ГАРМОНИЯ ДУШИ.

В ночь с 14 на 15 июля 1904 года врача швейцарского курорта Баденвейлер Эрика Шверера вызвали к заболевшему иностранцу. Номер на втором этаже был слабо освещен. На белоснежных простынях лежал страшно худой, мертвенно-бледный человек, с огромными костистыми руками и очень узким лицом. Это был Чехов. Врача встретила плачущая, напуганная женщина — жена больного. Ей, наконец, удалось взять отпуск и вывезти мужа за границу. К тому времени они поменяли уже несколько курортов и гостиниц. В одной из гостиниц им даже отказали от места: больной беспрерывно кашлял и мешал покою отдыхающих. В этом последнем своем пристанище Чехов метался в бреду, разговаривал с каким-то японским матросом, несколько раз повторял слово «устрицы». Потом резко очнулся и впервые сам попросил послать за врачом. Шверер, осмотрев больного, развел руками. И отозвал женщину в коридор: — Ваш муж умирает, сударыня. Чехов, будто услышал эти слова (или предчувствовал их?..), улыбнулся, сел на кровати и произнес по-немецки (он знал по-немецки очень мало): «Ich sterbe» («Я умираю»). Доктор принялся успокаивать его и велел подать шампанского. Чехов понял. Он был врач и знал старинную врачебную традицию. У постели умирающего коллеги врач непременно предложит шампанского, чтобы сделать уход того более легким и светлым… Чехов выпил весь бокал до дна, сказал: «Давно я не пил шампанского», — повернулся на левый бок и умер. Ольга Леонардовна не заметила, как он перестал дышать, потому что прогоняла непонятно откуда появившуюся в комнате огромную черную бабочку, обжигающую крылья о раскаленное стекло электрической лампочки… Даже сейчас она не верила, что ее муж может умереть. Ольга Леонардовна слишком любила жизнь, слишком ждала и верила в уловимость счастья. Но счастье неуловимо, и бабочку так и не удалось выгнать, а еще через несколько минут со страшным звуком вылетела пробка из недопитой бутылки шампанского… Позднее Шверер писал в воспоминаниях: «О нем говорят, это великий писатель. Возможно, но при этом он очень плохой врач. В таком состоянии пускаться в путешествие — это безумие». А может, это не было безумие? А просто жажда жизни? Судьба напоследок еще раз выкинула странную штуку. Бред Чехова об устрицах оказался пророчеством. Из Баденвейлера в Москву его тело привезли в поезде №1734 в вагоне для перевозки устриц. Многие усмотрели в этом издевательство судьбы. Но скорее всего, никакой мистики не было. Во времена истории писателя не все поезда были оснащены холодильными установками, они были редки и предназначались только для перевозки дорогих продуктов. А Чехов умер летом… Но одно точно: уход Чехова был словно списан с его пьес. Тех самых, которые не особо принимали современники и которые до сих пор больше всего ставят на мировых сценах. Тех самых, которые он деликатно называл «комедиями» и которые по сути являлись трагедиями. Но трагедий так много в жизни, а Чехов не считал себя вправе предлагать зрителю трагедию. Он смягчал страшное. Но разве от этого менее горько от его ухода?.. И разве менее пронзительно звучат слова, в которых он, обычно такой сдержанный, выплеснул боль своего сердца: «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем. Я верую, дядя, я верую горячо, страстно… Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую… Мы отдохнем!» Ляман Багирова

Согласны?

