Беседа Станислава КУНЯЕВА с бывшим министром природных ресурсов России Виктором ОРЛОВЫМ (1996-1999 гг.

).
В 1990 году он был заместителем Министра геологии СССР, а с 1991 года — первым заместителем председателя Госкомгеологии РСФСР. С 1992 года — председатель Комитета Российской Федерации по геологии и использованию недр. С 1996 по апрель 1998 и с октября 1998 по август 1999 года — Министр природных ресурсов Российской Федерации.
С 2004 по 2011 год был председателем Комитета Совета Федерации по природным ресурсам и охране окружающей среды.
В марте 2019 года Виктор Петрович Орлов был единогласно избран Председателем Общественного Совета Минприроды России третьего созыва.
(приводится в сокращении)
Ст. Куняев: Уважаемый Виктор Петрович, вся Ваша жизнь связана с геологией. Скажите, пожалуйста, современный геолог в духовном плане как-то отличается от Ваших товарищей, формировавшихся при Советской власти? Изменения в государстве, слом советской экономики — как это повлияло на характер геолога? Сохранилась ли черта этой отрасли — быть государственниками, понимать, что коль весь народ защищал в годы войны эти воды и недра, то так или иначе все земные сокровища должны работать на благо народа? Осталась ли у геологов забота — прилагать все силы ради открытия новых месторождений, или всем теперь правят только деньги, только личные интересы? Сохранились ли черты плановой экономики в геологоразведке? Каково современным геологам нашей страны работать в условиях рыночной экономики?
Виктор Орлов: Современный геолог стал более прагматичным по сравнению с тем, каким был в советское время. Стало значительно меньше романтизма и меньше государственной ответственности. “За туманом и за запахом тайги” в поле уже не едут, а если и едут, то единицы и не более, чем на один полевой сезон. “Болеет” полем в основном старшее поколение. Изменились условия жизни, труда, быта, материального и морального вознаграждения, резко снизилась популярность, престижность, героика профессии. Раньше геолог рвался в поле, полевой опыт значил очень много в профессиональной оценке специалиста товарищами, коллективом. Эта оценка была важнее государственной и являлась частью внутренней системы коллективной самоподдержки, которая годами вырабатывалась и передавалась от поколения к поколению. Раньше задания геологам выдавало государство, оно же и принимало результаты. Геолог знал, что любое его открытие идёт на пользу государству, считайте, всем людям. За это открытие кому — орден, кому — медаль, кому — благодарность, кому — грамоту, кому — денежную премию. А это уже всенародное признание. Успех своего товарища, как правило, праздновала вся геологическая партия, вся экспедиция. Но главное было не в медали и не в премии, а в осознании своей полезности государству! А сейчас всё по-другому. Геология стала сервисной отраслью и в значительной мере растворилась в добычных отраслях, обслуживает горный бизнес. Кто даёт нам заказы? 90% геологических работ в стране выполняется по заказам бизнеса, которые геолог должен ещё найти и выиграть на конкурсе, а 10% заказывает государство, и это тоже, считайте, через конкурс. Результаты, в том числе и открытия, геолог сдаёт заказчику, то есть бизнесу в лице государственной или частной компании — не так важно. Важно, что твоё открытие на самом деле не твоё и не государства. Ты выполнил работу, с тобой рассчитались и забыли. Ты идёшь искать следующий заказ и рад, если тебе повезёт, и ты не останешься без работы, а всё достояние от твоего открытия принадлежит добывающей компании. В положении геолога сегодня нет уверенности, стабильности, надёжности, начиная с трудоустройства, уровня зарплаты, профессионального и карьерного роста и кончая возможностью получения жилья. Раньше поощрялось желание повысить профессиональные знания, получить кандидатскую или докторскую степень, расти дальше. Для этого были все условия. Закрытой была только секретная информация, да и то не для всех. Сегодня геологи, заключая контракт, связаны обязательством не разглашать вообще любую информацию о своей работе. Бизнес закрыл доступ ко всем геологическим материалам на месторождении, а без них невозможны ни дипломные, ни научные работы, ни передача опыта, ни обоснование новых идей, ни развитие науки. Специалисты оказались изолированными друг от друга. К тому же численно измельчали предприятия. В связи с разукрупнением коллективов в ходе приватизации потеряны традиции, многие научные и производственные школы. Произошёл большой разрыв поколений, из геологической жизни выпала целая возрастная группа — молодежь 90-х годов.
С. К.: Что, не было спроса на Вашу замечательную профессию?
