ФАНСКИЕ ГОРЫ.

ИСКАНДЕРКУЛЬ. ЖЕМЧУЖИНА ГОР.
Отрывок из книги воспоминаний Моисеенко В.Э. «Перевалы» Глава 8 - «ЖЕНИТЬБА И РОЖДЕНИЕ РЕБЁНКА» (блок 3 - «Искандеркуль»).
(Часть 1.)
Этот сезон (1982) обещал мне быть не менее интересным, чем мой самый первый полевой сезон - 1978 года. Поисковые работы мало чем отличаются по исполнению от геологосъёмочных, а тем более - от тематических работ. Опять горы, палатка и переходы, да ещё в обществе моего любимого друга и начальника Юрича. Да ещё в новом для меня, и действительно прекрасном месте, которым были Фанские горы и низовья Зеравшана. Что же ещё надо для молодого, хотя уже и женатого геолога, который, несмотря на всю свою неопытность, и своё всего лишь техникумовское образование, уже набрался и полевого опыта, и понимания смысла того, что он делает и зачем? За плечами у меня уже был составленный по всем правилам отчёт о поисково-оценочных работах на Охангароне, и поэтому я мнил себя специалистом по облицовочному камню, досконально изучив все тонкости как его разведки, так и разработки и применения в строительстве и благоустройстве городов. Осталось одно: найти это столь нужное республике месторождение, а уж там я развернусь... Всю зиму мы с Юричем провели в архиве Управления геологии республики, где меня всё ещё злобно помнили работники спецчасти: они не забыли, как я помогал геологам управления подделывать утраченные ими аэрофотоснимки во время моей работы в АКМ-партии; но эта их профессиональная злопамятность здорово нам теперь помогла: они в запале всё ещё считали меня работником ЮТГРЭ, и беспрепятственно допускали меня в архив. Всего лишь заставив расписаться в моей старой карточке. Я пересмотрел практически все геологические отчёты, начиная ещё от Ферсмана и Мушкетова, которые только могли содержать сведения о проявлениях горных пород, которые в принципе могли быть использованы как облицовочные камни. Моя слишком молодая внешность, умелое обаяние и шоколадки, которыми меня обильно снабжал Юрич, дали мне доступ к самым секретным отчетам, несмотря на то, что доступа у меня теперь не было никакого, а тот, что был раньше, был самым низким - ДСП. Особое внимание мы по требованию министра уделяли карбонатным породам - мраморам и мраморизованным известнякам. Те отличались пестротой цветовой гаммы, и даже включения в них лишь разнообразили её. Это делало их интересными для применения с художественной точки зрения. Кроме того, они были гораздо мягче гранитов и прочих магматических пород, что позволяло пилить блоки просто стальными ребристыми пилами, без расходования на эти цели дорогостоящих циркулярных пил с напылением на их кромку алмазной крошки. Таких проявлений было очень много. Но, к сожалению, всё портила повышенная трещиноватость - следствие современной тектонической активности нашего региона.
Но затем наступала очередь неумолимого критерия: транспортной доступности. Дорожная сеть в горах Таджикистана была весьма ограничена: далеко не во все боковые ущелья можно было заехать на машине. Я держал в голове и возможности строительства подъездных путей по долинам, и строительства горных серпантинов, типа таких, какой мы с Гафтами соорудили к краснополянской штольне. Но всё же, из сотен проявлений неумолимо оставались достойными внимания только единицы. Итогом этого старательного предполевого анализа стали примерно сотня мест по республике, которые имело смысл более тщательно обследовать уже в натуре. Половина из них была на территории ГБАО (где я уже научился различать Западный Памир, или Бадахшан, населённый бадахшанцами, и Восточный, собственно Памир, населённый киргизами), который мы пока оставили на закуску (Юрич сказал, что министр Шевченко мечтает загрузить облицовочным камнем пустые машины, идущие с завоза продуктов на Памир в обратный путь пустыми; и потому он выдал задание на его поиски в Памирскую геологоразведочную экспедицию). Из оставшейся полусотни объектов почти десяток, причём самых перспективных, оказались локализованы в северо-восточном Таджикистане, то есть именно в Фанских горах, и в долине Зеравшана. Что и определило выбор участка наших поисков.