Через не могу... «Через не могу, — говорилa бaбушкa, — нaдо уметь действовaть через не могу». Тaковa былa жизненнaя устaновкa, которой она руководствовaлaсь в воспитaнии детей... Не рaстить же, в сaмом деле, белоручек и неженок. «Не можешь — нaучим, не хочешь — зaстaвим». Бaбушкa былa стрaстным aдептом этого aрмейского девизa. Если бы не моя легкомысленнaя мaмa, я, нaверное, все десять лет остaвaлaсь бы круглой отличницей. A тaк мне это удaлось лишь в пятом клaссе, в 1951 году, когдa мaмa, выйдя зaмуж, уехaлa нa год к отчиму в Лефортово, остaвив меня нa попечение бaбушки. Вот когдa бaбушкa нaконец-то взялaсь зa меня. Вот когдa онa смоглa без помех проверить свою методу в действии. Несколько рaз в неделю онa поднимaлa меня в шесть утрa и зaстaвлялa повторять устные уроки. Ей удaлось добиться невозможного — того, что я, вечно плaвaющaя в геогрaфии и биологии, моглa безошибочно нaзвaть и покaзaть нa кaрте все полезные ископaемые, метaллургические центры, любую рaвнину и возвышенность, рaсскaзaть, что чем омывaется и кaк в природе происходит опыление и зaчaтье. Бaбушкa приучилa меня слушaть «Пионерскую зорьку», склaдывaть портфель с вечерa, гулять только тогдa, когдa сделaны уроки. «Кончил дело — гуляй смело, — повторялa онa. — Делу время, потехе чaс». И никaкой беготни с мaмой по теaтрaм и киношкaм, никaких поздних гостей и прочей вредной для ребенкa ерунды. Жизнь потерялa прежние крaски, но приобрелa новые. У меня появился aзaрт. Я вдруг понялa, что могу быть не хуже других. И дaже лучше. Из унылых троечниц я выбилaсь в хорошистки, a потом — о чудо! — в отличницы. Кaк описaть, что я чувствовaлa, когдa всю дорогу из школы домой неслa нa вытянутых рукaх первую и последнюю в своей жизни похвaльную грaмоту! — Не знaю, кaк решaть. Не понимaю, — говорилa я, томясь нaд очередной зaдaчкой. — Быть того не может! — восклицaлa бaбушкa и, усевшись рядом со мной, принимaлaсь звонким голосом читaть условие зaдaчи. Это былa сaмaя дрaмaтичнaя чaсть моей тогдaшней жизни, потому что, облaдaя кипучей энергией, бaбушкa не облaдaлa и мaлой толикой терпенья. Когдa моя тупость достигaлa aпогея, a бaбушкин голос — сaмых высоких нот, добрый мой дед с криком: «Утоплюсь!», выбегaл из комнaты. Я тихо плaкaлa, тупо глядя в учебник, и в слезaх ложилaсь спaть. A нaутро… Нет. Об этом нaдо с крaсной строки. Нaутро я обнaруживaлa нa столе возле дивaнa, нa котором спaлa, рaскрытую нa первой стрaнице чистую тетрaдь с подробнейшим изложением решения зaдaчи, в которую мне со стрaху не удaвaлось вникнуть нaкaнуне. Внaчaле шло условие, крaсивым и четким почерком переписaнное бaбушкой из учебникa, a потом поэтaпно три рaзных вaриaнтa решения. Бaбушки уже не было домa. A рядом с тетрaдкой стоялa зaкутaннaя в плaток кaшa. Все это нaпоминaло скaзку не то про Цaревну лягушку, которaя зa ночь успевaлa нaткaть ковров, не то про кaких то добрых гномов, тaйком помогaвших сaпожнику тaчaть сaпоги. Этот отнюдь не педaгогичный бaбушкин поступок, состоявший в том, что онa решaлa зa меня зaдaчу, которую мне остaвaлось лишь переписaть в свою тетрaдь, был высшим достижением педaгогики. Решеннaя зaдaчкa являлaсь чудесным знaком, докaзaтельством того, что в жизни нет безвыходных ситуaций и все рaзрешимо, кaк в скaзке: ложись, мол, спaть. Утро вечерa мудренее. «Утро вечерa мудренее, — говорилa бaбушкa, когдa устaлaя возврaщaлaсь с рaботы. — Зaвaлюсь-кa я нa чaсок». Иногдa онa тaк и спaлa до утрa, не рaздевaясь, a когдa я открывaлa глaзa, ее уже не было. Зaто нa спинке стулa висел мой отглaженный белый фaртук и к форме был пришит чистый кружевной воротничок. Знaчит, бaбушкa помнилa про мой школьный сбор и все успелa приготовить. Нет, это не породило во мне никaких, кaк тогдa вырaжaлись, иждивенческих нaстроений. Зaто поселило веру в то, что все в конечном счете будет хорошо. И сколько бы жизнь ни стaрaлaсь это опровергнуть, детскaя верa окaзывaлaсь сильней. Хоть и дaвно это было, я до сих пор слышу энергичное бaбушкино: «Быть того не может!» И когдa говорю себе: «Все. Устaлa. Не могу больше», в ответ слышу десятки лет нaзaд отзвучaвшее: «A ты через не могу». Если мне когдa-нибудь и приходит в голову светлaя мысль, то случaется это в сaмый рaнний чaс утрa, нa грaнице между сном и бодрствовaнием. Потому что утро — это чистaя тетрaдь с решенной зaдaчкой, нaд которой я нaкaнуне лилa горькие слезы. Лaрисa Миллер, отрывок из книги «Золотaя симфония».

