Предыдущая публикация
"Улетел на небо": об Александре Ширвиндте рассказала Наталья Белоусова, с которой они прожили 66 лет.
19 июля Александру Ширвиндту исполнилось бы 90. Красивая дата, и очень бы ему пошла. Седой статный господин с шармом синьора из общества. Остроумный мудрец и мудрый остроумец, переживший всех своих друзей и последним примкнувший к галерее великих. Там, наверху. Но сам первым же ухмыльнулся бы, услышав про себя «великий», — всегда жил мимо клише и стандарта.
Уже с начала недели Ширвиндта начали официально вспоминать: телевизионные программы, вылившиеся в циклы, интервью коллег и друзей, но это все второй ряд. А первый — семья и его Тата, Наталья Николаевна Белоусова, всегда немногословная, всегда в тени. 66 лет вместе прожили, думая умереть в один день, но… Четыре месяца назад началась ее другая жизнь — без него. И все эти четыре месяца она писала мне в сообщениях — чуть больше, чуть меньше, а иногда и просто по строчке — о нем, о себе, о них…
Этим летом 73 года как познакомились. За этот срок, конечно, хорошо узнали друг друга, белых пятен не осталось.
Он же не скрывал, что был подкаблучником. Это очень удобно. Все за тебя решает жена, ничего не надо придумывать, делать. Мы часто ездили в подмосковный Дом творчества архитекторов. На моей путевке было написано: «Белоусова Наталья Николаевна — член Союза советских архитекторов». А на его: «Ширвиндт — муж члена». Ему очень нравилось это звание.
Бытом никогда не занимался, мусор не выносил, по магазинам не ходил. Когда уходили гости — а они были очень часто, — говорил: «Посуду не мой (машины посудомоечной не было), пошли спать». Я: «А посуда?» Он: «Вымоется». То есть мой, но когда меня нет; и его раздражал звук стиральной машины, пылесоса. Всё это чтоб без него. И ремонты я делала, когда он был на гастролях или съемках. Однажды уехал на пять дней, и я быстро вызвала мастеров поменять окна и балконную дверь на стеклопакеты. Приехал; я молчу, жду, когда увидит, как стало красиво, новые широкие подоконники… День, два проходит, я не выдержала: «Посмотри наконец на окно!» — «А, ты занавески новые повесила?»
Ссорились, конечно, мы же были живые люди, не роботы. Виноват был всегда он. Могли не разговаривать день. Потом он не выдерживал и говорил: «Ну ладно, проси прощение!» Я: «??? Ты виноват, ты и проси». Он никогда не просил, но на этом ссора кончалась.
Когда я защищала диплом, он сидел в зале. После защиты мои друзья меня поздравляют, что-то дарят, а он ничего! Выходим из института, подходим к машине, он открывает мне дверь, я сажусь, и меня обдает волна пионового аромата! Поворачиваюсь, все заднее сиденье завалено пионами! Наш институт находился рядом с Центральным рынком, пока я готовилась, он съездил и купил все пионы, что были на рынке!
Много лет тому назад Шура привез мне из Иерусалима золотую хамсу на цепочке. Купил у Гроба Господнего. Ночью в постели смотрела службу из храма Христа Спасителя. А утром увидела, что хамса слетела с цепочки и лежит на подушке!!!
«Дело было в конце шестидесятых. В Доме актера шел новогодний вечер, за столами сидела эпоха: Утесов, Раневская, Плятт, мхатовские «старики»...
Эпоха, впрочем, была представлена довольно всесторонне: за одним из центральных столов, с родными и челядью, сидел директор большого гастронома, «спонсировавший» дефицитом элитарный вечер. Молодой Александр Ширвиндт, ведший программу, разумеется, не мог не поприветствовать отдельно «крупного работника советской торговли».
Но крупный работник советской торговли ощущал себя царем горы и духа иронии, царившего в зале Дома актера, по отношению к себе допустить не пожелал.
— Паяц! — громко бросил он Ширвиндту прямо из-за стола.
Царь горы даже не понял, что сказанное им относилось, в сущности, почти ко всем, кто сидел в этом зале. Наступила напряженная тишина, звуки вилок и ножей, гур-гур разговоров — все стихло. Все взгляды устремились на молодого артиста.
