Предыдущая публикация
КРЫША МИРА.
(Воспоминания Татьяны Фроловой)
В ... году я наконец уступила настойчивым ухаживаниям своего парня, и согласилась выйти за него замуж. Гриша был весьма энергичным человеком, и на радостях развил бурную деятельность: в июне он организовал мне санитарную практику в его «родной» Памирской геологоразведочной экспедиции, где он был горным мастером, в сентябре - конный поход в Подмосковье, а в ноябре - свадьбу в Душанбе, где мы с ним тогда жили. Я тогда уже третий год училась в Таджикском медицинском институте, довольно славном вузе, давшем стране немало ярких имён и множество честных тружеников. Я сразу же поставила условие, что поеду на практику только со своей неразлучной подругой Аней Росинской, а как с нами в списке оказался наш с ней однокурсник и приятель Дима, я даже и не знаю - просто он всегда и во всём был с нами в одной компании.
Я была тогда ещё молода и во всем полагалась на мужчину, с которым решилась связать свою жизнь. Это теперь я знаю, что мужчина - это ещё один ребёнок в семье, просто он не от тебя, а от свекрови, и его надо во всём контролировать. Тогда же меня просто очаровала перспектива провести целый месяц высоко в горах, среди первозданной природы, преодолевать трудности походного быта, и прочее. Ну и быть рядом со своим избранником, в его нелёгком труде, конечно тоже.
И вот мы трое, проинструктированные своим наставником в институте, как производить санобработку жилищ и производственных помещений, как бороться со вшами и другими паразитами человеков, и как применять полученные навыки оказания первой помощи (до сих пор помню его довольно ехидные слова: «при оказании первой помощи получившим производственную травму главное не упасть в обморок, а всё-таки оказать её раненому» ), и получившие на руки дневники практиканта, в которых были обязаны ежедневно фиксировать свои действия и давать оценку своим успехам, вместе с ним едем в Памирскую ГРЭ. Она находилась тут же, в городе, почти что в его центре, недалеко от здания Управления геологии, расположенного в старинном трёхэтажном здании сталинской постройки с высоким шпилем на крыше. Экспедиция же располагалась в также трёхэтажном здании, но уже в новом, современной «конструктивистской» архитектуры, с пристроенным к нему обширным вестибюлем, в котором располагался республиканский минералогический музей. В ожидании, пока «шеф» решит вопрос нашего трудоустройства, мы пристроились к группе наших сверстников из геологического техникума, которых уже их «препод» привёл на экскурсию. Тот сыпал непонятными терминами, тыкая указкой в застеклённые от пыли стеллажи, мы же просто любовались друзами разноцветных минералов. В результате у меня появилось представление, что мы едем в пещеру Хозяйки Медной горы, где порабощённый ею молодой мастер Данила создаёт шедевры из валяющихся под ногами сокровищ.
