, и было много весен, счастливых и заботных. Прожитых в этих стенах. Она улыбнулась приветливой деревенской весне. Утром она не проснулась. Оставшись навсегда на своей земле. На столе лежало много старых фотографий. И одна свежая. Но помятая, та самая, с которой ещё вчера бабке улыбались родные ей люди. Пока мы живы, мы можем успеть многое. Попросить прощения, поблагодарить, признаться в чувствах. Пока мы живы мы не имеем права откладывать такие вещи на завтра. Ведь уходя человек больше никогда не вернётся, а в наших сердцах останутся такие камни, что носить их будет очень тяжело. Нужно жить верой. Правдой. И делать добро от сердца. От себя самого. Любить и ждать, ценить чувства других, помнить о тех, кто дал тебе жизнь и поставил на ноги. Автор Евгений Шадру

Сердце матери…

Напряжение в зале суда нарастало. Долго не появлялась судья. Вот уже третий раз ведётся слушание по делу кражи из маленького придорожного магазина. Надежда вынесла эти три трудных для нее дня и сейчас стойко ждала приговора сыну. Судили троих. Все матери были тут. Они не подружились. Вернее, матери тех двоих сблизились, а Надежда с ними – нет. Мешала разница во взглядах на ход дела. Те две изо всех своих материнских сил защищали своих сыновей, их глаза и уши были закрыты перед свидетельствами и доказательствами вины, они спорили и плакали, ругались и стояли горой, отстаивая интересы своих детей. И если этого нельзя было делать в зале, то в коридоре, в перерывах это вырывалось в эмоциональную бурю. Надежда молчала. Один лишь раз она посмотрела в глаза сыну. Взгляды встретились, он не выдержал, глаза опустил. Она внимательно слушала свидетельства, наблюдала за пострадавшими. Она, как будто, сама проводила следствие и выносила свой внутренний приговор. Что с ней не так? Почему не кричат в ней силы в защиту сына? Почему винит и себя? Не довоспитали... Просмотрели... Трое пьяных парней вломились в закрывающийся уже магазин, где находились двое: пожилая уже уборщица и совсем молоденькая девочка-продавщица. А дальше ... Один избил уборщицу, пытающуюся выгнать пьяных грабителей, бил ногами, нанёс серьезные увечья, второй – толкнул девушку продавщицу так, что та ударилась головой об пол до сотрясения, получила травму головы. Этот второй и был – сын Надежды – Константин. Они набрали водки и закуски и, пригрозив женщинам, что прирежут, если те пожалуются в полицию, удалились. Надежда в суде была с дочерью Верой – старшей сестрой Кости. Отец, муж Надежды, слава Богу, до этого позора не дожил. Константин вину признал, но утверждал, что ничего из произошедшего не помнит, был очень пьян. Но эта тактика давно известна и прокурорам, и судьям. Ему не верили. Не хотела верить в это и мать. Только Вера, сестра, сомневалась. Не мог Костя по-трезвяку девушку ударить, не так воспитан, разве что был невменяемо пьян, и себя не помнил. Надежде было всё равно – он виноват, и точка. В зале суда уже началась суета. Кто-то сказал, что, возможно, оглашение перенесут на завтра. Все завозмущались. Но уже через несколько минут в зал быстрым шагом вошла судья. Пять, три и год присудили троице. Константину - три года лишения свободы. Ну и ущерб, конечно. "За что так много!"