Но Ширвиндт словно не заметил оскорбительности произошедшего. И даже как будто засобирался извиняться... Мол, я ведь только потому позволяю себе отвлекать вас от закуски-выпивки, только для того и пытаюсь шутить, чтобы сделать вечер приятным, потому что очень уважаю собравшихся... ведь здесь такие люди: вот Фаина Георгиевна, вот Ростислав Янович, вот...
Ширвиндт говорил томно и вяло, и директор гастронома, не получивший отпора, успел укрепиться в самоощущении царя горы.
—...и все мы здесь, — продолжал Ширвиндт, — в этот праздничный вечер, в гостеприимном Доме актера...
Директор гастронома, уже забыв про побежденного артиста, снова взялся за вилку и даже, говорят, успел что-то на нее наколоть.
Это все правда.
— И вдруг какое-то ГОВНО, — неожиданно возвысив голос, сказал Ширвиндт, — позволяет себе разевать рот! Да пошел ты на … отсюда! — адресовался Ширвиндт непосредственно к человеку за столом.
И перестал говорить, а стал ждать. И присутствующая в зале эпоха с интересом повернулась к директору гастронома и тоже стала ждать. Царь горы вышел из столбняка не сразу, а когда вышел, то встал и вместе с родными и челядью навсегда покинул Дом актера.
И тогда, рассказывают, поднялся Плятт и, повернувшись к молодому артисту Ширвиндту, зааплодировал первым. И эпоха в лице Фаины Георгиевны, Леонида Осиповича и других легенд присоединилась к аплодисментам в честь человека, вступившегося за профессию».
Так и было. Все правда.
Забыла сказать, что Саша (внучка. — М.Р.), даря детям телескоп на их день рождения 7 апреля, сказала им, что это от Шуры, так как он на небе, чтоб они на него смотрели. Теперь пускают ему воздушные шары, чтоб не грустил.
Внучка нарисовала картину и подписала: «Плачет ангел с разбитым сердцем!».
Они Оле рассказывали, что Шура улетел на небо, и превратился в ангела, и всегда будет смотреть за ними.
Я тебе писала, как Саша (внучка. — М.Р.) своему трехлетнему сыну говорит: «Знаешь, а меня Шурой зовут». Он: «Ага! Тогда я Тата!». Они воспринимали нас как нечто единое целое.
У Мишки (правнук. — М.Р.) есть маленький телефончик, и он каждый день звонит по нему: «Алло! Алло! Шура! Ты когда приедешь? Алло!». Настя спросила: «Что Шура тебе сказал?» Он, с грустью: «Не отвечает». И так каждый день!
Он и в книгах своих писал, что у него в жизни на первом месте семья, а театр и все остальное было уже потом. Любил всех безгранично, и они ему платили тем же. Главный смысл жизни сформулировала наша внучка Саша, когда ей было три года. За ужином она сказала: «Давайте выпьем за наш семейный столик!» Прошло более 30 лет, но этот ее тост определил всю нашу дальнейшую жизнь. Это главное! Чтоб семья всегда была вместе!
Из последней его книги: «Ужас в том, что я не могу влюбиться со второго взгляда. А влюбленность с первого всегда чревата. Очень редко влюбленность с первого взгляда перерастает в золотую свадьбу!». У нас это получилось. Даже отметили и бриллиантовую (60 лет) и мечтали о Благодатной! Не получилось. Жаль! Всего оставалось до нее 4 года! Книга эта вышла два года тому назад. А всего их вышло восемь. И все замечательные!
Моих чувств сейчас не счесть, но самое сильное: как он там без меня?! Хотя я неверующая. Я так привыкла быть ему нужной, всю жизнь.
Я очень люблю свою семью, но это совсем другая любовь. Малыши меня жалеют, подбегают, целуют, а Рина сказала, когда в Гамбурге пошел дождь: «Я знаю, почему дождь. Это Тата плачет».
А наследство он оставил огромное и очень ценное: это любовь близких, любовь всех людей, а из материальных ценностей это полквартиры, 34,5 кв. метров, далеко не новый автомобиль и место в общем гараже. Поместий за рубежом не было, ему уютно было жить в маленьком домике на даче, который я построила для нас с ним; яхт не было — его укачивало; драгоценностей не было, но берег и ценил дружбу и любовь с близкими людьми.
Вот его слова о дружбе: «сытно, весело и всегда вместе!».