Маленький, всего 158 сантиметров роста, рано полысевший, с плохой дикцией, тяжелым характером и репутацией неисправимого бабника. В самом деле, не будь Ролан Быков талантливым актером, довольно быстро ставшим известным, многие ли женщины запали бы на него? Да-да, было в нем какое-то магнетическое обаяние, которое притягивало многих. Но только не Елену Санаеву же, в самом деле! Дочь народного артиста, секретаря Союза кинематографистов СССР! ...Санаевой — 30, Быкову — 43. Она хороша собой, на 10 сантиметров выше его, замужем второй раз, растит малыша Пашку от первого мужа. В то время как Ролан, расставшись с актрисой Лидией Князевой, не пропускает ни одной юбки. «Король уходяльщиков», — говорили о нем. — Леля, вы не монтируетесь вместе, — «припечатал» дочь Всеволод Санаев, увидев ее на «Ленфильме» с Быковым. — Того не буде никогда! — отрезал отец Ролана. И добавил лаконично: — Пат и Паташон! Бывшая жена Быкова звонила родителям Елены: «Он сломает ей жизнь! У меня антресоли завалены письмами женщин...» Впрочем, «доброжелателей», предупреждавших Санаевых о «чудовище Быкове», и без нее хватало. А Елене хватило ума, терпения и выдержки не обращать внимания на сплетни и не слушать доводов матери: «Он тебя высосет и выбросит». Быстро смирилась Елена и с быковскими «ТТХ» — он ничуть не смущался, что едва достает ей до плеча, нежно звал журавликом — за длинные ноги. И только разница в возрасте сильно бросалась в глаза. «Какая у вас чудесная дочка!», — говорили Ролану Антоновичу. Тот шипел на Лену: — Купи наконец солидную одежду. Не будь девочкой! Хотя сам же за эту ее «девочковость» и полюбил... *** В 1972 году Елена Санаева и Ролан Быков были утверждены на роли супругов в фильме «Докер». Сам Быков признавался спустя годы, что это единственная роль, которой он стыдится, — картина стала «проходной», не полюбилась зрителям. Но именно она стала для Ролана и Елены судьбоносной. В послужном списке Быкова к тому времени было уже четыре десятка ролей. В том числе, главные, у именитых режиссеров. На съемки в Кишинев он явился с очередной поклонницей. А Санаева из-за работы в другом фильме не смогла приехать вместе с группой, да еще предпочла поезд самолету. Быков был вне себя от злости. Считал, что это капризы «пигалицы». И рекомендовал режиссеру пригласить вместо «дочки начальника» Майю Булгакову. Но, увидев Елену на съемочной площадке, влюбился сразу. И навсегда. — А в этой сцене я должен свою жену поцеловать, — тут же сымпровизировал он. Да так увлекся, что второй дубль можно было сделать разве что со спины Санаевой — ее губы распухли до неприличия... После этого Быков улегся на кровать: — Леночка, давайте продумаем сцену дальше... Она села рядом на стул. Он взял ее за руку: — Я влюбился. А у вас — молодой красивый муж. Что же делать? Санаева вырвалась: — Играть свои роли — вот что! В тот же день Быков дал поклоннице от ворот поворот. И стал добиваться расположения неприступной Елены. Признавался в любви. Спустя несколько дней, уехав, позвонил из аэропорта: «Когда поженимся?» Надо ли говорить, что Санаевой он совсем не понравился? Однако уже через год, когда она приехала навестить его на съемках фильма «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», он в присутствии Зиновия Гердта, Николая Гринько и Михаила Козакова опустился перед ней на колено и сделал предложение. От предложения до свадьбы прошло 13 лет. Артисты много работали — феерично сыгранные Лиса Алиса и Кот Базилио в «Приключениях Буратино» лучше всего доказывали, как «спелись» Быков и Санаева. Если Ролан уезжал на съемки, Елена сопровождала его. Сын до 11 лет жил с бабушкой и дедушкой (позже горечь и обида Павла Санаева выльются в повесть «Похороните меня за плинтусом»). Штамп в паспорте Санаевой и Быкову был не нужен. Да и прежний муж Елены долго не давал развода. Только серьезно заболев, Ролан Антонович испугался, что после его смерти Елена может остаться ни с чем... «А ты мне дочь, а ты мне ночь, А ты мне мать, И это мне не превозмочь, Не рассказать!» Так написал Быков о Елене. Прожив с клеймом бабника до 43 лет, он наконец понял, что нашел ту единственную, с которой хотел бы провести оставшиеся годы. И даже признался, что... однолюб: «Ты не представляешь, как мне важно быть верным...» Со временем и Елена поняла, что Ролан — ее судьба. Полюбила. Была любима. Их даже называли образцовой парой. Хотя как режиссер Быков совсем не баловал жену ролями. Да и сам в какой-то момент оказался в кризисе: сценарии зарубали, фильмы, в которых снялся, клали на полку. Картину-мечту передали другому режиссеру... Он искал утешения в водке. Потом каялся: «Семь лет пил по-черному. Лена пережила это вместе со мной...» Она спасала, вытаскивала из ресторанов. Пока он сам не понял: если не остановится — потеряет все. В том числе, Лену. Самое дорогое, что у него есть... В быту без жены Быков был как без рук. Поесть мог, только если Елена поставит перед ним тарелку. Лекарства принимал из ее рук. И все-таки многие домашние дела брал на себя: например, забрать из мастерской мебель, отремонтировать машину. Судьба отмерила им четверть века на двоих. Ролана Антоновича не стало в 68. Побороть неизлечимую болезнь врачам не удалось. За три года Елена Всеволодовна потеряла мать, отца, мужа. Как выкарабкалась — только она знает. Но смогла, выстояла. И даже пошла играть в театр. Выпустила несколько книг Ролана Антоновича. В том числе, стихи и дневники. А потом родилась внучка. И жизнь актрисы наполнилась новыми звуками. Среди которых — только одна минорная мелодия: «После Быкова замуж не выходят...» /из интернета/

У Ивана умерла жена — Онюшка. В одночасье. Утром не встала завтрак подать. Он потихонечку сам собрал да на работу ушёл, а в обед, придя домой, увидел жену в той же позе на кровати, что и утром: руки под щекой лодочкой сложены, ноги подогнуты, и вроде спит, тихо да мирненько. Подошёл, потрогал, а она, матушка, окоченевшая. Так и рухнул мужик подле кровати, и выл, и рычал, как дворовый пёс. Потом пришли соседи, похороны, поминки, и нет его Онюшки, с которой двадцать лет отмыкали. Разно жили, больше хорошо, да и по-всякому бывало. А без неё тоска лютая. Вечером домой Иван плетётся, а дом на него пустыми зенками изумлённо глядит. Пока печь топит, скот управит, есть и расхочется. Молоко с хлебом похлебает, чайку хлебнёт и к телевизору. А там судьбы людские, чужие, немного забудется Иван и спать. А во снах Онюшка, живая, желанная. Проснётся, а подушка рядом пустая, и только лунный свет по половицам скользит. Тошно мужику, тошнёхонько. Друзья советуют: присватайся к какой-нибудь разведёнке! Нет у Ивана желания чужих в дом приводить, где всё об его Онюшке напоминает. Вот жили же, мыкались, детей Бог не дал. Скотина и кошки тоже по хозяйке тоскуют. Как жить дальше? А тут новогодние праздники надвигаются, радости никакой. Лежал как-то Иван на своей вдовой постели да придумал: а не забрать ли мне к себе тёщу вместе с Лидушкой, увечной сестрой Они? Ту ещё в младенчестве пьяный отец изувечил, уронив с крыльца. Так