В. О.: Да, времена были тяжёлые. Деньги стали делаться не в поле, а в офисе, где перелопачивали и упаковывали в новые обложки материалы предшественников. Геолог перестал чувствовать заботу государства. Создаётся впечатление, что он ему уже не нужен. Возьмём пример с первооткрывательством. Раньше геолог, открывший месторождение, мог получить государственное денежное вознаграждение. Не такое уж и большое, но на вечер в ресторане с друзьями хватало. А иногда и не хватало, тогда добавляли друзья. Сегодня же можно получить первооткрывательскую премию, только если работы выполнялись на бюджетные средства. А это, как я уже сказал, всего 10 процентов от всех работ, и нацелены они не на открытие, а на подготовку поисковых участков для бизнеса. В итоге государство последние 35 лет уже ничего не открывает. Обязанности государства и бизнеса перераспределились. Государство, в основном, ответственно за общегеологическое изучение территории, а за открытия и за восполнение запасов ответственен бизнес. К тому же у геолога, работающего в государственном секторе, мне даже стыдно говорить, работа за полевой сезон оплачивается ниже, чем у секретарши среднего руководителя. А он ведь пашет в поле и за себя, и за грузчика, и за маршрутного рабочего, за охранника, за всех, на ком экономит заказчик. Поэтому и не удивительно, что около 50% выпускников геологических кафедр вузов не идут в геологию. Система первооткрывательства у бизнеса вообще закрыта. Об открытии знает только геолог и хозяин.
С. К.: А каково положение с молодым поколением геологов? Достаточно ли выпускают специалистов? Будет ли геологическая отрасль обеспечена необходимым количеством грамотных профессионалов? Не снизился ли уровень знаний студентов? Геологические вузы обеспечены ли необходимым количеством преподавателей? Нет ли попыток ликвидации учебных заведений? И ещё вопрос о трудоустройстве. Фактически Вы уже ответили, но надо думать не только о профессиональном росте, но и о будущей или уже настоящей семейной жизни. Скажите, осталась ли практика распределения выпускников, “подъёмных” денег, что неукоснительно соблюдалось в Советском Союзе?
В. О.: 32 вуза сегодня готовят специалистов для геологии. Единственный специализированный — Московский геологоразведочный университет. Ценятся выпускники МГУ, Санкт-Петербургского горного университета, Томских вузов и ряда других. Преподаватели ещё есть, но стареют. Есть и попытки сокращения числа вузов и среднетехнических учебных заведений нашего профиля.
Распределение давало гарантию трудоустройства, приличной зарплаты и жилья. Но ты обязан был отработать 3 года. И это не только справедливая плата за обучение, но и решение кадровой проблемы. Сегодня же мало у кого голова болит об этом. Молодой специалист сам должен всё себе обеспечивать. Сейчас разговор идёт о том, чтобы вернуть на государственный уровень систему распределения выпускников, обучающихся на бюджетных местах. Ну и никаких “подъёмных”!
Коммерческие предприятия, бизнес тоже вкладывают деньги в обучение, обучают часть специалистов за свой счёт. Естественно, у них есть трудовой договор, в соответствии с которым выпускник, получивший диплом, должен отработать определённый срок в этой компании. А иначе должен вернуть деньги за своё обучение. В целом сегодня выпускников вроде бы достаточно. Но вопрос в качестве образования. Корпус преподавателей также поредел и потерял несколько возрастов молодых преподавателей. У преподавателей сейчас нет доступа к свежим геологическим материалам. Учим на старых данных. Раньше у студентов никогда не было проблем с производственной практикой. А геолог не может состояться без полевой практики. Я в своё время прошел четыре производственные практики, начиная с первого курса. В Томском государственном университете, где я учился, отличникам давали право досрочной сдачи экзаменов, чтобы в мае-июне они могли выехать в поле, и не наказывали, если мы возвращались на занятия не к первому сентября, а в конце октября, когда заканчивался полевой сезон.
Важно было познать весь цикл полевых работ от заезда до выезда. Четыре полноценных полевых сезона позволяли последовательно пройти путь от рабочего до младшего техника, потом техника, а на последнем курсе уже и до должности инженера. После таких практик достаточно было год-два работы, и ты уже готовый специалист, старший, а то и главный геолог. К тому же и зарплата за время практик позволяла безбедно жить в студенчестве. Сегодня же проблема трудоустроить студента на практику! И даже если его возьмут — проблема в материалах, которые в каждой компании конфиденциальные. Ничего нельзя называть своим именем — ни месторождение, ни запасы, ни экономические показатели. Я и мои коллеги являемся в вузах председателями аттестационных комиссий и видим, на каком скудном материале защищаются дипломники. Им требуется, как минимум, пять, а то и десять лет, чтобы после получения диплома стать инженерами. Причём при опытном руководителе. А это возможно только в тех коллективах, где сформировались опытные кадры. Такие коллективы есть, особенно в крупных добывающих компаниях. В них и наука поддерживается. Естественно, она не охватывает все геологические проблемы, а решает только те вопросы, которые необходимы компании. А вот обобщающие работы, которые традиционно выполняла отраслевая наука, фактически заброшены. Денег на это государство не выделяет.