Наконец, оформившись в отделе кадров экспедиции как рабочие (как нам сказали - это для того, чтобы получать зарплату во время практики), мы получаем на руки командировочные удостоверения, пропуски в погранзону, и деньги на авиабилеты, а также рюкзаки и спальники, и удививший нас совет взять с собой побольше тёплой одежды (на улице тояла невыносимая жара за сорок градусов, на солнце без тени стоять невозможно, потное тело жадно ловит едва заметный ветерок, а тут - «тёплая одежда» ?!). Ночь прошла в лихорадочных сборах вещей и продуктов на дорогу - под причитания напуганных первой долгой разлукой с нами родителей - и вот мы с утра в аэропорту, в очереди за билетами в Хорог. Очередь была длинна и бестолкова, как всегда в Таджикистане (у таджиков интересное национальное свойство - они не признают очередей, и к любому прилавку всегда лезут неуправляемой толпой, создавая ненужную давку и сутолоку), и нам пришлось вспомнить лекции наших преподавателей по психологии обращения с больными, и командными голосами дружно навести там порядок. Но купленные билеты оказались абсолютно бесполезными - оказывается, Хорог «не давал погоду», и мы проторчали в дрёме весь жаркий день на скамейке под тенистым деревом. Душный посадочный павильон местной авиации располагался немного в стороне от основного здания аэропорта, и пройдя паспортный контроль (который начинался с требования предъявить пропуск в погранзону, и только потом - паспорт) и взвешивание багажа, мы с облегчением вышли из него в загон под открытым небом, отделённый от стоянки самолётов только решетчатым забором с воротами. Только когда начало темнеть, нас отпустили домой - в темноте самолёты на Памир не летают - со строгим наказом рано утром, прямо на рассвете уже быть здесь - теперь наш рейс может отправиться в полет в любое время, как только позволит погода. Все это время в Душанбе стояла ясная безветренная погода, неба безжалостно палило летнее солнце. Так продолжалось несколько дней, почти неделю, пока, наконец, уже после обеда, нас не разыскал один из лётчиков нашего самолёта, с которыми мы стали уже почти одной семьёй, и не скомандовал идти на посадку. Полет прошёл быстро и нормально, за исключением одного момента, когда самолёту пришлось буквально протискиваться в узком ущелье, между склонами гораздо более высоких гор, когда от крыла до склона проносящейся мимо отвесной горы оставалось, казалось, всего десяток метров. Это были знаменитые Рушанские ворота, отделяющие Памир от всего остального мира. Была и ещё одна трасса, без такого экстрима, но она проходила по долине пограничного с Афганистаном извилистого Пянджа, и там наш самолёт непонятно над чьей территорией бы летел.
Приземлившись в Хороге, первого, кого мы увидели - это пограничника, который дотошно проверил наши документы и пропуска в погранзону. Наличие у него автомата за спиной и овчарки у ног, с её строгим взглядом Карацупы, шутить и баловаться там не располагали. В аэропорту обнаружилось, что нас никто не встречает, мы здесь никому не нужны, и мы оказались посреди незнакомого, небольшого, но всё-таки города, население которого говорило не на русском, и даже не на таджикском языке, в котором мы через пень-колоду, но что-то понимали, а на какой-то неведомой тарабарщине (потом я узнала, что это был даже не один язык, а несколько разных - здесь в каждом ущелье говорили на своём особенном языке). Мы просто побрели по указанной нам дороге, которая всё время упорно забирала вверх, и пара километров до ближайшей гостиницы далась нам с большим трудом. Дышать было не трудно, но воздуха явно не хватало. Расположившись в старой облезлой комнате с низким потолком, мы решили всерьёз заняться нашей «акклиматизацией» к высоте, и распечатали стеклянную литровую банку с водкой, замаскированной под абрикосовый компот, которую мы с Аней дома закрутили консервной крышкой по совету Гриши - чтобы её у нас не отобрали пограничники, или бдительный начальник партии. Процесс «акклиматизации» пошёл гораздо веселее, чем всё до этого. Особенно нас веселили привязанные нами же по совету дежурного администратора к электролампочке под потолком авоська с продуктами и огрызком полукопченной колбасы - от мышей (от мышей!!!), о которые мы то и дело стукались головами. На следующий день мы заголодали - мамины продукты и припасы кончились еще в процессе ожидания вылета и нашей вчерашней «акклиматизации». Прогулялись в местный магазин, в котором не оказалось ничего, кроме лопат, рабочей обуви и огромных двухкилограммовых буханок чёрствого хлеба. Были ещё пирамиды из довольно дефицитных в Душанбе банок сгущённого молока и зелёного горошка, которые здесь, видимо, были никому не нужны. Зато на улице у магазина, прямо в придорожной пыли, были предлагаемые на выбор и на отбор разнообразные овощи и фрукты - цены приятно удивляли, мы даже не стали торговаться, и набрали себе товар, не обращая внимания на осуждающие взоры торговцев: на Востоке покупать без спора о цене не принято. Красиво торгующийся покупатель мог добиться скидки и в 50% от цены, если сумеет одновременно хаять товар и славить продавца.
