Александр Верхотуров (из Кадома).

Детство. (Продолжение.)
8. Суп.
Изредка нас навещали в Усть-Наринзоре гости.
Неожиданно для всех посетили нас брат и сестра бабушки Анисьи Ивановны. Брат – высокий сухой старик и сестра, довольно статная старуха, похожая на Анисью Ивановну.
Они пили чай, говорили о давнем, общих знакомых: кто, где, с кем и как живёт. Какие у кого дети, сколько внуков.
Вечером гости уехали, и я их не видел более никогда, так же, как не видел никогда ранее.
Мать упрекнула бабушку в том, что она не рассказывала ей о своей родне, больше того, говорила, что у неё нет родственников.
-Ну…есть,- сказала Анисья Ивановна, которая вообще не любила рассказывать о прошлом, считая, очевидно, что тайна бережёт. Эпоха, в которой ей выпало жить, трагические события прошлых лет, место жизни – не располагали её к откровенностям, как не располагали многих из её поколения.
Так я почти ничего и не знаю о ней по сию пору. Разве что в пересказе мамы слышал о романтической истории бабушкиного замужества и о том, как она поймала в молодости китайского перебежчика границы. За поимку китайца бабушка была награждена.
Но речь не об этом.
Неожиданно к нам приехал в гости старший брат отца Иван. Иван хотел посмотреть, как младший обустроился на новом месте, нужна ли ему помощь и т.д.
За разговорами, которые касались хозяйственных дел, бабушка пожаловалась Ивану на голубей, поселившихся у нас на чердаке:
-Зерно у кур склёвывают. И гадят на потолок.
-Надо чердак закрыть.
Отец в начале прошлой зимы чердак закрывал, но голуби, улетевшие к соседям, возвращались к нашему курятнику и по-прежнему склёвывали зерно и размятый хлеб. Бабушке приходилось каждый раз караулить кур и прогонять голубей – лишняя трата времени для няньки, которой она являлась в нашем доме.
Когда Иван с отцом вышли в сени, Иван предложил отцу залезть на чердак и изловить голубей:
- Голубь – птица зерновая, как и курица. Чистая птица. Это тебе не ворона какая-нибудь. Мясо хорошее. Перепелов же едят.
Отец помолчал в раздумье…
Через минуту отец и дядька полезли на чердак с мешками и закрыли за собой дверцу. Хлопанье крыльев. Восклицания.
Я стоял внизу и смотрел на дверцу чердака.
Наконец, возгласы и шум крыльев прекратились, и два молодых, красных пропылённых и потных от чердачной духоты мужика с большими, шевелящимися, полными голубей мешками спустились по лестнице вниз.
Пойманных птиц отнесли в предбанник до завтра, закидав пол и подоконник соломой, которая была в избытке приготовлена для поросёнка. Нескольких птиц Иван, сделав страдальческое лицо, зарубил, как рубят кур. Покурив на завалинке, мужики предложили бабушке и матери ощипать голубей и сварить суп.
Но мать и бабушка были против такого супа, начали укорять мужиков за чёрствость и наотрез отказались щипать погубленную птицу.
Мужики сами на дворе ощипали и выпотрошили зарубленных голубей. Начистили картошки, лука, кинули в суп укроп.
Суп вскоре закипел и по дому пошёл приятный аромат варёной птицы, который, пожалуй, не отличался от аромата куриного супа.
Мать, взяв с собою мою старшую сестру, ушла по делам в огород, а
бабушка - в свою спальню, и я видел, как она несколько раз перекрестилась на угол. Губы её шептали что-то…
-Ну, Сашка!- сказал Иван, подмигивая мне как заговорщик.- Попробуешь нашего супа?
Весёлое настроение его было напускным, необходимым в конфликте мужиков и женщин для того, чтобы довести начатое дело до конца и доказать, что мужик и тут прав.
«Сашка» был нужен Ивану, как подкрепление в бою.
Я вспомнил, как голуби ворковали на чердаке, как они то и дело влетали и вылетали оттуда, кормя своих птенцов, и у меня в горле встал горький комок жалости:
- Нет!
-И ты против нас?- хмуро спросил Иван. И они с отцом как-то безрадостно выпили разлитую в маленькие стаканчики водку и стали не спеша, дуя на ложки, пробовать суп.
- Мам! Я же говорю: суп хороший!- крикнул Иван в сторону спальни, где сидела у окна бабушка, и отец тоже вторил ему:
-Ничем от куриного не отличается!
Но я чувствовал моим детским нутром, что мужикам плохо, потому что все, даже я, осуждали их за убитых голубей.
Отец принёс из зала баян, и они с Иваном запели какую-то тихую старую песню, которую певали, наверно, их предки, забайкальские казаки, как шёл со службы казак молодой, как подвела его доска, и как он искупался в ледяной воде.
Я оделся и вышел во двор. Подошёл к бане. В предбаннике тихо ворковали голуби. Я вошёл к ним в предбанник, слегка испугав птиц. Один голубь, молодой, совсем голубёнок, особенно понравился мне. Он был почти чёрного цвета. Кончики перьев у него отливали тёмно-синим.
На следующий день Иван уехал.
Мать-старуха перекрестила его на дорогу. Невестка дала свёрток с едой: хлеб, соль, разрезанная и очищенная луковица, варёное яйцо.
Мы со старшей сестрой помахали ладошками вслед, а маленькая на руках у матери просто смотрела и улыбалась.
Проводив брата до калитки, отец постоял немного в раздумье во дворе и пошёл в предбанник, выпустил голубей на свободу, поймав для меня чёрного голубя. Голуби, шумя крыльями, поспешно улетели, а чёрного я подержал некоторое время в руках. Ладони мои чувствовали, как быстро-быстро бьётся маленькое сердце пойманной птицы.
-Лети, чёрненький! – руки мои разжались, и молодой голубь быстро помчался в синее небо, скрылся за тёмной крышей дома.
Отец заткнул все дыры на чердаке и наглухо закрыл дверцу. Затянул сверху место кормёжки кур старым дырявым бреднем, подвязав суровой ниткой дыры на нём.
И жизнь пошла своим чередом, словно и не было никакого голубиного супа.
(Продолжение следует.)
--------------------------------------------------------------------------------
Отец (в клетчатой рубашке) и дядя Ваня. Усть-Наринзор.