Баба Маша и тоска

Сегодня баба Маша снова чаевничала одна. Выполнил Михалыч свою угрозу — не приходит больше.
«Ну и пусть обижается, коли делать нечего!» — решила баба Маша и глянула с надеждой в окно...
На дороге никого. Зато через побелевший лужок от опушки леска шустро ползло темное пятнышко. Прямиком к дому бабы Маши!
«Ох! — баба Маша потянулась за очками, очечник оказался пуст, она прищурилась: — Неужто накликал Михалыч? И действительно тоска черная к ней из леса пожаловала?»
Нет, без очков не разглядеть, кто там бежит-торопится по свежему снегу.
«Не паникуй, Мария, — приказала себе баба Маша. — Тоска в душе рождается, а не с улицы приходит. Экая ты впечатлительная с годами стала. В сказки всякие веришь».
Она поднялась из-за стола и пошла искать очки...
*****
Мария Петровна привыкла к своему одиночеству. А как привыкла, так и полюбила. Домик ее стоял на отшибе. Через лужок только пройти, и вот он — лес.
До станции, правда, далековато. Но и к этому баба Маша привыкла. Движение — жизнь! Вот и вышагивала она, когда помоложе была, каждое утро три с лишним километра.
Садилась на утреннюю электричку и добиралась до соседнего ПГТ, где работала в магазине.
Тогда она, правда, еще не была бабой Машей. А вот вышла на пенсию, закопалась в огороде, тогда и прилипла к ее имени эта самая «баба». Хотя непонятно почему...
Внуков у нее не было. Откуда же им взяться, если даже детьми баба Маша не обзавелась. Муж тоже, как боевая единица, отсутствовал.
Не то чтобы Мария Петровна была изначально против мужчин. Нет. Даже замуж один раз сходила. Правда, с опозданием. В тридцать пять вышла, в тридцать семь развелась. И с тех пор о замужестве не помышляла.
Жили они с мамой тихо-мирно. Потом мама умерла, и Мария Петровна осталась совсем одна. По маме, конечно, горевала, но к людям не тянулась.
Один друг у нее только и был — Иван Михайлович. Деловой, боевой, общительный, вдовый.
В последние годы он почти каждый день приходил по утрам к бабе Маше чаевничать, а заодно делиться последними новостями:
— Слыхала, Матвеевна свой домик продала, к дочке жить уехала? Теперь вместо нее там дачники! Шумные, суетливые — страсть! Чего-то все переделывают, перестраивают, копают. Весь участок уже перерыли.
— Ну и бог с ними, — отзывалась баба Маша. — Не люблю я дачников, но куда же от них денешься. Да и пользу определенную они приносят. Вот не было бы их, так и загнулась бы наша деревенька. А так и магазинов на станции понастроили, и медпункт обновили...
— Так-то — да! Но какие же они шебутные. Стучат, гремят, музыку слушают! Детишки у них еще неугомонные. Тебе-то хорошо — рядом с тобой никого нет. А я устал!
— Ой, не ври, Михалыч! Тебе-то это только в радость. Любишь ты у нас поболтать с новыми людьми да советов надавать!
— Толковые советы, между прочим, даю, — обижался Михалыч. — Нечего меня деревенским пустозвоном выставлять! А то, что с людьми общий язык находить умею, так это плюс мне!
Не всем же быть такими мухоморами, как ты. Да, если хочешь знать, кабы не моя общительность, ты бы вообще одна осталась! Сидела бы в избушке своей и мхом обрастала!
— Молодец! Спас старушку от страшной участи, — улыбалась баба Маша.
Михалыч светлел лицом и продолжал рассказывать последние новости...
Но однажды он нарушил традицию. Дело было глубокой осенью. Ноябрь уже окончательно оголил деревья и по ночам примерял на них зимние наряды. То из пушистого снега, то из колючего инея...
— Слушай, Маша, а тебя тоска черная не заедает? — начал он издалека.
— Чего это ты? — баба Маша насторожилась.
Знает ведь Михалыч, что ценит Мария Ивановна свое уединение.
— Да... Человек у меня хороший есть на примете. Одинокий, положительный. Жену недавно схоронил. Вот после того, как один остался, скрутило его. Места себе не находит. Душа болит, тело чахнет. Вот я и подумал...
— Так ты что, меня сватаешь? — догадалась баба Маша.
— Не то что сватаю, — заерзал Михалыч. — Познакомиться предлагаю. Женщина ты хорошая, хозяйственная… и ведь тоже одинокая!
Михалыч смотрел на цветастую скатерку, теребил кисточку на ее углу и ждал ответа. На бабу Машу глянуть не решался...
Не дай бог рассердилась. Странные всхлипы заставили его поднять глаза, и он увидел, что та... Смеется!
— Ой уморил! Нет, ну ты серьезно?
— А чего смешного-то? Старому другу хочу помочь. Чего зашлась-то?
Баба Маша стерла со щеки слезинку, выступившую от смеха, посерьезнела и отчеканила:
— Ни за что! Старый ты сводник, бесстыжий!
— Да почему бесстыжий-то?! Я же тебе не разврат какой предлагаю! — вконец разобиделся Иван Михалыч. — Благое дело! Двум хорошим людям хочу жизнь помочь устроить...
Да ну тебя, Маша! Сиди одна. Я вот тоже к тебе больше не приду. Поймешь, может: человеку человек нужен! А не поймешь, так помяни мое слово — черная тоска к тебе из леса наведается.
Скрутит, сомнет, радости жизни лишит. Вот тогда и вспомнишь, как над моим предложением смеялась! Бывай!
Михалыч оделся, обулся и хлопнул дверью, да так, что ложечка подпрыгнула в чашке...
*****
Марыська была обычной серой кошкой, которая с некоторых пор тоже не любила людей. Особенно дачников.
«Гнилое племя, двуногое, — думала она, перебегая от дома к дому. — Вот на кой они меня брали? Даже на имя раздобрились. Детишки их все лето меня тискали, помяли всю. А я терпела! Думала ведь, хозяев нашла! Дурында серая!
А они взяли и бросили. Даже не вспомнили обо мне, когда в город свой собирались. Предатели. Никогда больше не поверю людишкам».
Она немножко кривила душой. Может, и снизошла бы до рода людского, если бы ее позвали в дом. Холод и голод не дядька и тетка.
Только вот никто Марыську не звал. Никому не нужна была обычная серая кошка…
Приходилось перебиваться, чем придется. Где-то мусор растеребит и найдет съестное. Бывало, крысу помельче изловит. Иногда даже птичкой удавалось поживиться.
Но зима подступала все ближе. И Марыське стало по-настоящему страшно:
«Ох, не проснусь я однажды. Скует морозом, засыплет снегом и прощай, моя кошачья жизнь».