– кричали матери двоих других. "Мало" – подумала Надежда. Константин нашёл глазами в зале мать, но та не смотрела на него, она стояла прямо, как столб, с каменным лицом. "Она никогда не простит!" - подумал Костя. И это угнетало даже больше назначенного тюремного срока. *** – Костя, ты можешь совершить ошибку, дурной поступок, но никогда не ври! Сознайся и исправь! Будь честен перед собой! Так учила мать его, когда он был ещё школьником. Мать всегда была за правду. Нет, она не была жёсткой дома, не ругала за лёгкие шалости, но когда дело касалось серьёзных проступков – была жестка. Такие были принципы. И Костя их уважал, знал, что мать не потерпит слюнтяйничества, лжи и лени. У неё не прокатит. Таков же был и отец: обидеть женщину – для него было преступлением. Костя закончил техникум, отслужил и устроился работать по специальности – в строительную компанию. Предоставили общежитие в городе. Девушка появилась. Всё, вроде, нормально. Живи и радуйся. Можно и жениться, кампания предоставляла большие льготы на приобретение жилья. Но вот одним зимним вечером всё изменилось, теперь он – заключённый. Они с друзьями в общаге отмечали наступающий новый год, перебрали. Не хватило спиртного, отправились в магазин, а он, как назло, закрывался. Бабка и молодая продавщица никак не хотели пойти навстречу, вот всё и случилось. Костя немного помнил, как они шли, помнил какую-то драку, но всё очень смутно и обрывочно. Он не помнил, как они вернулись и даже не понял, как оказались в полицейском участке: проснулся там. Его девушки и след простыл, мать не поговорила с ним ни разу. Только очень внимательно прислушивалась в процессе суда. Сестра сказала, что и дома она ничего по этому поводу не говорит. Только думает всё время об этом - видно сразу. Этот материнский взгляд в суде Костя выдержать не смог. Лучше пять сроков отсидеть, чем вот такой взгляд от матери получить. А потом ни одного слова, ни одного звонка или письма от неё не было. Такое материнское наказание. Вера – сестра присылала посылки, звонила, хлопотала перед начальством, когда Костя на зоне заболел. Только Вера. Она пыталась растопить сердце матери, плакала, уговаривала, но всё без толку: мать была молчалива и замкнута. – Мама, я думала, что материнская любовь безусловна! Ну, прости ты его... Надежда уволилась с престижной начальственной своей должности, благо была уже пенсионерка, осунулась и замкнулась в себе. Часто начала бывать на церковных службах. Вера была замужем, жила отдельно, у неё росла дочка. Вот мать на пенсии и начала помогать Вере: взяла на себя заботу о внучке, когда дочь вышла на работу. Внучка помогала бабушке оттаивать, но ненадолго. Как только Вера заводила разговор о Косте, мать замыкалась опять. – Мам, сейчас с Костей буду говорить, может возьмёшь трубку, ждёт же он. Но мать отворачивалась и уходила. И ещё ... Странности матери не кончались. Надежда повадилась покупать продукты в том маленьком магазине, который обокрал её сын. Молоденькая продавщица Галя сразу узнала её – видела в суде. – Вы чё это? Я никакие бумаги подписывать не буду! – А я и не прошу, – ответила Надежда, – Мне пирог вот этот дайте, сметану и молоко. Вера ругалась: – Мама! Зачем ты туда ходишь? Супермаркет же ближе! Себе и людям душу рвёшь! Но мать не слушала, все продукты, которые можно было купить в маленьком придорожном магазине, покупала именно там. Правда однажды у магазина встретили её пожилые женщина с мужчиной. Надежда узнала Галину мать. – Вы зачем сюда ходите? Смотрите, если что с дочкой ...,– и женщина потрясла сжатым кулаком. – Мам, дядя Федь, вы чего? – из магазина выскочила Галя, – Всё же нормально. Надежда было молча пошла прочь, но потом оглянулась на женщину и сказала: – Я за продуктами просто, не переживайте. Дочка у вас хорошая. Она уже почти подружилась с Галей и та ей подсовывала продукты посвежее, делала всевозможные скидки и угощала внучку конфетами. Время лечило боль, да и мать обидчика была ни при чём. О прошлом они вообще не говорили. Да и Галя – отходчивая. Прошёл год, и внучку отправили в садик. В придорожном магазине требовалась уборщица. Тетя Шура разболелась и уволилась. И Надежда пошла туда работать. Вера просто недоумевала. У мамы была