Предыдущая публикация
"Память о прошлом" – Грозный: каким он был
АВТОР ФЕДОСЕЕВ С.М. КНИГА О ГРОЗНОМ, ЧАСТЬ III
Если пройти мимо особняка Нахимова в сторону Главпочтамта, то за углом улицы Чернышевского (бывшей Ермоловской улицы) обнаружим, что здесь была землянка генерала Ермолова. Напротив неё увидим большое здание Политпросвета. На этом месте было здание офицерского собрания Куринского егерского пехотного полка - невзрачное, ничем не примечательное одноэтажное здание. В нём были буфетная и карточная комнаты и библиотека с читальным залом. Генерал Николай Николаевич Муравьёв, двоюродный брат декабриста С.И. Муравьёва-Апостола, создал при офицерском собрании шахматный, литературный и музыкальный кружки. В 1840 году здесь неоднократно бывал М.Ю. Лермонтов. С 1921 года в этом здании размещался рабочий клуб имени Лепке союза металлистов завода «Красный молот». В сентябре 1929 года в клубе выступил писатель А.С.Серафимович. Здание снесли в 1953 году, но я хорошо его помню.
Справа, чуть дальше по улице Чернышевского (поперёк улицы Красных Фронтовиков), переходившую, после пересечения с улицей Пушкина, в Красноармейскую (бывшую Офицерскую), которая через два квартала упиралась в Первомайскую, на самом углу улиц Чернышевского и Пушкина стоял небольшой дом, похожий на коттедж, с башенкой и шпилем на крыше. В последние годы тут размещался Союз писателей, а раньше райком ВЛКСМ, где меня и моих одноклассников принимали в комсомол. А до революции это был, как рассказывал Александр Терентьевич, дом бухгалтера нефтепромыслов (Старогрознефти) Куша.
Дальше по улице Красных Фронтовиков, уже по ту сторону трамвайной линии, которая сворачивала влево к рынку и вправо в сторону консервного завода (маршруты 3 и 5, 1 и 6 соответственно)…
Кстати, мало кто помнит или знает, что давным-давно, в мои студенческие годы, по городу «бегали» деревянные вагоны трамвая. Окна вагонов в жаркие дни можно было поднять по пазам и закрепить щеколдой, а вдоль вагона на высоте поднятой руки тянулся поручень, с которого на кожаных ремешках свисали рукоятки, за которые мы держались. Снаружи вагонов, над лобовым стеклом, под крышей, горели два разноцветных фонаря. Каждый цвет обозначал конечный пункт, что было особенно удобно ночью и вечером (темнело-то у нас, как в любом южном городе, рано - в 20.30 летом вечера уже была ночь). Помню, красный и зелёный фонари были на маршруте 3, синий и белый - трамвай от консервного завода до вокзала и т.д. Издалека уже было видно маршрут трамвая. Такие трамваи ходили по нашим улицам и после окончания мной института, когда я уже работал в тресте «Грознефтегеофизика».
…слева стояло (казалось, что с сотворения мира) большое 4-этажное здание, в плане квадратное, примыкавшее к скверу Полежаева около объединения Грознефть (в этом сквере во время войны хоронили погибших жителей этого дома). Это был целый комплекс - в нём располагались ГРК (геологоразведочная контора), Грознефтепроект, ЦНТБ (полностью сгоревшая во время войны), в полуподвале под ЦНТБ была типография газеты «Нефтяник», гостиница для командированных в объединение нефтяников и жилые дома. Здесь жили семьи моих одноклассников ещё по мужской школе Володи Апряткина (его отец был в то время начальником объединения) и Лёни Тюленева, отец которого был главным геологом объединения. В этом же доме жил и Борис Залманович Лабковскис, образованнейший геофизик - уж некоторые геофаковцы должны его помнить.
А ещё далее раньше ничего не было - ни треста, ни жилого дома с городским шахматным клубом на первом этаже, ни ГрозГИПРОнефтехима - конец улицы со старыми непримечательными строениями, а прямо в конце её, на её середине, против того места, где построили новый роддом, была заправочная станция - стояла маленькая деревянная будка, а в землю были закопаны цистерны с бензином. Заправка просуществовала довольно долго, если мне не изменяет память, пока я не закончил начальные классы.