Жадных и злых никогда и близко не было. Друзей не выбирают. Они появлялись на каком-то другом уровне. Надо было быть одной крови (как у Киплинга, помнишь?). Разум тут ни при чем.
Но он много раз писал, что, как только умирает известный человек, сразу оказывается, что у него было много «очень близких, любимых» друзей. С которыми он был едва знаком.
«Дорогая Наталья Николаевна! Только сейчас с нашей медицинской братией собрались и выражаем Вам, прежде всего, глубочайшее соболезнование. Александр Анатольевич не терпел шаблонов и протокола и жизнь свою построил до последнего дня по своему разумению и под своим управлением. И все же, когда мы пребываем в осознании того, что исход определен ввиду того, что призывает Господь, все-таки надеемся на то, что воля человеческая способна побороть Промысел Божий.
Но никогда, даже если каждый день встречаешься со смертью, уход близкого человека не станет и не будет ожидаемым. Я знаю, Александр Анатольевич для нас за эти годы стал родным. Мы к нему относились как к части нашей жизни. И такого проявления жертвенной любви к Нему от Вас не встречали. Скорбим и печалимся с Вами. Господь упокоит светлую душу и сохранит вечную память.
С уважением и почтением, врачи и медперсонал госпиталя Вишневского».
Вот получила из театра. «Он действительно обладал какой-то магией. Где бы он ни появлялся, все преображалось: и атмосфера, и настроение присутствующих. Несколько раз я приезжала на какие-то юбилеи, тусовки, застолья раньше него. И когда появлялся он, все менялось! Он спрашивал у меня: «Ну, что тут было?» Я говорила: «Скукота!». Это не только мое мнение, это отмечали все!
Наталья Николаевна, мы все успели многое понять еще при жизни А.А. И даже о чем-то пожалеть (ну дураками были по молодости). А уж теперь мне даже кажется, что мы (тот, наш Театр сатиры) немного сблизились — потому что в каждом осталось понемножку А.А., и это наше бесценное и объединяющее. А те наши счастливые годы возле него — уже история. То, что было с нами, когда был А.А., не повторит никто.
Представляю и НЕ представляю ваши чувства сейчас. Вся — ВСЯ — жизнь рука об руку. Мы со Светкой Антоновой часто о Вас думаем и говорим друг другу, что иногда не знаем, что Вам сказать и что написать — потому что все кажется каким-то мелким, неуместным...
А я навсегда запомнила — Вы на даче мыли клубнику и срезали листочки, А.А. сидел на диване, смотрел телевизор, Марина Александровна первый и последний раз в жизни чистила селедку, а я, вероятно, бросала шкурки от огурцов Микки… Поворачиваюсь и вижу, как Вы кладете эту вымытую и без листочков клубнику А.А. в рот. И это было так легко, видно, что привычно для вас, и так впечатляюще для меня. Я потом своей подруге Тане сказала: «Представляешь, у них внуки взрослые! Они столько лет прожили вместе, и вот так — ягоды с рук». Это так просто, но столько в этой клубнике было настоящего и важного».
«Александр Анатольевич. Шура… Ширвиндт… Саша… Анатолич… — наверное, у каждого что-то свое, но для меня он всегда был и будет Александром Анатольевичем. И совсем не потому, что я уперто против панибратства и всегда пытаюсь уважительно ко всем обращаться, а потому что, на мой взгляд, ему это подходит больше всего. Начиная с нашего первого знакомства, когда «давай потрепемся». А потом я увидел его в первый раз в спектакле «Орнифль» (к слову, посмотрел его 11 раз) и еще раз убедился в том, что он Александр Анатольевич.
Вот уже зрители собрались, в зале все полны предвкушения, ряды вибрируют от волнения, и вот в свете софитов появляется он…
Великий и простой… в дымке загадочности… с пронзительно-чистым и по-кошачьи ленивым взглядом… Проходит через все пространство на авансцену и превращает 1200 разноцветных лоскутков в единую гладь скатерти… Взмахивает плащом — и под купол летят звезды и искры… Под аплодирующий рев зрителей начинается волшебство.
Быть артистом-волшебником, которым всегда был на сцене Александр Анатольевич, сложно, почетно и невероятно. Зачастую с годами теряется то самое важное и ценное… артист перестает быть волшебником… он понимает, что он просто технарь… Это тоскливо-печально, и в большинстве случаев это воспринимается нами как что-то правильное и однозначное. Но… это только в большинстве случаев. Бывают исключения. Благодаря Александру Анатольевичу мы понимаем, что можно и нужно до конца оставаться волшебником, в котором живет магия.