Ещё десяток перспективных проявлений был сосредоточен в хорошо изученных геологами ущельях Варзоба и его притоков, но здесь была территория непререкаемого влияния госкомитета по туризму, который объявил их неприкасаемой для горных работ «зоной отдыха города Душанбе». Здесь я не могу не остановиться и на разведанных запасах облицовочного камня в месторождениях гранитов Такобское и Ашт. Это был прекрасный камень с прекрасным процентом выхода и блоков из массива, и плит из блоков. Я прекрасно помню 4-х метровые керны, стоящие в геологическом музее в фойе Памирской ГРЭ, полученные при разведке Такобского месторождения, и насыщенного цвета мясо-красные бордюрные камни, привезённые из Ашта. Но это прекрасное сырье, и прекрасно проведённая их разведка, и прекрасные отчёты о ней, были испорчены сухими цифрами приложенных к отчётам ТЭО, то есть технико-экономических обоснований целесообразности разработки этих месторождений. И в них тоже всё было прекрасно, и конечная цена продукции была исчислена приемлемая, и затраты на разработку средние; одно только «но» - разрабатывать такие месторождения можно и нужно только сверху вниз, уступ за уступом, а это значит - перед началом горных работ на самый верх должна быть проведена автомобильная дорога. И на неё надо было потратиться - целиком и сразу, ещё до начала разработки. А это очень, очень много денег, и очень, очень долгий срок возврата этих капвложений...
В Советском Союзе денег не хватало всегда. Обе мировые войны (и гражданская тоже), оставляли после себя финансовую дыру в золото-валютных резервах страны. Это не считая всеобщей тотальной разрухи и выпадания из участия в её ликвидации миллионов убитых и искалеченных, в основном трудоспособных мужчин. Последствия этого мы ощущаем до сих пор. Если бы мы не потеряли эти миллионы, нас сейчас было бы не 140, а 600 миллионов, и мы бы уже давно освоили бы пустующие земли Севера и Дальнего Востока. Тогда потребность в минеральном сырье привела бы к ускоренному освоению выявленных месторождений, и ускоренному поиску новых. Но... история не терпит сослагательного наклонения.
Западные страны умело маневрировали своим общим капиталом, происходящим ещё от грабежа колоний. А у России был только один способ накопления национального богатства - трудом своих граждан. Капитал, несмотря на его отрицание марксизмом-ленинизмом, диктовал своё и в СССР. Его катастрофически не хватало, и его тщательно и продуманно делили. Направляли туда, где было уже горячо, затыкая самые очевидные прорехи. Потому так много споров, насколько был своевременен БАМ (а если бы его сейчас не было?), а невероятно капиталоёмкий проект поворота северных рек вообще стал одним из спусковых крючков распада Союза. Потому, чтобы выбить капитальные вложения на освоение нового месторождения, надо было, чтобы вся остальная промышленность без того сырья, что оно даст, грозила остановиться. Или иметь личные связи в кругах, где верстался бюджет страны, то есть в Москве. Насколько это сложно, дорого и грязно, я получил представление, съездив позднее пару раз в Москву на распределение фондов в геологической службе МПСМ СССР. Но об этом позже.
Облицовочный камень был вовсе не тем сырьём, из-за отсутствия которого встанет остальная промышленность. Он был конечным звеном определённой цепи производства, в итоге которой в городах появлялись красивые дома и улицы, происходило благоустройство городов. Это производство даже нельзя было сравнить с производством калош, без которых население тупо не могло участвовать в работе остальной промышленности. Без облицовочного камня могло. То есть, «открытый» ещё Лениным закон преобладания производства средств производства над производством средств потребления (о самом этом законе, и о найденной мной, студентом, в нём математической ошибке я ещё расскажу здесь позже), то есть взятый на вооружение советской властью принцип экономического развития, действительно оправдывал себя на заре индустриализации, но затем стал заметно деформировать экономическую жизнь страны Советов. На западе спрос конечных потребителей диктовал производству, сколько и чего производить и заготавливать для этого сырья. У нас же этим занимался Госплан, который старался во что бы то ни стало продолжать взятый Лениным курс (с его математической ошибкой в расчётах), не обращая особого внимания на спрос населения. Это рождало тот вечный дефицит всего, что только становилось популярным в народе. Потому что это «всё» было конечным звеном определённой цепи производства, но не было насущно необходимо для функционирования остальной промышленности. Народ не мог работать без хлеба и масла - тогда вот вам хлеб и масло. Но без джинсов и видеомагнитофонов народ вполне мог прожить, и участвовать в работе промышленности - значит, это не «ходовая часть», люди обойдутся и без этого. Другое дело оборонка - обожжённый войной народ понимал, что без этого не обойдёшься, сразу же повторится 1941 год, а этого никто не хотел. Потому на оборону не скупились, и именно она была в СССР двигателем и конечной целью работы промышленности, а вовсе не джинсы и видеомагнитофоны, которые мы тоже могли бы делать не хуже заграничных. Уверен в этом, потому что танки и самолёты мы делали ничуть не хуже, а иногда даже и лучше.