Вернёмся снова к площади Орджоникидзе, к нашему институту, ко 2-й школе. Эта школа (бывшее реальное училище) была заложена летом 1910 года на углу улиц Михайловской и Александровской (Красных Фронтовиков и Первомайской), строительство велось по проекту Павла Павловича Шмидта. В том же году, 19 ноября, городской голова П.Г. Котров решил работу подрядчика Исаковича забраковать и переделать. В новом здании училища занятия начались 1 сентября 1912 года, директором училища назначен Н.Н. Закоменный, инспектором - В.Д. Родионов. Александр Терентьевич Лещенко, о котором я упоминал не раз уже, тоже учился в ней (тогда реальном училище), в одном классе с Асланбеком Шериповым. Александр Терентьевич рассказывал, как «реалисты» ходили на «бальные» вечера в женскую классическую гимназию, на этой же площади. Гимназия эта - будущий кинотеатр Челюскинцев. Гимназию, конечно, всю переделали под кинотеатр, но на втором этаже сохранился бывший рекреационный зал гимназии (место прогулок гимназисток на переменах) - фойе, где зрители, если кто из вас помнит, ожидали окончания предыдущего сеанса. Окна фойе выходили на наш институт.
В последний раз я побывал в любимом кинотеатре в марте 1978 года, когда я вместе с моим однокурсником Геной Беленко проходил 30-дневные сборы по линии военкомата на территории одной из пожарных частей Заводского района (10-я ВПЧ) и наш руководитель, молодой капитан Герасимов привёл в кинотеатр (это было «культурное мероприятие») в солдатских шинелях, сапогах и пилотках, но с офицерскими погонами. Меня и Гену, да и других жителей города, отпускали на выходные домой. Жил я тогда за вокзалом, рядом с ДК Крупской, а на вокзале чаще, чем в другом месте, можно было встретить военный патруль - я и наткнулся на него. Офицер патруля схватился за голову и махнул рукой - иди с глаз долой: я же был не по форме одет - солдатская шинель и не по сезону пилотка, а погоны офицера, но он понимал, в чём дело.
Уместно здесь вспомнить и вот что ещё из рассказа Александра Терентьевича.
Грозный наш был не последним уж городом Российской империи. Директором реального училища (именно того, ставшего впоследствии 2-й школой) был действительный статский советник, гражданский генерал, обязательной принадлежностью парадного мундира которого была шпага. Его знали в Петербурге профессора Горного института, куда Александр Терентьевич уехал учиться в 1916 году.
В Чеховском сквере, в мои студенческие года окружённого решётчатой железной оградой с тремя «калитками» - против окон институтского клуба, на выходе на улицу Чехова, ведущую к парку Кирова и на выходе на улицу Красных Фронтовиков, где стоял памятник Чехову - здания библиотеки Чехова с его классической греческой колоннадой парадного входа тогда ещё не было. Сквер был большой, заросший, с множеством «интимных» аллей и тропинок. Он полностью потерял прежний облик уже в середине 70-х. Ограду сквера огибала улица Чехова. По другую её сторону, против того места, где потом появится библиотека, располагалась одноэтажное пожарное депо с конными экипажами, конными насосными повозками и т.д. Эта «пожарная команда» сама сгорела дотла, и на её месте потом были обкомовские гаражи.
Это депо (гаражи) примыкало к мосту через Сунжу, которая образовала здесь большую петлю, огибая последнюю треть улицы Чехова и весь парк Кирова (кое-что интересного есть и о нём…). За этим мостом, выходившим на улицу Обороны Кавказа, справа располагалась воинская часть, а дальше, слева, чуть в стороне, госпиталь инвалидов ВОВ.
Вся эта заречная часть Грозного называлась «Бароновкой», потому что до революции здесь была фабрика барона, фамилию которого точно назвать затрудняюсь (подводит всё же память), но она похожа на Штайнгель (звучит как-то так) и здесь же барон строил бараки для своих рабочих. Знаете ли вы, что именно этот наш грозненский барон построил в Крыму для жены или, кажется, своей «пассии» знаменитое «Ласточкино гнездо».
О парке Кирова. Улица Чехова, начинаясь на площади Орджоникидзе, тянулась вдоль ограды чеховского сквера, огибала его сзади и снова сворачивала влево до самого парка. На этой улице я жил несколько месяцев со своей кузиной Светой Богомоловой у другой моей тёти, сестры отца, когда он был с мамой в Албании и до того, как меня взяла к себе в мою родную 4-ю школу старшая тётя. Жил я в квартире в бывшем старинном особняке в немецком стиле (кто-то его обязательно вспомнит - слева, как идти в парк Кирова). Против особняка находилось (и осталось после войны 94-96 годов) белого кирпича здание бывшего пивзавода (впоследствии молзавода), принадлежавшего хозяину особняка (из обрусевших немцев). Завод миниатюрный. Вы могли бы заметить, приглядевшись к нему глазами коренного грозненца, влюблённого в свой город, на его фасаде, от цоколя до крыши, чуть выступавшие на стене, на половину кирпича, рельефное изображение большой банки и, рядом, пивной бутылки, похожей на кефирную.