Раньше у нас в отрасли работало в отрасли около 3 тысяч кандидатов наук и около 700 докторов наук, а сегодня если найдётся 400-500 человек, имеющих учёную степень, то и это уже хорошо. Сегодня никак не поощряется обучение в аспирантуре, нет той тяги к познанию и среди молодёжи. От научных институтов фактически сохранились только названия, а научных тем них давно уже нет. Люди в них работают периодически - от заказа до заказа, от гранта до гранта. Сложно стало, особенно старшему поколению, которое выросло в одной стабильной информационной системе и тяжело адаптируется в среде, где отсутствует подпитка новыми материалами как по России, так и по другим странам мира.
C. К.: Многие мои друзья-геологи были востребованы в своё время в разных зарубежных странах. Престиж советской геологии был очень высок. А что сейчас? Есть ли спрос на наших геологов за рубежом?
В. О.: Сейчас и это поставлено только на частную основу, а наши специалисты и геологические организации сами ищут работу за рубежом. Раньше была государственная система технического содействия Советского Союза развивающимся странам, в том числе и в сфере геологии. Поэтому много работ делалось за наши же деньги и нашими же специалистами, одновременно на широкий поток в вузах была поставлена подготовка зарубежных специалистов. И сейчас в Московском геологоразведочном университете учатся студенты из 30 стран. Мы работали более чем в 60 странах мира и много чего там открыли. Все работы организовывались объединением “Зарубежгеология”. Это была единственная организация, которая формировала геологические экспедиции, подбирала специалистов и направляла их по контрактам в разные страны. Сегодня всё по-другому. В России отсутствует какая-либо системная работа даже не по организации, а хотя бы по координации и учёту геологоразведочных работ, выполняемых нашими геологами за рубежом. А такие работы проводятся, но в частном порядке, бессистемно и хаотично, результаты работ скрываются . По моим данным, как минимум, в 30 странах.
С. К.: Кстати об экспорте. Нам своих удобрений не хватает, а значительный процент их мы продаём за рубеж. 80% и более добываемых кольских апатитов идёт за рубеж, а в это время наши собственные земли истощаются, и не восполняются внесением органических и минеральных удобрений. Разумно ли это? Государство здесь может вмешаться, чтобы исправить такое ненормальное положение?
В. О.: Приказать государство не может. Оно может только создавать условия для разворота экспортного потока на внутренний рынок. Ежегодно выделяются дотации сельскому хозяйству на закупку минеральных удобрений, но этого не хватает. Сами сельхозпроизводители должны пополнять свой фонд удобрений, но у них денег нет.
С. К.: Говорят, что доходы бюджета России во многом обеспечиваются за счёт добычи газа и нефти. Слезаем ли мы потихонечку с нефтяной и газовой “иглы”? Идёт ли возобновление использованных запасов? А каково положение дел с другими полезными ископаемыми, хватает ли их?
В. О.: Доходы федерального бюджета недавно ещё формировались на 50% за счёт добычи полезных ископаемых, сейчас — на 30% с небольшим. Нужно понимать, что высокая доходность и ведущая роль этого сектора экономики будет сохраняться ещё несколько десятилетий. К сожалению, мы не видим серьёзных подвижек в опережающем развитии других, более высокотехнологичных отраслей. Все эти лозунги о модернизации и импортозамещении остаются на бумаге. А фактически мало что делается. Нам необходим мощный второй виток индустриализации страны. За счёт нефти и металлов Россия действительно выжила и не распалась в 90-е годы, когда вообще все не работало. Мы, геологи, пока не видим альтернативы сырьевым отраслям российской экономики. По крайней мере они всегда могут поддержать ее, если что. Поэтому мы и озабочены состоянием сырьевой базы. Запасов в наших недрах пока достаточно, но ход подготовки новых запасов нас не устраивает. Их качество заметно ухудшается. И это закономерно. Все крупное уже открыто и используется. Открываются теперь в основном мелкие месторождения, с меньшим содержанием полезного компонента в руде, к тому же и залегающие значительно глубже, а значит, и более дорогие в разработке.
С. К.: Работы идут на пределе технических возможностей?