Вот почему на разработку месторождений урана, титана и железа у нас находились любые деньги, не говоря уже о нефти и газе, а на строительство небольших дорог для начала разработки месторождений облицовочного камня их не было. Союз сбросил все заботы о строительных материалах в республики, где это сырьё и потреблялось. Но тут проявлялась ещё одна проблема - Таджикистан был самой нищей, самой финансово необеспеченной республикой Союза. Я даже не беру в расчёт, что ему ежегодно, с помощью дотаций, списывали задолженности по поставкам продуктов и предметов потребления - ни хлопок, ни никакие другие вывозимые из республики её национальные достояния не могли их оплатить полностью. Все эти задолженности означали в конечном итоге то, что у республики не было возможности делать собственные капитальные вложения. Всё. Замкнутый круг. Этот спич я закончу тем, что и сейчас это положение ничуть не изменилось.
Вернёмся в годы счастливой моей юности, когда жизнь ещё не погубила мои радужные надежды. Собрав все известные сведения о мало-мальски доступных проявлениях облицовочного камня в Фанских горах, расспросив всех геологов, кто там хоть чем-то занимался, мы стали готовить поисковые работы, которые, по сути своей, были теми же тематическими работами, что и в 1979 году, но с иной целью. Я с упоением занялся столь знакомым мне теперь делом - сбором полевого инвентаря, то и дело сталкиваясь с дурью бухгалтерши Валентины Петровны, которая при оплате счетов недовольно бурчала по любому поводу. Особые подозрения у неё вызывали предметы, хорошо известные ей самой - посуда, продукты и спецодежда, которые, по её убеждению, мы просто хотим присвоить. А наша заявка на двухкомфорочную газплиту и пару небольших, по пояс, газовых баллонов к ней вызвала у неё приступ идиосинкразии - ну вот зачем вам в поле, в палаточном лагере, газовая плита?!! Может, вы себе ещё мебельный гарнитур потребуете? В её понимании, газовая плита, приобретённая за счёт предприятия, могла бы достойно украсить её собственный дом, или дачу Дурыманова, не этим же её на растерзание отдавать... Её чувство необоснованного внутреннего превосходства так густо отдавало гитлеровским нацизмом, что меня как и подмывало бросить такое обвинение этой немке в лицо, но Юрич меня останавливал - не тронь гавно, потом от вони не отмоешься. Юрич вообще много дал мне в обуздании моего юношеского максимализма. Он все конфликтные ситуации сводил к их сути, отбрасывая эмоции, он всегда искал способ их решения без обострения отношений. «Дай возможность своему визави тоже чувствовать себя правым; сам живи и дай возможность жить остальным рядом; место под солнцем есть для всех». Я до сих пор с теплотой вспоминаю этого цельного мужчину, явно заменившего мне тогда отца.
Наконец загрузив вещами грузовик (тот самый, что ранее водил Володя Бредихин), мы выехали на полевые работы. Наши сборы, начатые в понедельник, закончились выездом вечером в пятницу - это полностью соответствовало повсеместной практике всех геологов. Подозреваю, что если бы мы отложили выезд на утро понедельника, то в итоге собирались бы ещё неделю - это был независимый от нас рок, создающий всё новые и новые сложности, недостатки и обстоятельства, остановить поток которых можно было только командой «трогай» (уж я не знаю, что первоначально означала эта старинная ямщицкая команда, прижившаяся в шофёрском деле). Мы с Вагановым расположились в кузове, на скамейке под полутентом, а Юрич - в кабине. Но ещё до подъёма на Анзобский перевал, когда вероятность встретить автоинспектора стала равна нулю, Лукич перебрался в водительскую кабину, и я остался в кузове один. Вот так - вчетвером (с водителем-таджиком, которого Юрич из лагеря никуда не отпускал, догадываясь, что вернувшись в ГГП, тот уже ни по первому зову, ни по десятому, вновь к нему не приедет), мы и провели вместе два месяца этого летнего сезона.