На третий день рано утром мы были разбужены шумом и криком: на смеси русского с таджикским пройдоха-водитель, который должен был забрать нас в аэропорту, обвинял администратора гостиницы, что тот-де спрятал от него его пассажиров. На его хитрой морде было прямо-таки написано, что это он бессовестно бросил нас, проведя несколько дней дней дома (или у своих знакомых, или знакомой, что тоже самое), а теперь у него виноваты все - погода, лётчики, пограничники, администратор, и мы сами, но только не он. Наши ожидания увидеть нечто вроде автобуса не оправдались - во дворе стоял побитый и обшарпанный «шашум» - грузовой Газ-66 с полутентом от солнца над кузовом («шаш» - по таджикски это «шесть» , так что в переводе это означает нечто вроде «шестёрки» , с намёком на смысл «подай-принеси» ). Голому собраться - только подпоясаться, и вот мы уже едем по дороге, большей частью пробитой в отвесной скале по берегу пограничного Пянджа. Едем долго, дорога скучная и страшная - одна колея, пробитая взрывчаткой в нависающей скале, над обрывом к бушующей воде горной реки. Высота обрыва где метров 10, а где и 110, а где-то и больше... Асфальт сохранился только по пойменным террасам, а под скалами разбит падающими сверху обломками, и брошен в обрыв убирающими снег бульдозерами... Чтобы разъехаться со встречными машинами, каждые метров 200-500, там где это возможно, сделаны двухколейные разъезды. Встречные машины, завидев нас, послушно там останавливались, ожидая нашего проезда. Водитель объяснил, что пропускают всегда машины, едущие со стороны Душанбе, в знак уважения в ежегодному завозу на Памир всего нужного. На этих разъездах были сложенные по пояс из крупных камней «гнезда» - позиции пограничников, в каждом из которых помещался или пулемётный расчёт, или наряд с собакой. Останавливаться можно было только возле них. Нас с Аней это немало смущало, но водитель покрикивал на нас, торопя в путь, так что оправляться приходилось, прячась от мужчин за машину.
То, что за нешироким руслом реки уже Афганистан, заграница, чужая территория, верилось с трудом. До противоположного берега, столь же обрывистого, что и наш, можно было камнем добросить, что я и попыталась сделать. Но тут же получила окрик от пограничников, которые даже развернули в нашу сторону пулемёт на турели. Такой «намёк» не понять было нельзя.
Но вот дорога свернула от границы в боковое ущелье, и «шашум» натужно заревел двигателем, взбираясь по крутому серпантину. Вниз по склону было страшно смотреть - там была бездна, и она всё только увеличивалась. Голова кружилась - и от страха, и он перепада высот, но Боже, как это все было красиво! Это не красота цветов в саду, и не красота русских равнин - это мрачная и безжалостная красота отвесных гор. То и дело под склоном дороги замечаешь изуродованные останки машин, улетевших в пропасть, выжить в которых было просто немыслимо. Никто и не думал их убирать - это было бы и невозможно, и они оставались безжалостным напоминанием об осторожности. Поневоле вспомнился камень в историческом музее, когда-то перенесённый как раз отсюда, на котором красивой арабской вязью выбито мудрое напутствие: «Путник, помни, ты всего лишь слеза на реснице Аллаха!».