она и живёт возле матери, хроменькая и кособокая. Замуж так и не вышла, лет-то уже за тридцать. Ещё с ними старший брат с многочисленным семейством живёт, загоняли бабку с тёткой, те уж места себе не находят. - А что? - думает Иван. - Родные они мне через Онюшку, и в доме жилым запахнет. Мне полегче будет и им поспокойней. Позвал. Согласились. Пришли, зажили. Иван с работы идёт - в окнах свет горит, скотина сытая, дом натоплен, щи да каша в печи томятся. Всё, как у людей. Лида по дому челноком снуёт, ну точь-в-точь Оня. И голос похож, и лицом в неё. Иван иной раз и забудет, что Онюшки нет, а иной раз и окликнет Лиду Онюшкой. Та лишь улыбнётся, дело-то житейское. А по селу слухи поползли. Иван ещё ни слухом, ни духом, а его уже женили. Мужики подмигивают, бабы вслед шепчутся: что, мол, лучше не было? А и не было! Да и не искал, привык к Лидушке. Увечья не замечает, так однажды утром и проснулись мужем и женой. Тёща - человек понятливый, говорит: - Живите, живите вы. Оню не вернёшь, а жить надо. Вот и живут. Лида добрая, мягкая, куда Оне до неё. Оня вспыльчивая была, правда, отходчивая. Оня - Лида, Лида - Оня, вроде как одно. И успокоился мужик. Мужик, он как кот: диван помягче, кусок послаще, печь пожарче - вот и счастлив. А когда Лида призналась, что скоро отцом его сделает, Иван чуть с ума от счастья не сошёл. Поздновато, конечно, в сорок-то лет, но и радостно - будет на земле род его продолжаться. Лида ходила тяжело, больно было смотреть, как скручивает бедолагу токсикоз. Как ходит она с огромным животом, переваливаясь, как гусыня, с боку на бок. Лицом подурнела, ноги, как брёвна. А Иван не налюбуется. С работы придёт, живот её поглаживает, ухом припадает, ну молодожён да и только. Тёща смеётся, Лида смущается, а Иван радуется. До срока Лиду в роддом определили, вроде двойню предположили, да и возраст у роженицы великоват. Иван слёз счастливых не скрывает, такого подарка он даже у Бога не просил, так ведь тот сам догадался, осчастливил мужика. Спешит Иван с работы, в детский писк, в запах пелёнок, к жене своей дорогой, к тёще золотой. Уж больно ему детишек купать нравится. Огромными своими лапищами он держит розовое тельце сына, и нет человека счастливее его. Вот оно, счастье человеческое, настигло мужика и накрыло его с головой. Елена Дуденкова

Майя Плисецкая и Родион Щедрин: рoман, начавшийся с… обиды М. П.: Когда я впервые увидела его — в гостях у Лилии Брик, — ему было 22 года. Он был красив и неординарен! Когда он играл «Левый марш», я сквозь музыку словно услышала слова: «Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой!» Он замечательно играл в тот вечер: и свои вещи, и Шопена. Играл так, как я никогда в жизни не слышала. Знаете, в искусстве маленькая капелька порой решает всё. Вот он на капельку оказался вдохновеннее, выше других музыкантов. А ещё он был естественно элегантен. Джентльмен от природы. Р. Щ.: До той встречи у Брик я Maйю на сцене ни разу не видел — балетоманом не был. А услышав запись — Майя исполняла музыку из прокофьевской «Золушки», — оказался покорён и как музыкант. У балетных есть такой стишок: «Нет повести печальнее на свете, чем музыка Прокофьева в балете». В Майином же исполнении музыка Прокофьева казалась абсолютно естественной. Добавьте к этому комментарии Лилии Юрьевны: «Красавица! Лучшей фигуры в театре нет! Огромные глаза!» Конечно же, я ждал этой встречи! — Увидев наяву ту, что пела на плёнке, вы не разочаровались? Р. Щ.: Майя внешне была чрезвычайно притягательна! Роскошные