Из-за дефицита кадров из всей нашей многочисленной партии в путь тогда отправились только Юрич, Ваганов и я - то есть главный геолог, старший геолог и геолог. Больше в партии специалистов тогда и не было. Все остальные были нашими нахлебниками. Маркшейдерский отряд занимался своими маркшейдерскими делами, и заодно с увлечением клал стены зданию для конторы партии, буровая техника была в вечном ремонте, Коля Абакумов варил потихоньку электросваркой стеллажи и навесы, наши девушки рисовали что-то если не для отчёта, так для проекта, что мы им оставили, а сама контора... Контора, вздохнув с облегчением, наконец-то могла «работать» спокойно, без этих вечных смутьянов и скандалистов, то есть откровенно бездельничать, и заниматься своими домашними делами. Например наша снабженец Жанна Владимировна, которая тогда как раз прославилась тем, что по заявке бурового оборудования вместо ударных стаканов привезла нам накануне стеклянные небьющиеся гранённые стаканы, и когда мы ей показали на складе тот инструмент, что она должна была привезти, сокрушалась: «А я ещё думаю, почему они заказали четыре стакана, обычно же они по шесть в комплекте...». Теперь никто не следил, куда и зачем она едет в город на нашем служебном автобусе, и почему оттуда она возвращается с сетками, полными овощей с рынка. Наконец-то вся эта дурь и дебильный цемзаводской маразм остался позади, впереди у меня было только поле!..
Однако столь сокращённый состав нашей экспедиции привёл к тому, что эти оба 40-летних геолога ходили в маршруты вдвоём, а мне досталась роль лагерного сторожа, повара и добытчика еды у местных. Впрочем, и она меня вполне устраивала - я чувствовал себя в своей тарелке, и отдыхал душой от кабинетной работы и всех этих цемзаводских зануд. Кроме того, совесть-то я имел, и вполне понимал, что как-то странно будет, если «на хозяйстве» в лагере останется кто-то из более старших геологов, годящихся по возрасту мне в отцы. Однако странно было то, что я, который столько времени затратил на предполевую архивную подготовку, остался в стороне от осмотра самих перспективных проявлений. Даже довольно тяжёлые монолиты они сами приносили на специально для этого прихваченных с базы строительных носилках. Тогда я не задумывался, почему Юрич избрал столь странный состав маршрутной пары - два геолога, уж подобрать где-то молодых пацанов на сезонную работу, хотя бы тех же студентов-практикантов, в пару каждому из них можно было легко. Не говоря уже о том, что две маршрутные пары вдвое ускорили бы ход работ. Но теперь, обдумывая эти события заново перед тем, как переложить их на бумагу, я прихожу к выводу, что Юрич, который был несомненным мотором наших поисков, перестраховывался, учитывая свой охангаронский конфуз, и потому тащил с собой на обнажения опытного геолога Ваганова, чтобы вновь не обмишуриться, а в случае чего - было с кем разделить конфуз. Впрочем, возможно и то, что Юрич предвидел крах своей авантюры со смещением Дурыманова, и готовил Лукича на своё место - чтобы тот мог с ходу продолжить его начинания в этой области. Но последнее маловероятно - острая фаза борьбы за власть в партии разразилась только когда я предложил Юричу своё участие в ней, а это было ещё год спустя. Да и зная авантюрный характер своего наставника, я не думаю, что он, даже начав схватку, вдруг стал бы в ней готовиться к своему поражению - такой мысли он никогда не допускал, весь отдаваясь борьбе. Я многое перенял у него в части непотопляемости, умения находить выход в любой ситуации, идти до конца, и никогда не признавать себя проигравшим.