Наконец машина выбралась на плоскогорье восточного Памира, и весело побежала по почти плоской обширной высокогорной долине. Она была пустынна и ограниченна горами, которые по сравнению с тем, то мы только что видели и проезжали, казались невысокой грядой холмов. Вот только ехали мы теперь уже по четырехтысячеметровой высоте, а «холмики» вздымались на пять тысяч и более. Деревьев на этой равнине не было в принципе. В ней, на редких островках зелени болотистых мочажин, прижатых к руслу небольшой реки паслись стада косматых памирских яков (кутасов), и малочисленные отары овец. Всё здесь было убого и примитивно, даже дома местных жителей, ничем не ограждённые, и с плоскими глиняными крышами. Слепленные из камня и глины, они больше напоминали сараи, и по большей части ими и были. Люди же жили в стоящих рядом больших и разукрашенных юртах, сооружённых из тёплого войлока на деревянном каркасе. Эти юрты легко перемещались вслед за пасущимся скотом. Здесь обитали уже и не таджики, и не памирцы, а высокогорные киргизы. А невысокий Сарыкольский хребет за каменистой степью плоскогорья на восточном горизонте был уже китайской территорией. Но пограничники здесь не были столь заметными и назойливыми, как на Пяндже. Если бы не огромная, окружённая оборонительными валами и вышками застава, мимо которой мы проехали, я бы про них и вообще не вспомнила бы тут.
Преодолев пару раз вброд неглубокие речушки, наш грузовик почти по бездорожью, уже к вечеру добрался до стационарного полевого лагеря Памирской ГРЭ. Это были два ряда небольших деревянных вагончиков, образующих пыльную улицу, длиной метров двести. Кое-где вагончики разбавлялись утеплёнными палатками с выведенными наружу трубами буржуек. Там мы по Гришиной заранее сделанной подсказке нашли всесильного начальника партии Славика, который, оглядев нашу троицу, недовольно хмыкнул - «какая еще там санитарная практика!» - и отправил нас на кухню: поужинать, попросив после этого помочь повару с приготовлением пищи для ночной смены проходчиков. Мы легкомысленно согласились и на то, и на другое, и отправились на «кухню». Ею оказался простой навес над каменным очагом из обмазанных глиной глыб, в который были намертво вмурованы два больших казана с дощатыми крышками. Все было грязное, пыльное и закопченное. Рядом небольшая четырехместная палатка - для хранения продуктов. Нас там встретил повар Шомардан, весь излучавший радость и оптимизм. Он покормил нас остатками еды, качество которой мы даже не заметили - так сильно мы проголодались, и такой аппетит натрясли в утомительной дороге. Настоящую причину бурной радости и безудержного оптимизма Шомардана мы поняли только утром, когда он исчез и больше не появлялся, полностью оставив кухню и приготовление пищи на вновь прибывших девчонок. Но тогда, вечером, мы ещё ничего не подозревали, и были поражены его артистичными манипуляциями, наблюдая как ловко и быстро он шинковал лук и морковь. Под навесом были подвешены огромные длинные кости яка с остатками мяса на них, обёрнутые для паения от назойливой мухоты марлей. Уже нарезанное на порции мяса хранились в неподалёку, в молочном бидоне, погруженном в холодную воду не то ручья, не то болота со стоячей водой.
Только оказавшись в лагере, мы наконец поняли, о какой акклиматизации толковал нам Гриша. Она нужна была вовсе не в Хороге, а здесь, на настоящей высоте, где трудно дышится, кружится голова, и наваливается беспомощная слабость. Но водки у нас уже не было, да и Славик счёл нужным нас строго предупредить, чтобы ни-ни, а то выгоню. Он приказал нам занять одну из пустующих палаток, посоветовав сразу же запалить огонь в стоящей в ней буржуйке, и запасти дровишек для неё в палатке. И действительно, как только солнце скрылось за соседней горой, на которой собственно и шла геологоразведка, сразу же значительно похолодало - почти подморозило. Контраст был сильным и заметным, в первую очередь - именно своей внезапностью. Только что кожу жёг высокогорный ультрафиолет, и вдруг сразу начинается колотун от холода. Мы поспешно закинули все положенные ингредиенты в казаны, и оставили Шомардана поддерживать под ними огонь. Диму начальник увёл с собой, обещав разместить его в вагончике для проходчиков. Явная несправедливость: нам палатку, а мужчинам - тёплый вагончик, возмутила нас, но перечить грозному начальнику духу у нас с Аней тогда не хватило.