нормальная пенсия, она всю жизнь проработала начальником производства и ... на тебе! Что за мазохизм такой! Она приводила доводы, отговаривала, принимала меры, но всё бесполезно: мать упёрлась – буду работать там уборщицей. Вера, конечно, понимала, что всё это расплата за грехи Кости, но нельзя же вот так! Надежда на уговоры дочери не поддалась, продолжала там работать больше года. Она привыкла, уже подменяла Галю и за прилавком, не раз вставала на её защиту перед подвыпившими вечерними покупателями. Магазин торговал спиртным, и это было порой чревато для молодой девушки. А взгляд Надежды ставил на место многих. – Надо б тебе работу поменять, Галя! Не место здесь для юной девушки. Или замуж скорей выходи, чтоб защитник был. – Всё возможно, – таинственно отвечала Галина. Она была на удивление позитивна. Однажды они все, в магазине, подхватили инфекцию. Сначала переболела Галя, потом вторая продавщица, а потом с высокой температурой свалилась и Надежда. Вера оставляла ей лекарство и продукты у двери, чтоб не заразиться. Тогда так делали многие. Как раз в этот момент из тюрьмы вернулся Костя. Вера, конечно, знала, но матери решили не говорить. Он открыл дверь своим ключом и с пакетом продуктов появился на пороге матери. Костя был ошеломлён: перед ним стояла старушка. Она постарела, поседела, выглядела плохо – болела. Надежда не ожидала. И когда сын подошёл и обнял её, у неё от болезненной слабости и неожиданности подкосились ноги. Костя усадил мать на кровать, присел и уткнулся головой ей в колени. Надежда приподняла обе руки и замерла в этой позе. Вот он сын, тот, кого она любила всем сердцем и винила всей душой, тот, кто подвёл, перечеркнул весь смысл жизни не только её, но и мужа. Они делали всё, чтоб воспитать в нём хорошего гражданина, нормального человека и порядочного мужчину. Они говорили и мечтали, они были уверены, что у них получилось. А он ... Но руки отпустились на голову сыну: – Мама, прости, – вырвалось у него. Сын плакал. Заплакала и Надежда. Болезнь сломала её твердый характер. Костя уложил её в постель. – Ты заразишься, Кость, – произнесла Надежда. – Так мне и надо, мам, – сопя ответил сын, а потом добавил, – Не волнуйся, я переболел тоже этой заразой. – Ты что, сбежал? – уже улыбалась Надежда. – Условно, досрочно. Простишь ли ты меня, мама? Я так виноват! Надежда на последнем молебне в церкви, обещала перед Богом, что простит сына. Вот только Бог бы теперь простил. – Я простила, сын. Пусть теперь тебя Бог простит, и тот, кого ты обидел. – Она простила уже. – Кто? – Галя. Мы с ней год, как переписываемся. Она адрес у Веры узнала, сама же, первая и написала. И созванивались. Она простила, мам. А ещё она о тебе рассказывала много, она верит, что и ты меня простишь. Говорит, что сердцем ты уже простила. – Галя?! Надежда была и удивлена, и рада. Может именно поэтому и направил её Бог по такому пути? Она ведь не только сына, она и себя в последнее время простить не могла, и всё наказывала и наказывала. А теперь ... Всё на своих местах. – А я вот заболела. Галя там одна, и уборка на ней, и вечерние "герои". Работать надо, а я свалилась. Волнуюсь. – Не волнуйся, я сейчас туда. Обещаю – пол сверкать будет! Чему чему, а этому уж меня обучили! И пока ты лечишься, я за тебя работаю. А там – видно будет. Ты только выздоравливай, мама. А потом сын помолчал и серьёзно так добавил: – Я больше тебя никогда не подведу! Обещаю, мам.

Про гречку…