бронзово-рыжие волосы… М. П.: Меня в детстве всегда звали рыжей-конопатой… Р. Щ.: И меня дразнили «рыжий, рыжий, конопатый». Так что мы были одной масти. К моменту той встречи я уже написал музыку к фильму «Высота», получил внушительный гонорар и купил машину. «Победу». Когда вечеринка подошла к концу, я предложил развезти некоторых из гостей — в частности, французского актёра Жерара Филипа и его супругу. И помню, подумал тогда (азартно потирает руки): «Хорошо бы и эту рыжую балерину тоже в машину пригласить!» Маршрут рассчитал так, чтобы адрес Майи оказался последним. Прощаясь, Майя попросила перенести на нотный стан музыку из знаменитого чаплинского фильма «Огни рампы». Она хотела станцевать номер на эту музыку. Конечно же, я молниеносно это сделал, но та работа так и не состоялась... М. П.: Он здорово обиделся! И когда я пригласила его на свой день рождения, ответил отказом. В следующий раз мы увиделись только в 1958 году. Р. Щ.: Большой театр заказал мне музыку к балету «Конёк-Горбунок». Хореограф Радунский предложил мне походить на балетные репетиции, чтобы «подышать этим воздухом». Так я попал на один из утренних балетных классов, где занималась Майя. С Майей мы в то время изредка сталкивались на каких-то премьерах, кивали друг другу. Она всегда была элегантно одета, её сопровождали красивые, могучие кавалеры. М. П.: А в балетном классе я была в облегающем трико… Р. Щ.: И тут уж мой глаз не мог оторваться от контуров её тела в этом купальнике стретч. Ведь сложена она действительно изумительно! И эти волосы, и взгляд… — Myжчине тяжело расставаться со своей свободой. А вы поженились уже через полгода после той репетиции… М. П.: А он и не хотел жениться! Тот период у меня был вообще ужасный — объявили английской шпионкой, не выпускали за границу, по городу за мной постоянно ездила машина с людьми из КГБ. И когда Родион оставался у меня ночевать, мы слышали, как эти люди грелись под окном… Р. Щ.: Майя пригласила меня на премьеру «Спартака». Мы договорились встретиться после спектакля. И вот она вышла — в белой накидке, ещё в гриме, а на улице — весна! Я открыл перед ней дверцу машины. У нас есть один знакомый. Он как чуть-чуть выпьет, так начинает бить свою жену за то, что она уступила ему в первый же вечер. Так вот! Я Майю Михайловну за прожитые 50 лет пальцем не тронул! (Смеётся). А если говорить серьёзно, то у Майи тогда действительно был очень тяжёлый период. Тяжелейший! Как-то ночью я услышал, как Майя беззвучно рыдает. Хотя она «минус» плакса. Но её довели! Естественно, мне хотелось её защитить. Я думал, что, может, ей будет немного легче, если я буду рядом. — За эти 50 лет вы смогли сформулировать какие-то основные законы «сохранения семьи»? Р. Щ.: Нет! Ничего мы не формулировали — нас просто свёл Господь Бог. Мы совпали. Не могу сказать, что мы оба имеем ангельский характер. Это было бы неправдой. Но мне с Майей просто. У неё есть одно потрясающее качество — она отходчива. Замечательно отходчива! По-моему, это одно из основных условий долгой семейной жизни: женщина не должна таить обиду на близкого человека. Бывает, приходишь к кому-нибудь в гости, а в воздухе словно разлита какая-то жгучая напряжённость. «Что такое с Машей?» — спрашиваю. «Да дуется уже пятый день! Даже толком не знаю, в чём дело». Вот у Майи этого совсем нет. — А ваш рецепт, Майя Михайловна: как удержать мужчину не на месяц, не на год — на 50 лет? М. П.: Удержать-то нет никакой возможности. Совсем. Либо он сам хочет удержаться, либо уходит. Родион