Запах жизни

Старуха почти совсем оглохла еще прошлой осенью. А когда не слышишь, то и на разговоры не больно тянет. Все кажется, что и дочь, и внуки специально говорят шепотом, а когда не поймешь их речение да лишний раз переспросишь, то потом совсем ничего не понять, ибо их нервный отрывистый крик вовсе не воспринимают старые перепонки. Ну что ж – раз вы так, то и мы эдак! Старуха теперь чуть ли не с утра садилась у окна и час за часом молча созерцала мгновения уличного бытия. Когда же дома никого не было, она частенько разговаривала сама с собой, по-своему комментируя заоконную жизнь, не страдающую разнообразием. Семья довольно скоро привыкла к «новому» старухиному поведению, и дни текли своей чередой, как серо-свинцовые волны недальней Ницы. В пору бабьего лета, нынче более щедрого, чем обычно, старуха вдруг осмелилась выйти из дома и неторопко прогуляться по улице, покрытой ноздреватым асфальтом, который в начале сентября взяла да и протаранила пара белоголовых шампиньонов... С того дня бабку Прасковью словно подменили. Почти каждое утро, когда ночной иней вовсю плел интрижку с космами порыжелой травы, она крадучись выходила из дома и куда-то семенила по проулку. Возвращалась старуха какая-то просветленная. Почти такая же, как на исходе жизни ее мать после редких (из-за нездоровья) выходов в церковь. Первым заметил бабкину причуду внук. Спрашивать не стал, а взял да проследил, куда торопится старуха по морозным утрам. Ведь вовсе нетрудно молодому, только что отслужившему «срочную» парню обмануть глухую материну родительницу!

Старуха уходила из дома не за тридевять земель, а в соседний переулок, к добротному брусковому дому, где по весне сменились хозяева, которые вместе с пожитками привели на двор крутобокую буренку с веселым и бесхитростным именем Зорька. Именно для комолой красавицы привезли однажды к вечеру на огородные зады два внушительных сенных зарода... Внук увидел, как бабка подошла к изгороди и ущипнула клок сена. Потом бережно поднесла к лицу и громко вдохнула. Лицо стало умиротворенным, а пальцы ласково перебирали сухие стебли клевера, тимофеевки, овсяницы, других трав, попавших в одночасье под звонкую косу. Потом старуха бережно вернула сенной пучок на место и по­семенила обратно к собственному жилью. К дому, где давно уже не водилась живность и не пахло душистым сеном. Не пахло детством, юностью, огромным пластом той жизни, что была уже позади, но все чаще и чаще становилась главным искушением для памяти... Ничего не сказал внук ни матери, ни сестре, только с тех пор поглядывал на бабку с большим уважением. А в конце ноября привез в коляске мотоцикла и выгрузил в сени большую охапку сена с тонким запахом увядшего лабазника... Живулин Валентин