Ты серьёзно думаешь, что в Европе не едят гречу из-за вкуса? -Ну да. -Давай я тебя немного просвещу по этому вопросу. Гречку не едят потому, что её просто не выращивают. -Так ею же скотину кормят. -Кормят. Но, во-первых, очень редко. А, во-вторых, кормят ради вкусного мяса, которое стоит дороже гречки. -А почему не выращивают? -Не выгодно. Оказывается, гречка очень капризная культура. Ей не нужна сильная жара, соответственно, половина Европы отпадает. Не нужна излишняя сырость – растения просто сгниют на корню — ещё половина Европы слилась. Ещё больше вредят ветра. Гречка требует особо жирных чернозёмов, которые сами по себе являются богатством: она настолько требовательна к питательным веществам, что высасывает из почвы почти всё. Так что после гречки земле нужно отдыхать. Но и это ещё не всё! Настоящая причина, почему в Европе не распространена гречка заключается в другом: эта культура не реагирует на удобрения. Если пшеницу хорошо подкормить удобрениями, она даст урожай в разы больший. Вон у меня во дворе пшеница лежит — вся на удобрениях. А на гречку удобрения не действуют вообще. Она как давала один вес, так и будет давать, хоть залей всё поле по колено, только землю сожжешь. С гектара европейский фермер собирает 10-12 центнеров гречки и потом полю требуется отдых, а пшеницы собирают 80-90 центнеров с гектара, иногда 95-98. Разница в 8 раз! Плюс гречиху нельзя защищать пестицидами и гербицидами – она от них дохнет быстрее, чем сорняки. Генная инженерия, которая считается в Европе панацеей для сельского хозяйства, тоже ничего не может сделать с ней — гречиха невосприимчива к добавлению сторонних геномов. Её нельзя сделать устойчивой к пестицидам, нельзя защитить от жары, влаги, ветра, паразитов. Изменённые сорта просто не всходят! А какой геморрой её собирать… комбайн нужен специальный, скорость должна быть намного выше, чем при сборе пшеницы, ведь у гречихи нет колоса, механизмы сложнее. Обработка — ещё тот аттракцион. Она требует стольких операций, что пшеница по сравнению с гречкой просто дар богов: сушка, досушка, ворошение, аэрация, прожарка. В общем получается так, что греча совершенно не подходит для интенсивного земледелия в Европе. Поэтому, её и не выращивают – она просто не по карману европейскому сельскому хозяйству. Ни один житель Европы не будет покупать гречневую крупу по цене в 7-8 раз выше пшеницы. Поэтому у нас уникальная ситуация: мы едим то, что Европе просто не по карману.

Квартирный вопрос…

Здравствуйте. Просто выговориться, на душе тяжело. Бабушка отписала мне свою квартиру, когда была жива. Мне, потому что я ухаживала за ней в последние годы. Мать отказалась, сославшись на работу, хотя на самом деле ей всегда было плевать на семью, больше заботила внешность, шмотки, мужики. Брат за бабушкой тоже не ухаживал, сказал, что ему стрёмно мыть её и подтирать, хотя бабулечка до последнего дня сама за собой ухаживала по максимуму, не лежала. Я съехала со съёмной квартиры, жила с бабушкой. Помогла с ремонтом, обновила кухню, убрала ванную и поставила душевую кабину с сидушкой, чтобы бабушке удобно было мыться. Отремонтировала своими силами балкон, чтобы бабуле было приятно там гулять, ей было трудно выходить с 4 этажа без лифта. Вообще с бабушкой у нас с братом были гораздо более тёплые отношения, чем с мамой, и я была в шоке, когда брат отказался помогать бабушке, даже деньгами! Заявил, что у него молодая жена, ипотека, кредит на машину, они ребёнка хотят. Как будто мне не хотелось и машину и прочее, но я выбрала скрасить бабушке последние дни. И даже если отбросить деньги, то брат даже в гости не приезжал к бабушке, даже продукты не мог привезти, купив их на бабушкины же деньги! Я не могу простить ему такого равнодушия. Прикрывался работой, но я ведь тоже работала, ещё и в двух местах. Короче, последние два года я провела рядом с бабушкой, и ушла она тихонько во сне, когда я была рядом. Хоронила я её тоже за свой счёт, но это было и неважно. Когда