Знакомство с Александром Анатольевичем для меня большая гордость. И пусть идут годы, пусть на афишах пестрыми буквами горят другие имена, Учитель своим примером доказал, что театр жив, пока в актерах есть магия. В моей душе всегда будет уголок, заполненный миром Александра Анатольевича Ширвиндта.
Александр Анатольевич, вы всегда нам говорили, чтобы мы никогда не были закривленными на сцене. А вот сегодня мы прямо стоим перед вами закривленные, потому что испытываем чувство глубокой печали… Мы хотели бы вам сказать спасибо за большое и щедрое сердце. Вы всегда говорили, что в современном мире человек испытывает дефицит любви и нежности. Чтобы не потерять душу, он должен иметь гейзеры искренности. Вы для нас всегда были этим гейзером.
Когда в Щукинском училище вы называли нас шпаной и говорили, что нельзя быть злым и жадным… Когда вы нам рассказывали об Ахматовой, читали Блока… Наша любимая история — когда вы рассказывали, как сделали Наталии Николаевне предложение зимой с букетом сирени. Спасибо за нежность, Учитель! Мы вас очень любим».
А потом было ужасное чувство, что не могу ему рассказать, кто был, что говорил, про букетик сирени… Как рыдала Саша, когда из театра выносили гроб, как все время звонил Андрюша из Гамбурга, которому Шура не разрешил прилетать на похороны (примерно за месяц)! И я тогда сказала Андрюше: «И на мои не прилетай, я не обижусь».
Ну, вот и наступил 10-й день. У меня все время вертятся в голове слова: «Мне некуда больше спешить. Мне некого больше любить». Ужасное чувство, что он меня не ждет! За два дня до, когда он себя уже очень плохо чувствовал, его увезли на процедуры, я жду его в палате. Привезли, и сразу недовольным тоном мне: «Где ты была целый час?» — «Я сидела тут, ждала тебя».
Тяжело невыносимо! Хотя рядом семья, нет только внука Андрюши. Он уже 3 года живет с семьей в Германии и успешно работает. Он профессор, летает по всему миру с докладами, лекциями на форумы, конференции. Мы на связи по нескольку раз в день. Не так давно А.А. поговорил с ним по телефону, сидит грустный, зовет меня: «Я тебе должен сказать что-то важное». Я по его виду догадываюсь: «Чтоб Андрюша не прилетал на твои похороны?» — «Да». За столько лет я понимаю его без слов.
Александр Анатольевич последнее время очень плохо себя чувствовал и постоянно говорил: «Я хочу умереть». Единственно, что меня утешает, что он этого хотел. Мы были с Мишей (Михаил — сын. — М.Р.) с ним до последнего момента! Сколько сейчас пишут теплых слов соболезнования, а я не могу их ему прочесть! Мы всегда хотели умереть вместе, понимая, что нам уже друг без друга не жить. Не получилось.
Вот получила от приятельницы: «Сегодня были в магазинчике, брали творог. Вы, насколько я знаю, тоже их постоянные покупатели. У них на полочке стоит книга А.А. И цветы в вазе! Я киваю, а девочка мне отвечает, что сегодня день памяти А.А.! Вот так! Народный!».
Знакомы мы 73 года. Со дня законного брака прошло 66 лет. Один сын, два внука, одна внучка, две правнучки, два правнука. Это, знаешь, как я его спросила в январе в день 66-й годовщины:
— Ты не жалеешь, что 66 лет тому назад взял меня в жены?
— Пока нет!
Автор: Марина Райкина
Следующая публикация
Комментарии 25
А если задуматься, то играл самого себя. И на всём этом этом отпечаток специфического еврейства!
Немного смешно.., правда того
периода..
Была на многих спектаклях, немного юмора нашего советского бытия.
А что еще не знаю, что и сказать..
Не знаю, смог ли сыграть, например, рабочего завода « Красный металлург» или председателя колхоза..
Было бы комично глянуть...
Очень хорошо отразил социалистическое еврейство.
Зачёт.
.. СКУЧАЕМ....
Точное определение нормальности.
И до сих пор нет сил смотреть его выступления....такое ощущение,что он был членом семьи и его не стало....