Предыдущая публикация
ВИНТОВКА И ТОМИК ГОГОЛЯ...
С ними шагнул в бой
ленинградский студент Марк Морозов.
ВОЙДЯ в эту комнату, я сразу ощутил на себе его взгляд: мальчик с тонкой шеей и чуть вздернутым носом, в пилотке, гимнастёрке, с противогазной сумкой через плечо смотрел с портрета пытливо и строго. Мне дали его портфель – потёртый, дерматиновый, того «довоенного» фасона, какие уже давно не выпускают. Открыв портфель, сразу увидел дневник...
***
«22 июня 1941 год. Встал в 10 ч.30 м. Думал почитать немного, а затем начать заниматься. Пока мылся, мама вернулась с рынка вся в слезах. Говорит: "Германия объявила нам войну..." Оказывается, в 4 утра германские войска без объявления войны атаковали границу СССР, их самолёты бомбардировали Житомир, Киев, Севастополь, более двухсот человек убитых и раненых. А в 5 ч. 30 м. Шуленбург передал заявление о войне. Странная последовательность, князь Святослав делал иначе... На улице все люди стали родными: человека видишь в первый раз, а разговариваешь с ним, как со старым знакомым. Объявлена мобилизация 1905-18 гг. рождения...»
***
ГОД рождения Марка Морозова был 1921-й. Рос в семье учителей. Главную часть домашней обстановки составляла библиотека – пять тысяч томов, и книги рано стали заменять мальчику игрушки. Учился блестяще. У шефов, в многотиражке фабрики «Красная работница», редактировал страничку «Школьной правды». В Доме пионеров занимался музыкой. Но самая большая его страсть – стихи! Несколько толстенных «общих» тетрадей, хранящихся тоже в старом портфеле, – именно со стихами...
«…24 июня. В ночь на 23-е была тревога. Я ещё не ложился спать, сидел за письменным столом, вдруг – гудки, отдаленные выстрелы. Разбудил маму. Вскоре к нам постучали и всех направили в убежище. Минут через сорок дали отбой. В 11 часов папа, наконец, пришёл домой. Он работал всю ночь: глаза воспалённые, лицо серое. Сказал, что бомбы упали в Левашёве, Шлиссельбурге и, кажется, в порту. Вместе с ним пришёл Юра Денисевич. Он видел грузовик с обломками германского самолёта, на крыльях которого «красовалась» свастика – проклятый знак, образованный из четырёх виселиц. Многие наши студенты роют окопы на острове Голодай... Юру вызвали в университет. Меня, наверное, тоже вызвали, но никого не было дома. Поехал вместе с ним. В комитете комсомола сказали, что мы должны строить укрепления где-то по Финляндской железной дороге, в сорока километрах от путей. Дали согласие, оставаться здесь – преступление. Вечером 27-го должны выехать. Условия работы будут тяжёлыми, жить придётся в землянках собственного производства, но это необходимо...»
***
ОБРАТИТЕ внимание: формально Марка ещё никуда не вызывали, но он сам отправляется в университет вместе с другом, потому что оба считают вполне естественным для себя – быть там, где труднее. Надо строить военные укрепления? Конечно, они согласны, потому что «оставаться здесь – преступление». Сказано строго и просто. Никакой бравады...
***
«...Город преобразился. Во всех садах и скверах роют окопы, окна заклеены и т.п. Подъём большой. Очень много добровольцев. Папа очень доволен, что я поеду работать…»
***
ВРЕМЯ тревожное, впереди – рытьё окопов, но странички дневника полны бодрости. А ведь чисто физически от совершенства Марк был далёк. Ещё раньше, в школе, даже немного слыл «маменькиным сынком». Знал ли про это отец? Конечно. Но ради самоутверждения своего единственного любимого сына сумел в такие минуты скрыть собственные чувства – чтобы на настоящее, мужское дело сын уходил с лёгкой душой. И Марк записывает: «Папа очень доволен».
***
«...Сейчас хочу начать готовиться к экзамену по древнеславянскому языку. Наверное, это будет мой последний экзамен... Я верю в нашу победу. Ведь мы – русские, а русские дерутся, как львы. Нет – лучше львов. Ни с чем нельзя сравнить их упорства, их доблести и героизма в бою. Никакая германская техника не устоит против них. "Твёрдость в предприятии, неутомимость в исполнении суть качества народа российского" (Радищев). Всё равно, в конечном счёте, русские богатыри духом и телом выйдут победителями…»
***
МОРОЗОВ был романтиком – и вообще в жизни, и в своих стихах. Причём поражает в них его эрудиция, выбор тем, интеллигентность мышления. Приведу лишь несколько названий: «Подражание Анакреонту», «Сад Эпикура», «Герои Фермопил (из Байрона)», «Фонтебло. Ночь на 12 апреля 1814 года», «Муций Сцевола»... Здесь же – поэтическая хроника из жизни Наполеона «Сто дней», поэтические монологи Ивана Грозного, Леопарди, Каина... Взял и снова перевёл из Гейне «Сосну». Конечно, с гениальным переводом Лермонтова не сравнить, но всё же это – своё. Переводил и из любимого Байрона. Сам писал стихи по-английски. Английским вообще занимался всерьёз.