Поначалу мы базировались в Заравшоне, сумрачном посёлке горняков Джиликульского ГОКа, в узком ущелье Ягноба, состоящем из нескольких компактно стоящих на склоне многоэтажек. В пустующей квартире, где мы разместились, не работали ни водопровод, ни канализация, но стекла в окнах были, и был свет. Так что условия были условно комфортными. Но там мы на долго не задержались, и уже через пару дней перебрались в устье Пасруд-дарьи. Этот участок Ягноба - от посёлка Заравшон до Пасруд-дарьи (и немного дальше, до впадения реки в Зеравшан, носит название Фан-дарьи. Она течёт с юга на север, соединяя ранее параллельные субширотные долины Ягноба и Зеравшана под прямым углом к ним обеим, зарезая тем самым Зеравшанский хребет узкой щелью, причём там, где у него собрались в кучку вершины-пятитысячники. Более сумрачной и узкой теснины я не видел, а слышал только о Дарьяльском ущелье на Кавказе. Дорога здесь шла врезанная в отвесные стены, а под обрывом билась и кипела в остервенении стремительная река с невероятным уклоном. И посреди этого сырого и мрачного безумия с дороги вдруг сворачивает врезанный в скалу серпантинчик, который приводит нас на маленький образцовый карьер с мраморными глыбами, расставленными в ряд и пронумерованными краской - всё как положено. Милый такой, правильный, аккуратный карьерчик. И месторождение прямо на трассе союзного значения, но... запасов там нет. Да и разместить там горнодобывающее предприятие тоже негде - в горной щели с ревущей рекой под боком. Этакая дорогая иллюстрация ко всему изложенному выше.
Наш полевой лагерь в долине Пасруд-дарьи не дал ничего нового в этом отношении. Геологи здесь искали не само полезное ископаемое, а малейшую возможность влезть в гору автомобильной дорогой, чтобы начать его, имеющегося там в изобилии, разрабатывать - но её не было. Для этого надо было пробивать новую дорогу в Ленинабад - по верхней части ущелья, с красивыми висячими мостами через Искандер-дарью и Посруд-дарью, с такой же стоимостью, как новый Душанбе построить. Смущала и дополнительная трещиноватость, выявленная и описанная в том же опытном карьере - ведь река пропилила себе путь в горной щели не на пустом месте, а по линии тектонического разлома, вдоль которого несомненно продолжается двигательная активность и напряжения, вызывающие раскрытие незалеченных трещин в горном массиве.
На этом имеющаяся надёжная геологическая информация по перспективным участкам разработки горных пород в качестве облицовочного камня в этой округе заканчивалась, дальше начиналось непаханое поле исследований по ориентирам типа «одна бабушка сказала». Больше всего «бабушек» и сообщений от них было сконцентрировано в геологическом посёлке Канчоч, куда мы и отправились.
Этот стационарный посёлок относился, как мне помнится, к Магианской ГРЭ, и находился в верховьях соседнего с Пасрут-дарьей притока Ягноба, называемого Искандердарьей, жемчужиной долины которого было одноимённое озеро Искандеркуль (дарьё - по-таджикски река, куль - озеро). Я уже описывал его; повторюсь вкратце: десяток длинных одноэтажных капитальных каменных построек под шиферной крышей по обеим сторонам улицы, которую они образовывали на голом, истоптанном пустыре без единого дерева. На дальнем конце - угольная котельная для зимнего отопления. Ваганов уж бывал здесь, и теперь он припомнил и рассказал мне ту самую легендарную историю про всем в Таджикистане известную геологиню, которая, выпив лишнего, голышом явилась в столовую из примыкавших к ней женских комнат, требуя себе мужского внимания и ласки (имя героини этой легенды он мне называл, а я здесь не буду). Я уже ранее слышал намёки на это происшествие, при котором Лукич, как оказалось, лично присутствовал.
До озера дорога была асфальтирована, потому что на ней была турбаза, далее, к Канчочу, огибавшая озеро по-над его берегом - уже нет. Места там были потрясающе красивые, но купаться в этом озере совершенно не хотелось - ледяная вода и его недобрая слава отбивало любое желание. К тому же я, выросший на берегах Дюшамбинки городской мальчишка, практически не умел плавать - отдельные 10-ти, или даже 50-ти метровые заплывы вдоль берега Комсомольского или Варзобского озера были не в счёт (окончательно я научился плавать только уже в зрелом возрасте, оказавшись на берегах великой русской реки Волги). Рыбы в озере тоже почти не было - так, водилась какая-то мелочь одного вида размером не более чем с ладонь (мелкий голец).