На той же стороне, где пивзавод, ближе к парку, старом 2-этажном доме жила моя первая учительница, Мария Николаевна Шаблинская, заслуженный учитель РСФСР, а может быть, даже СССР. По торжественным дням она всегда прикрепляла к чёрной нарядной кофте орден. В этом же дворе жили и две мои одноклассницы уже по совместному обучению.
Улица упирается в парк, вход в который долго время был платный, и который старожилы называли «треком». Когда-то в нём, в дальнем углу на берегу Сунжи, был велотрек, потом на его месте был заросший травой, жёсткой в жаркие летние дни, пустырь. Часто в этом месте устраивали фейерверк, и я, младший школьник, сидел на этой траве рядом с мамой и папой, испытывая восторг от красивого зрелища. Позже здесь выкопали плавательный бассейн с заасфальтированным дном, а в последние годы был водоём, где мы брали на прокат лодки. Раньше лодки брали на другом пруду, недалеко от входа в парк, пруду с двумя островками, густо засаженными по окружности пирамидальными тополями.
Кстати, в одном из угловых дворов на Первомайской улице, наискосок от угловой же моей 4-й школы, рос единственный на Северном Кавказе пирамидальный дуб, о котором мне рассказал всё тот же Александр Терентьевич. Не задолго до войны, в те времена (кто помнит), когда ветеранам войны и труда (и моему отцу, в частности) выдавали пайки и я их получал в прикреплённых магазинах, мы с Таней собрали несколько желудей этого дуба, думая рассадить их и поддержать эту реликвию, но они оказались порченными.
От этого пруда с островками шла одна из аллей парка, тянувшаяся вдоль берега Сунжи, который был густо засажен раскидистыми, белыми тополями, превратившимися в огромные, до тройного обхвата, деревья. Множество толстых ветвей этих тополей склонялись к воде и мы часто сидели на них над рекой. Параллельно этой «диковатой» аллеи тянулась ухоженная старинная аллея со скамейками для отдыха под тенистыми большими деревьями, со старинным летним павильоном с двумя залами - читальным (с довольно хорошей библиотечкой) и игральным (бильярд и большой стол для шахматистов-любителей). Позже павильон как-то разрушился от старости и неухоженности, и старички-шахматисты переместились на скамейки аллеи. Аллея эта упиралась в тоже старинное здание, стоявшее почти на самом берегу Сунжи у железного мостика, где был второй, «чёрный» выход из парка. Это здание было театром с хорошим залом, который был выстроен незадолго до революции грозненскими купцами и фабрикантами для Шаляпина, но Фёдор Иванович так и не приехал в Грозный. В моё время в нём был очень неплохой кинотеатр, последний раз я был в нём студентом второго курса и смотрел фильм «Последний дюйм» (какое пророческое оказалось название).
Парк всегда был любимейшим местом отдыха грозненцев и моим любимым парком. Так как я часто бывал в гостях у моей тёти и кузины, живших в особняке пивного фабриканта в двух шагах от парка, понятно, что мы с сестрой были его постоянными посетителями и знали наизусть все уголки и закоулки старого «трека».
В парке был и «Зелёный театр», летний открытый зал, в котором однажды мы с Валентином Лещенко, старшеклассники, были на концерте джаз-оркестра Эдди Рознера. Особенно запомнилась нам джазовая пьеса «В джунглях Пенджаба», которую оркестр исполнял в полумраке, освещаемый цветными прожекторами, лучи которых перемещались по сцене. Помню, что когда мы уже были зачислены студентами и вернулись из первой же (не проучившись и недели) поездки в колхоз, к нам на переменах несколько раз подходил средних лет мужчина, такой несколько богемной внешности, всегда под шафе, но слегка, и искал среди нас тех, кто владел каким-либо музыкальным инструментом, чтобы собрать джазовый студенческий оркестр. Позже мы узнали, что это был хороший трубач в оркестре Эдди Рознера, которого Рознер выгнал за пристрастие в выпивке.