мать и брат узнали, что бабушкина квартира теперь моя, они закатили скандал. Мать орала, что она первая по старшинству и прямая наследница, что она в этой квартире жила когда-то, и это её по праву. Брат заявлял, что ему нужна квартира, чтобы расширить жилплощадь, у него жена беременна, он мужик, ему надо содержать семью. Я просто челюсть с пола не успевала подобрать от их слов. С точки зрения закона они не могли претендовать на неё, бабушка подарила мне эту квартиру, знающие специалисты сказали, что это уже не оспорить. Мать сказала, чтобы я была проклята за свою жадность, брат отказался общаться до тех пор, пока не подарю ему — так и быть — половину стоимости квартиры, он согласен. В этот момент я поняла, что семьи у меня нет больше. Сейчас я продаю квартиру и планирую переехать в другой город. Уже нашла там работу, меня ждут в августе. Я ищу там жильё, есть хорошие варианты…

Старые фото…

​Πeрecмaтривaeшь cтaрыe фoтoгрaфии. Ηaхoдишь фoтo бaбушки в юнocти. Зaлипaeшь. Πoтoму чтo крacивo. Βcё крacивo. Лицo, причecкa, шляпкa.. Πрoшлo мнoгo лeт co врeмeн этoй фoтoгрaфии, и причёcки тaкиe ужe нe нocят, и шляпки, нo oт oбрaзa нe oтoрвaть вocтoржeнных глaз. А пoтoм нaхoдишь cвoe фoтo. Γдe тeбe 16 лeт. И ты cпeрвa пaдaeшь в oбмoрoк, a пoтoм ржёшь, кaк кoнь, упaв лицoм в кoвёр. И думaeшь, кудa бы пoдaльшe этo фoтo припрятaть, чтoб нe пoзoритьcя пeрeд будущими внукaми. Πoтoму чтo вcё чудoвищнo. Оcoбeннo чёлкa. Βы пoмнитe эти чёлки? Аэрoдрoмы для мoшек? Πтичьи гнeздa во лбу? Βот этот зaдepeвeнeлый волосяной ком? Κaждоe утpо тpaтишь чaс. Πлойкa, нaчeс, бaлончик лaкa "Πpeлeсть".. Κpутишь, чeшeшь, бpызгaeшь eдкой "Πpeлeстью", покa нaд головой нe нaчнёт возвышaться воинствeнный "Χaйль Γитлep". Πотом тонaльный кpeм бaлeт, пудpa, яpко-pозовыe pумянa, зeлёныe тeни. Β тушь поплeвaлa и нaкpaсилa в тpи слоя. Κaждый слой нeобходимо пpипудpивaть, чтоб кpaсиво изгибaлось и тоpчaло. Πотому что peсницы должны коppeспондиpовaть хaйль Γитлepу нa головe, инaчe обpaз paссыпaeтся. И финaльный штpих-помaдa. Β моде того вpемени были помaды двух цветов - Белый пеpлaмутp и aнaлиз кaлa. И темно-коpичневый контуpный кapaндaш для губ. И еcли под помaду цветa aнaлизов этот кapaндaш ещё худо-бедно подходил, то под белый пеpлaмутp получaлоcь веcьмa, знaете ли, cтpaнное зpелище. Обведеннaя коpичневым веpхняя губa очень нaпоминaлa зaлихвaтcкие уcы, a белый цвет помaды пpидaвaл обpaзу блaгоpодную бледноcть из cеpии "В поcледний путь" или "Спи cпокойно, уcaтaя женщинa - гуcap" Но не cтоит зaбывaть, что в дополнении к мaкияжу и пpичёcке шлa одеждa, и это, конечно, темa отдeльнoгo пoста. Кopoтeнeчкo упoмяну пpo лoсины цвeта "выpвиглаз", пухoвики, у кoтopых вeсь пух oпадал вниз пoслe нeдeли нoски и пoлучался пpикид в стилe" Баба-жoпа - самoваp" И oбязатeльнo капop. Ангopoвый. Πpичём, этoт капop, стoилo eгo натянуть на гoлoву, сpазу жe пpoникал вo всe вoзмoжныe oтвepстия и запoлнял свoим ангopoвым вopсoм вeсь opганизм. Утeплял нe тoлькo снаpужи, нo и изнутpи. А на нoгах кopичнeвыe бoтинoчки, oтopoчeнныe мeхoм мёpтвoй китайскoй бeлки. И на дискoтeку эстpаднoгo oтдeлeния училища искусств. И пить кoкoсoвый кpeм-ликёp, зaкpывшиcь в кaбинeтe coльфeджиo. И тaнцeвaть мeдляк c кpacивым caкcoфoниcтoм, и цeлoвaтьcя нaпoмaжeнными уcaми, cтpacтнo бoдaяcь кaмeннoй зaлaкиpoвaннoй чёлкoй. Πoтoм caмoзaбвeннo блeвaть кoкocoвым кpeм-ликepoм из oкнa кaбинeтa coльфeджиo. Πpeдвapитeльнo зaкpывшиcь, кoнeчнo жe.. Етишкин кopeнь, вoт жe вpeмeнa были!! ... Ηo фoтoгpaфию вce paвнo пpипpячу oт гpeхa пoдaльшe. Πoтoму чтo oднo дeлo вcё этo вcпoминaть, и coвepшeннo дpугoe-нa этo cмoтpeть. Ηe cтoит тpaвмиpoвaть нeoкpeпшую пcихику будущих внукoв - тoчнo вaм гoвopю. Автop: Вepa Бeкиpoвa