Здесь больше всего нас занимали опасения, что мы не сможем справиться с «ночными посетителями», которых мы по женской неопытности весьма опасались. Гриша, правда, уверял меня, что полевики никогда не наглеют в «женском вопросе», чтобы не подвергнуться остракизму своих же товарищей, и не быть изгнанными из полевого лагеря. Максимум, что может с нами произойти - это получить предложение, на которое всегда можно ответить отказом. Цензурность которого зависит от женского настроения. Причём, больше всего такого поведения Гриша ожидал почему-то от самого Славика, которого он насмешливо именовал «Славик-шалавик» (забегая вперёд, уверяю, что ничего такого начальник партии за все время нашей практики себе не позволил, но, видно, как говорится, слава уже бежала далеко впереди этого самого Славика). Но даже и такая «программа-максимум» нас совершенно не устраивала. Поэтому мы с Аней были озадачены, как нам «запереться» от возможных ухажёров в палатке, запираемой только на завязочки... Мы соорудили внутри палатки нечто вроде баррикады, натаскав в палатку пустых ящиков и мешков со всякой дребеденью с кухни. Но, конечно, надежда на такую «защиту» была эфемерной. Несмотря на это, нас никто не побеспокоил - ни в первую, ни во все последующие ночи (даже как-то обидно стало...). Кроме шуршащих всю ночь под дощатым полом мышей.
Внутри палатка была продублирована фланелевой копией, все щели и окна были тщательно закрыты и заделаны. Пол и топчаны были сколочены из досок, что придавало ей некую основательность. Мы достали свою одежду из рюкзаков и поспешно стали натягивать на себя все, что там только было, чтобы согреться. Только теперь мы поняли сущность советов взять с собой больше тёплой одежды, которую мы самонадеянно недооценили. Если количество свитеров и утеплённых брюк Гриша ещё как-то проконтролировал, то с нижним бельём оказалась засада. Прежде чем залезть в тёплые ватные спальники, мы разожгли печь, притащив для неё дрова с кухни - больше их в этой пустыне взять было негде. Удивившись совету Славика занести дрова в палатку, мы оставили их снаружи, у входа. Но утром, когда морозная стужа высокогорья проникла даже в ватные спальники, и мы хотели подбросить их в остывшую печь, оказалось, что ночью наши дрова кто-то из обитателей лагеря «прихватизировал». Только тут до нас, наконец-то дошло, что все советы, которые нам тут дают бывалые люди, надо исполнять буквально, и не рассуждая.
Кое-как приведя себя в порядок после такой сложной ночи, мы с Аней отправились на кухню - на завтрак. Но оказалось, что завтрак здесь - это то, что осталось от вчерашнего ужина. А кипящее в казанах варево, огонь под которыми всю ночь поддерживал Шомардан - это будущий ужин. Дело в том, что на высоте 4,5-5 км над уровнем моря, вода в разряженном воздухе кипит уже при 70 градусах по Цельсию, и потому белок здесь варится не за 20-30 минут, как дома, а СУТКАМИ!!! По прежнему безудержно счастливый Шомардан объявил нам, что он теперь уходит домой, поскольку не был там уже неделю, и сильно хочет спать, а кухню оставляет на нас с Аней - одна из нас должна рубить дрова, закладывать продукты и помешивать варево днём, а другая ночью. Так-де «началник сказал». Мы пошли разбираться к Славику, и заодно выяснить, куда делся Дима. Славик встретил нас гораздо прохладнее чем вчера. По его словам «дармоеды ему не нужны», поэтому наша с Аней судьба работать на кухне. Вот там мы свою санитарию и покажем. А Димы нет - Дима в штольне, он теперь проходчик, и вернётся со сменой, а она будет голодная и злая, так что бегом на кухню. Больше поражённые неожиданным поворотом судьбы своего товарища, чем своей собственной, мы покорно вернулись на кухню. Шомардан сдал нам дела в одну секунду: он просто обвел все вокруг рукой и сказал - вот тут кости, тут мясо, тут дрова, а в палатке все остальное. Отдельно, как символы кухонной власти он вручил нам огромный коробок со спичками, и журнал учёта едоков - список работников, против имён которых надо было ставить «палки», покормив их, для последующего расчёта. Среди имён были и совсем экзотические: «Еван Висич», «Колья», «Серегей КАМАЗ», «Серегей сапог», ну и конечно же «Началник», именно так - с большой буквы и без мягкого знака. Так же в журнале присутствовала стрелка, сообщающая что «Масленников И.И.» и «Михей» - это один и тот же человек. Сразу стал понятен главенствующий здесь уровень точности в нормировании еды и продуктов, и учёта их расхода.