Но, вместе с тем, мальчик прежде всего был сыном своей эпохи, и её тревоги мгновенно получали отклик в его школьных тетрадках. «В стране, несущей волны Рейна, // засел свирепый мракобес. // Костёр уносит песни Гейне, // под бомбой гибнет Веласкес...» – так в тринадцать лет воспринимал он приход к власти Гитлера. «Фашистов грозная постигнет кара. // Мадрид – испанский Верден – в бой зовёт. // Идёт вперёд герой Гвадалахары // – великий независимый народ!..» – так в пятнадцать отзывалось его сердце на события в Испании. И когда фашизму всё же удалось задушить республику на Пиренейском полуострове, питерский школьник пишет горькую поэму, открывающуюся строчками: «Испания! Ты ль это? Что с тобой?!» Да, суть фашизма (испанского) мальчик понимал уже тогда...
***
«…25 июня. Вчера папа сообщил, что звонил Валя. Он уходит на фронт. "Иду с радостью!" – сказал он. Действительно, это священная война, война против варваров, покрывших бомбами Испанию, опустошивших легкомысленную, но прекрасную Францию, разрушающих туманный Лондон, разбомбивших Британский музей – величайший музей мира, склонивших под кровавое ярмо чуть ли не половину Европы... Таких "лавров" не прощают... Юра сказал мне: "У нас есть за что бороться"...»
***
ПЕРЕБИРАЮ содержимое портфеля. Любопытное удостоверение: «Билет участника сдачи норм по 5-й художественной олимпиаде», из коего следует, что «ученик 5-б класса школы № 122 Марк Морозов успешно выполнил нормы 2-й ступени по музыке, литературе, детскому театру, кино и изобразительному искусству». А что при этом спрашивалось с пятиклассника, становится ясным, когда познакомишься хотя бы с обязательными требованиями по музыке: «Знать пять песен, рассказать их содержание, правильно петь; знать пять композиторов-классиков и пять советских композиторов; уметь раскрыть идейно-художественное содержание их произведений, определить на слух название произведения... Конечно, наивно, но, пожалуй, нынешним – даже не пятиклашкам, а студентам (не консерваторцам, конечно, а просто филологам, технарям) – до подобных знаний музыки, как – до звёзд...
***
«…28 июня. Третий день на Карельском перешейке. Работаем много. Спим и едим мало. В инструменте ощущается явный недостаток: одна лопата на пятерых, а с топорами ещё хуже. Ребята устают: ложимся около часу ночи, встаём в шесть утра...»
***
ЕЩЁ хранится в портфеле документ, свидетельствующий о том, что Марк награждён почётным званием – «Ударник учёбы первого года второй пятилетки». Здесь же – похвальная грамота, выданная выпускнику десятого класса Морозову, окончившему школу с отличием.
***
«…Норма выработки у нас трудная: на каждого в день – призма с основанием 12 кв. метров и боковым ребром – 1 метр (12 кубометров). Теперь каждый обеспечен лопатой, каждая бригада имеет по три кирки, одну тачку и носилки. Работаем бессменно, через час – десять минут отдыха...»
***
КОНЕЧНО, ему было нелегко – отсутствие необходимых трудовых навыков, «хлипкое» телосложение, – но никакого нытья в дневнике всё равно не найти. Вот самоиронии там – да, хватает: мол, «типичный филолог»...
По призванию он, конечно, был типичным филологом. Чтобы убедиться в этом, достаточно хотя бы бегло просмотреть составленную им ещё в школе картотеку (более двух тысяч карточек!) с крылатыми фразами, принадлежавшими выдающимся деятелям всех времён и народов – от Вольтера до Яна Гуса, от Бэкона до Свифта, Мирабо... Но весь их класс почему-то постановил: идём в Корабелку! И Морозов не стал противопоставлять себя остальным. Однако, успешно проучившись там год, всё ж решил не изменять призванию и передал документы в университет, на филфак...
***
«…15 июля. Позавчера вернулись в Ленинград. Мама очень тяжело приняла весть о том, что я иду добровольцем...»
***
ОТЕЦ тогда свои чувства скрыть сумел, а вот у мамы не получилось. Мама не привыкла к мысли, что сын – уже взрослый: «Он же ещё мальчик!» Но на сей раз нежный, послушный её мальчик был непреклонен...
***
«…Академия наук (Ленинградское отделение) переезжает в Томск, туда же перевозят и Эрмитаж. Купол Исаакия выкрашен в чёрное, а памятники обложены песком и ограждены лесами. В ближайшем будущем городу грозят бомбардировщики...