Озеро это завальное - когда-то, ещё до появления здесь человека, склон горы обрушился в долину реки, и образовавшееся за завалом озеро затопило её верховья, создав эту жемчужину среди гор. Говорят, сюда знаменитый исторический деятель Александр Македонский загнал когда-то остатки войск поверженных им властителей Согда, отчего оно и получило своё имя. Кроваво-красный цвет скал в его округе объясняли его жестокостью: Александр в захваченных им местностях убивал абсолютно всех мужчин, а женщин отдавал в наложницы своим воинам. Потому все согдийцы получили греческую или персидскую кровь. Так тогда формировалась таджикская нация. Но ещё большую зловещность этому озеру придавали современные жертвы: далеко не все пожелавшие поплавать в нём возвращались. Холод ледяной воды вызывал судороги и остановку сердца. Озеро пользовалось и таинственной мистической славой. Самая известная трагедия была связана с именами самых известных тогда альпинистов Таджикистана: Владимира Машкова и Анвара Шукурова.
Летом 1966 года в альплагере на Фанских горах завершился сезон, все выполнили разрядные нормы, тренировочные восхождения прошли без происшествий, ещё несколько дней – и все начнут разъезжаться. Шоссейная дорога тогда кончалась на той стороне озера Искандер-Куль, где был образующий его завал, а лагерь – на другой, противоположной. Каждый раз продукты, привезённые на машине из города, на руках несли по берегу, вокруг озера по бездорожью, дороги в Кончоч тогда ещё не было. Это было неудобно, и занимало много времени. Купили моторную лодку “Казанку” с подвесным двигателем. В этот раз заместитель начальника лагеря должен был отогнать лодку обратно, к завалу. Напросились ещё несколько человек – смена поваров, завхоз. Всем срочно было нужно в город… Уже стемнело, налетел порывистый ветер. Посреди озера лодка вдруг перевернулась. Теперь уже никто не узнает почему. Скорее всего это были перегруз плюс неловкое движение рулевого. Люди в мокрой одежде цеплялись за перевернувшуюся лодку и не знали, что делать: ждать помощи в холодной воде горного озера или, оторвавшись от лодки, плыть неизвестно куда. Владимир Машков поплыл за помощью – в полной темноте, лишь изредка поворачивая голову в сторону лодки, дюралевое дно которой отражало лунный свет. Уже в беспамятстве он выбрался на берег, гулявшие после отбоя студентки-подружки случайно нашли его. Включили в лагере свет, запустили двигатель на другом катере. Через некоторое время катер вернулся, но лишь у самого берега подобрали одного из поваров, который даже не умел плавать – просто подсунул под себя хлебные поддоны, даже капюшон пуховки у него не намок. А все остальные погибли в ледяной воде. В их числе Анвар Шукуров.
Анвар Шукуров был первым альпинистом-таджиком, чья яркая, но короткая жизнь целиком была посвящена и отдана горам. Он родился в 1934 году в селе Чихохи Ванчского района ГБАО. Был кандидатом экономических наук, работал в Академии наук Таджикистана но горы были его вдохновением, а альпинизм – любимым хобби. Он начал свою альпиниаду ещё студентом, в составе группы альплагеря «Варзоб», под руководством инструктора минского альпиниста Ивана Ромашевского поднявшись в 1955 году на вершину «Мечта» (теперь это – Ходжа Лакон, 4767 м), а в 1959 году повторив это восхождение с Владимиром Машковым и Светланой Коленкиной (это были самые-самые первые шаги республиканского альпинизма). На его счету было участие в нескольких дерзких восхождениях. И такая вот трагичная смерть - на взлёте, по глупости, но величественная, и в прекрасном месте.