Константинович — честнейший человек по отношению ко всем, не только ко мне. Он очень предан — не только по отношению к любимой женщине, но и к своим друзьям. Ни разу в жизни никого не предавал. И если бы он не хотел жить вместе со мной, я бы ничего поделать не смогла. Но если он не любит — держись! Р. Щ.: Я хороший друг, но и враг хороший! Серьёзный! — Камнем преткновения для огромного количества супружеских пар является тема, кто кому и сколько должен выдавать на шпильки и колготки… М. П.: Мне деньги выдавать не надо — они мне, в общем-то, не нужны. Потому что либо Родион Константинович сам всё покупает, либо это делает домработница. А я тут ни при чём. Где вы видели, чтобы балерина в прежние времена зарабатывала много? Балет оплачивался грошами. Но если бы у меня и были огромные деньги, я бы всё равно отдала ему их все до копейки! P. Щ.: Знаете, если людей быт разводит, то это не любовь. Это другие какие-то чувства. Может быть, сексуальное влечение. Да что хотите! Но в любом случае грош цена таким отношениям. Знаете, Люся Зыкина по этому поводу прекрасно говорит: «Деньги с собой в могилу не возьмёшь». И она права! Если люди видят счастье в деньгах, значит, они не читали «Скупого рыцаря» Пушкина. Пускай прочтут! — Майя Михайловна, вы написали в своей книге, что ради карьеры балерины пожертвовали возможностью иметь детей. Сейчас, глядя на прошлое, вы считаете, что эта жертва оказалась оправданной? М. П.: Думаю, что оправданной. Если бы у нас был даже один ребёнок, у нас была бы другая жизнь. Мы бы заботились только о нём, думали только о нём, жили бы только ради него. A я тогда к такой жертвенности не была готова. Рождение ребёнка — это минимум один пропущенный год карьеры. Я была не уверена в том, что, испортив фигуру и пропустив год, смогла бы вернуться на сцену. Риск был огромен. И я не рискнула. Не знаю, как относился к этому Родион, — он мне ничего не говорил. Но мне казалось, что он переживал. Мне кажется, он хотел бы сына, возможно, продолжателя его традиций. Ho балет перевесил! Р. Щ.: Да, Майя несколько раз подвергала себя операции. И мы думали: ну, сейчас оттанцует эту премьеру — жалко же упускать возможность, Майя так замечательно это делает! А потом посмотрим… Ну что теперь говорить o том, чего нет! А ещё… Я вижу по многим своим друзьям: как мало у них получилось удачных детей. В особенности у тех, кто очень занят. Вот если бы родился Моцарт, тогда имело смысл рисковать. Но как угадать!.. Вот вы нас спрашиваете про рецепты семейного счастья. Наверное, хотите, чтобы я сказал: всё очень просто. Каждое утро натощак ешьте две дольки ананаса — и всё в вашей семье будет хорошо. Нет такого рецепта. Если бы мы могли ответить на этот вопрос, как прожить долгие годы, сохранив настоящие отношения, мы бы, наверное, получили бы Нобелевскую премию по психологии. Или парапсихологии. Сейчас появилась такая мода: как только человек разбогатеет, он тут же меняет дом, машину и жену. A мы… Может быть, из-за того, что мы оба были заняты своим ремеслом, у нас не оставалось времени на какие-то философии, анализы. Мы как в этой квартирке на Тверской жили c 1963 года, так и живём. И каждый год мечтаем: «Как бы Господь Бог дал нам возможность дожить до следующего 2 октября». Еженедельник "Аргументы и Факты" от 08.10.2008 г.

#мысльдня

#утро_доброе_всегда Будьте друг к другу теплее. Впереди холода. Согревайте друг друга чаем, объятиями и просто добрыми словами. С добрым утром, дорогие и прекрасного дня ❣️

Такие мамы…

#мысльдня