Студенческий джаз-оркестр создать не удалось, но зато какой был у нас СТЭМ! Как любили мы его выступления на сцене нашего клуба - в зале некуда упасть яблоку. Помню, в 1958 году со СТЭМом работал режиссёр театра Лермонтова Рошаль, и студенты сыграли «На дне» Горького на сцене театра, и великолепно, прямо профессионально сыграли. Сатина играл Юра Панибратов, студент стройфака (поправьте меня, если подвела моя память), Луку - Игорь Ривкинзон, с которым я был близко знаком в студенческие годы.
Вот мы и вернулись к нашему институту. Я знаком с его коридорами, аудиториями и лабораториями со школьной скамьи и даже раньше. Во время войны 41-45 годов в нашей 2-й школе, как, впрочем, и в других (например, в 3-й школе на Комсомольской улице), располагался военный госпиталь. В госпитале работала нянечкой моя сталинградская бабушка и иногда брала меня с собой. Как-то раз в госпитале не было света, и мы с бабушкой шли по коридору к выходу со свечой. Я уговорил бабушку не тушить свечу на улице, и держал её, прикрывая ладошкой, чтобы не погасла. Мы шли вдоль здания ГНИ к площади и около входа в него к нам подошёл военный и, шутливо приложив руку к козырьку, попросил прикурить от свечи. Он что-то сказал бабушке и мы зашли в институт - так я впервые оказался там. Надо сказать, что институт в годы войны был эвакуирован из Грозного, и что размещалось в здании, не помню.
Позже, школьником, я много раз бывал в институте. На кафедре общей химии работала Евгения Ивановна Онанова, тётя моего закадычного друга с первого класса и по сей день Валеры Блискунова (Валерия Георгиевича). Его могут вспомнить однокурсники - он вместе с другим моим одноклассником Володей Бурдуковым (Владимиром Михайловичем) был первым выпускником стройфака.
Строительный факультет ровно на 10 лет моложе геофака. Он был образован в 1957 году и эти мои одноклассники перешли на него из нефтепромыслового факультета.
Часто мы с Валерой приходили в институт (вахтёры его хорошо знали) и шли по пустым коридорам, иногда взрывающимся звонком и шумом голосов и топотом студентов, выпархивающих из аудиторий, на второй этаж. Там, между 86-й аудиторией (наш амфитеатр) и 84-й, где обычно читались лекции по курсу общей химии, находилось служебное помещение кафедры (где студенты не бывали, по-моему, никогда). Это было царство Евгении Ивановны, старшего лаборанта кафедры - настоящая, как мне казалось, лаборатория алхимика.
Огромные, тёмного дерева, шкафы, два стола, множество колб, реторт, пробирок, горелок (чуть ли не старинные бунзеновские горелки), банок с химикатами, кислотами, щелочами… Окна этой лаборатории смотрели на кинотеатр Челюскинцев. Заведовал кафедрой (и читал нам курс общей химии) Полякин, крупный специалист по катализу, которому посылались на рецензию научные работы и диссертации. Главной целью наших посещений лаборатории было раздобыть химикаты. Например, мы «доставали» таким образом азотнокислое железо, прозрачный бесцветный раствор, который при соприкосновении с железом (лезвием перочинного ножа) окрашивался в алый кровавый цвет. Однажды на уроке (мы были в 6 классе) Валера закатал до локтя рукав, смазал себе руку этим раствором и провёл лезвием ножика. Учительница в ужасе отправила его в медпункт и меня в помощь (мы сидели за одной партой). Выйдя из класса, мы ладонью стёрли «кровь» и спокойно пошли на улицу. За этот прогул нам здорово влетело от директора, Александра Айрапетовича.
В 86-ю аудиторию наш 10-й Б несколько раз приводил Аскольд Александрович Ионат. Он преподавал на кафедре физики и по совместительству вёл уроки физики в старших классах нашей школы. В институтской аудитории он прочёл нам несколько «показательных» лекций, готовя к выпускным и последующим вступительным экзаменам и знакомя нас с институтом. И каждый раз меня, можно сказать, охватывал трепет - мне чудилось, что здесь поселилась Наука; а эти тёмные двери и такие же тёмные, узкие переплёты оконных рам, паркет, какая-то особая атмосфера причастности к науке, к знаниям рисовали в моём воображении Кембридж или Оксфорд - не менее. А теперь от всего этого великолепия, знакомого с самого детства, не осталось камня на камне…
Следующая публикация
Нет комментариев