Нужно, чтобы на время войны сердце окаменело, чтобы оно разучилось плакать. На войне плакать нужно кровью врага... Послезавтра ухожу. Устроюсь ли вместе с Юркой?..»
***
КРУПНЕЙШИЕ филологи, которые преподавали на факультете, – такие, как академик Александр Сергеевич Орлов, профессора Григорий Александрович Гуковский, Павел Наумович Берков, и другие – прочили Морозову яркое будущее. По одному из авторитетных отзывов, в его курсовых работах «всегда светится острая мысль». Да, обещал он многое...
***
«…17 июля. Возле университета видел её. Мы не подошли друг к другу, но наши глаза встретились. Я не могу понять, что в них было написано... Милая моя, я не сержусь на тебя, я выбрасываю из своего сердца всё, что было между нами печального, я оставляю только светлое воспоминание. Прости, если я когда-либо обидел тебя... Сейчас ухожу в часть. Нахожусь дома последние минуты...»
***
НА ЭТОМ дневник обрывается. Дальше идут письма...
«11 августа. Дорогие папочка и мамочка! Нахожусь в том же подразделении, через день хожу в наряд. С воздуха сейчас всё спокойно, хотя фашистские стервятники и летают... Высылаю новое стихотворение. По настроению оно несколько мрачноватое, но прошу вас не делать из этого вывод, что "душа моя мрачна", как сказал Байрон. Пишите...»
***
СТИХОТВОРЕНИЕ это называется «Старая кепка». Предваряя его, Марк сообщает: «Написано в местечке Разбегаево, под Ленинградом, когда мне выдали всё обмундирование, кроме пилотки».
«...Я шёл на фронт. Со мной в походе были
винтовка, томик Гоголя и ты.
Подушкой мне служила на привале,
былые дни напоминала вновь.
И в горький час, в час грусти и печали,
тебя я ниже надвигал на бровь.
И если мне в войне не будет скидки
и я паду за Родину в бою,
ты, кепка, преданная мне до нитки,
расскажешь людям жизнь и смерть мою».
Эта кепка тоже хранится в его портфеле...
***
«28 августа. Дорогие мои! Служба идёт нормально. Посылаю вам ещё одно стихотворение. Оно посвящено генералу де Голлю, о моём отношении к которому вы уже знаете...»
***
ДАВАЙТЕ задумаемся. Фашистские полчища – совсем рядом. Ещё неделю назад, 21 августа, ленинградцы прочитали в газете: «...Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза...» И вот в этот отчаянный для себя час юный сын и защитник города на Неве находит в своей доброй душе место и для, казалось бы, такой далёкой Франции, которая сейчас тоже стонет под гитлеровским сапогом, находит в своём юном сердце слова поддержки замечательному французу:
«...В дни, когда опустились знамёна,
Он и Франция – это одно.
Воплотились в нём пылкость Дантона
И сердца Жанны д'Арк и Карно.
В нём – решимость, стремление, воля:
Патриоты не жмутся в тиши.
Слава Франции – в сердце де Голля!
Славы Франции нету в Виши».
***
«3 сентября. Я жив. Здоров и бодр. Рою вместе со своими боевыми товарищами наблюдательный пункт на горе... Немец у самых ворот Ленинграда, и мне кажется, что в моём родном городе всё поставлено на ноги, что вы, подобно римлянам, кликнули клич: "Hannibal ante portas!" ("Ганнибал у ворот!"). И стали готовиться к неслыханной по упорству в истории обороне. Посылаю вам ещё одно стихотворение...»
***
ЭТО БЫЛО последнее его письмо. Это было последнее его стихотворение – шутливое, про осенний дождик. Из боя под Стрельной не вышли живыми ни Марк, ни закадычный друг его Юрка Денисевич – никто. Слишком уж неравными оказались силы.
А отец с матерью всё ждали и ждали от сына весточки...
***
И ВОТ спустя три с лишним десятилетия пришёл я к Марку Ивановичу Морозову, знаменитейшему в прошлом питерскому учителю. Рассматривал содержимое старого портфеля, слушал рассказ отца о сыне... Потеряв своего мальчика, он потом жил ради других детей, до самой пенсии руководил школой.
Когда ему было уже за восемьдесят, война жестоко ударила по отцу солдата ещё раз: весной, как раз 9 мая, услышал по радио новую, пронзительную песню про День Победы, который «порохом пропах», про то, что «это праздник со слезами на глазах», услышал, вспомнил всё, взволновался – и ослеп. И никак уж стало не разглядеть отцу лица сына, который, навсегда девятнадцатилетний, все эти годы смотрел и смотрел в своей бывшей комнатке с портрета – пытливо и строго...
Лев СИДОРОВСКИЙ
***
Следующая публикация
Комментарии 29
Пишите,звоните....
Вы ещё коротича "Огонёк" забыли вспомнить. Такой же мерзота. Как и нынешние почитатели ФАШИСТА ильина, дугина..
Герой рассказа, будь он жив-морду бы набил данному "автору".