Не имея возможности тратить свои молодые силы на маршруты, и не приближаясь даже близко к воде столь опасного озера, я развлекал себя тем, что когда геологи устраивали себе камеральный день, приводя в порядок свои записи, а больше просто отдыхая, я отправлялся бродить по его окрестностям - один, в поисках впечатлений и приключений. Юрич меня понимал, и будучи уверенным в моей проходимости, отпускал, но требовал предварительно согласовать мой маршрут, и непреложно требовал не подниматься высоко на склоны из долин, чтобы меня всегда легко можно было найти, если что-нибудь плохое со мной в горах произойдёт. Так я изучил долину реки Арг (той, что в верховьях именовалась Казнок), уяснив для себя географию водоразделов горного узла Чимтарга. Это название уже вовсю овладело моим воображением. Разглядывая ещё в своём школьном детстве туристическую карту Фанских гор, я был просто очарован их рисунком, и этой вызывающей высотой вершины в их центре: 5001 метр. Она привлекала меня, дразнила, и звала покорить. На самом деле высота пика Чимтарги вовсе не такой, советские карты тогда безбожно искажали действительность, в несколько наивной попытке запутать отряды, самолёты и ракеты противника. Но тогда я этого не знал, и всей душой «зелёного» романтика жаждал покорить именно этот этот пятитысячник, с его почти круглой цифрой высоты. Будучи человеком методичным, я тщательно изучал подходы к этой не самой высокой, но всё же опасной вершине, имевшей к тому времени уже и собственное «кладбище», то есть список погибших восходителей. Это была моя ещё детская мечта.
Озеро Искандеркуль в плане представляет собой треугольное, даже слегка подковообразное водное зеркало, питаемое с юго-востока притоками Серидевал, и Хазормеч с притоками; а с юго-запада - притоком Сарытаг, на конусе выноса которого разросся небольшой, но густой лес. С севера в озеро впадает небольшой ручей Серима, в пойме которого было маленькое озерцо Серимадарун, которое туристы не без основания прозвали Змеиным. Здесь уже построили небольшую турбазу «Искандеркуль», состоящую из десятка домиков под шифером. Но дорога с небольшим мостом-перездом по завалу, шла вокруг озера не сколько к нему, сколько к геологическому стационарному посёлку Канчоч, расположенному в круто восходящей долине Сарытага, который впрочем, сохранял своё название только пару километров, а затем распадался на притоки - южные (Соминг и Паришон, где и стоял поселок Канчоч), и северные (Арг и Дукдон, последний в своих восточных, прижатых к Гиссарскому хребту верховьях назывался Каракуль и Аксу). Арг (Арх) вскоре тоже распадается на два притока: малый (Анзак), и большой (Хавзак), последний выше по течению, уже под названием Казнок, в своих верховьях подходит к самому горному узлу Чимтарга, но в силу расположения его отрогов, его долина упирается в неприступную горную стену из пятитысячников (Сахарная голова-Москва-Скальная стена- Казнок-Зиндон-Энергия-Замок-Бодхона-М.Ганза-Б.Ганза), и сворачивает вдоль неё на запад. Говорили, что там, на крутом изгибе русла, есть проходимый сквозь эту стену перевал-четырёхтысячник, с одноимённым названием (Казнок), с довольно крутым пешим подъёмом, но я, осмотрев его снизу, не решился лезть на него. Через него можно было попасть в самые верховья Чапдары, притока Пасруд-дарьи, прямо к Мутному озеру. Именно оттуда, из Чапдары, был удобный подход - прямо к самой вершине. Но туда, в Чапдару, где теперь расположился альплагерь «Вертикаль» (тогда его там ещё не было), проще и легче попасть по самой Пасруд-дарье. Или, напротив, подойти к вершине с другой, западной стороны, из долины реки Кштут, по её правому притоку - ручью Зиндон, с озером Большое Алло в его верховьях. С этой стороны, в этой долине теперь расположен альплагерь Артуч - близ одноимённого кишлака, в урочище Уреч, у озера Куликалон. Оба маршрута прекрасно смыкались на гребне, через довольно доступный и хорошо проходимый высокогорный перевал Чимтарга (4760 м), зажатый между вершинами-пятитысячниками Чимтарга и Энергия. Сделав такие вот выводы, я пока отступил от непокорной вершины. Окончив своё путешествие у небольшого озерца Бирюзовое в верхнем цирке Казнока, я поспешил обратно.
По возвращении в лагерь, я подробно описал свой поход коллегам, и показал им взятые мной у подножия горы Малая Ганза образцы яшмы, которые весьма их заинтересовали, и наутро они отправились по моим следам в маршрут, чтобы более подробно осмотреть и облазить там все её обнажения. Это была последняя их вылазка в перечисленных, относительно доступных долинах верховьев Сарытага, перечисленных выше.
(продолжение следует)