В. О.: Стоимостная отдача инвестиций снижается. Технический прогресс не успевает компенсировать ухудшение природных условий залегания полезных ископаемых. В 70-е годы прошлого века мы открывали по 50 месторождений нефти и газа в год. Примерно столько же открываем и сегодня. Но раньше открытое месторождение содержало около 50 миллионов тонн продукта, а сегодня — 1,5-2 миллиона тонн. Вот вам и новое качество сырьевой базы! Промышленность пока обеспечивается за счёт эксплуатации крупных месторождений, открытых ранее, а восполнение запасов идёт за счёт средних и мелких. Только этих средних и мелких надо открывать на порядок больше, а значит, наращивать объёмы геологоразведки как бизнесу, так и государству. Конечно, у нас огромная территория — 1/7 часть земной суши и четвёртая часть мирового шельфа, есть абсолютно все виды полезных ископаемых. Много площадей ещё недоизучено. А главное — есть пока люди. Этот совокупный потенциал надо разумно использовать. Поэтому мы прогнозируем лет на 50 вперёд полное обеспечение промышленности сырьём, но при определённых условиях. В геологическом измерении 50 лет — это мгновение. Надо смотреть дальше, такова уж наша профессия.
С. К.: Расскажите о приватизации крупных горнодобывающих компаний, таких, как лидер алмазной промышленности Республики Саха-Якутия “Алроса”, говорят, то эта устоявшая лихие 90-е годы компания будет всё-таки приватизирована. Заем? Что, от этого повысится эффективность ее работы?
В. О.: Что касается “Алросы”, то информация была о продаже только части акций компании. Контроль должен остаться за государством. Скорее всего, так и будет. Частник не более эффективен, чем государство. Важен уровень профессионализма менеджмента. Результаты мало зависят от формы собственности, в большей степени они обусловлены применяемыми технологиями и системой организации производства. По большому счёту, для нас с Вами частные и государственные компании ничем друг от друга не отличаются. Закон един для всех, в том числе по налогам, трудовым и социальным отношениям. А спортивные клубы содержат и те, и другие компании. Сочи, например, всем миром к Олимпийским играм строили — и государственные, и частные компании. Главное — не лишиться национального контроля над отраслями промышленности и важнейшими компаниями, к числу которых относится алмазная отрасль и её флагман — компания “Алроса”.
С. К.: Напоследок хотелось Вас спросить: с какого времени начинается наша геология? Исторически?
В. О.: С каменного века. Нужно было искать подходящие камни, из которых изготавливали наконечники стрел, ножи, скребки, топоры. Потом металлы — бронзовый век, железный век. Поиски золота имеют самую древнюю историю. Первый орган государственного управления геологией в России был создан указом Петра I в 1700 году. Он сначала назвал его Приказом рудосыскных дел, а потом переименовал в Приказ рудокопных дел при дворе финансов, то есть при министерстве финансов.
С. К.: Можно ли сказать, то наша геология возникла на Урале?
B. О.: Нет, но на Урале были развёрнуты большие работы в связи с производством оружия — пушек, ядер и прочего, а основные геологические силы всегда концентрировались в Петербурге. А 135 лет назад, в 1882 году император Александр III своим указом создал геологический комитет России, который сохранился и после 1917 года, неоднократно преобразовывался, дорос до Министерства геологии, снова стал геологическим комитетом в 1992 году, а теперь вот растворился в федеральном агентстве по недропользованию. Так что официально в названиях органов государственного управления современной России слово “геология” отсутствует. Считайте, мы вернулись в Петровское время, поскольку рудокопное дело более чем 300-летней давности — это и есть по сути современное недропользование. Грустно, если не сказать больше.
C. К.: Сейчас, слава Богу, возродилась государственная практика, когда президент награждает молодых учёных. Уже несколько раз проходили эти церемонии. Есть ли среди них геологи?
B. О.: Пока нет... К сожалению, за открытия сегодня почти не награждают. В почёте артисты, деятели культуры, военные.
C. К.: А понятие геологической экспедиции существует сейчас?
В. О: Нет. Сейчас есть горно-добывающие предприятия. На них - геологическая служба. Иногда она образует полевые поисковые партии. Но обычно действует в пределах горного отвода рудника.
С. К.: А экспедиция — это была такая отработанная производственная структура в геологии?
В. О: Да. Иерархия организации производства была следующей: отряд, партия, экспедиция, объединение. Потом на базе партий и экспедиций были сформированы предприятия в форме акционерных обществ или государственных предприятий.
В. О.: ...В поэзии, по Маяковскому, надо перелопатить “тыщи тонн словесной руды единого слова ради”. В геологии ради одного открытия надо апробировать сотни идей, пройти тысячи километров маршрутами, зажечь несчитанное число костров, на своих плечах принести людям своё открытие в виде образцов руд. Поверьте, это делается не ради зарплаты. Это одержимость, романтика, творчество, поэтическая суть нашей геологической профессии.