Ревизия продуктов на складе моментально выявила полное отсутствие хлеба, сахара и консервированного молока. Тушёнки и круп было достаточно, а макарон - в изобилии. Картошка и лук висели в мешках, подвешенных к каркасу палатки. Картошка была вся погрызена мышами, несмотря на присутствие в палатке толстого ленивого кота по прозвищу Мурзилла, который с неудовольствием смотрел на наши хлопоты: чего, мол, раскудахтались, а ну быстро взяли что надо, и вон отсюда!
Для начала мы с Аней решили сготовить на первое капустный супчик на костях (типа борща, но без отсутствующей у нас свёклы), а на второе - перловку с тушёнкой. Учитывая, что кости надо варить дольше всего, мы освободили казаны от остатков еды, переложив её в кастрюли, и налив в один из них воды из родника, положили туда кости, а во второй насыпали по норме перловку. Тушенку в перловку можно было добавить и без долгой варки - в самом конце. Громадная кость яка в казан не помещалась, и мы подозвали молодого киргиза, крутящегося в лагере, попросив его разрубить её на части. Не знаю, что тот понял с наших слов, но вместо рубки топором, он раздробил её кувалдой на уж очень мелкие кусочки. Но что делать... киргиз не понимал по русски, а мы с Аней не могли связать двух слов даже по-таджикски, а уж по-киргизски - тем более.
На список необходимых продуктов, который мы с Аней составили для Славика, тот лишь взглянул, и отбросил - такой же уже отправили вниз, в Хорог, но машина задерживается, уже три дня везёт. Готовьте из того, что есть. Проявляйте инициативу. Не бойтесь, девочки, «гаврики» выбрасывать еду не будут - все равно съедят всё, что ни приготовите. Только не потравите мне их - тогда плана не будет. С таким поощряющим напутствием мы вернулись на кухню. Нам стало ясно, что порядки здесь, в полевом лагере - действительно лагерные, и перечить «Началнику» бесполезно и опасно. И лучше к нему вообще не обращаться.
Кстати выяснилось, почему напрочь отсутствует сахар, свёкла и хлебобулочные изделия, в том числе дрожжи. Потому что «гаврики», стырив на кухне молочные бидоны, где-то в горах устроили себе тайную «курню», несмотря на свирепый «сухой закон» в лагере. Славик даже привёз с собой из Душанбе розыскную собаку, чтобы пресечь этот беспредел, но пока ещё «курню» не нашёл, но клянётся найти. Мы было подумали, что это какая-то овчарка, типа пограничных, что мы видели по пути сюда, но оказалось, что это всего лишь небольшая нечистокровная болонка Кузя, что нас развеселило. И напрасно - во-первых, «курню» тот всё-таки потом нашёл, а во-вторых, позже стал причиной настоящего опасного природного бедствия. Гуляя по окрестностям лагеря, этот Кузя наткнулся на пасущееся на мочажине стадо яков. А памирский як, или кутас - это корова громадная, злая и рогатая. Кузя решил с ними поиграть - прыгая рядом, он залился радостным звонким лаем. Вожак рассвирепел и бросился на Кузю, тот бросился спасаться в наш лагерь, а все стадо — за ним. Зрелище нас очень напугало - огромное стадо, по полтонны каждая особь, мчит на нас, как селевая лавина. Это такая страшная в горах вещь, когда по крутой долине безудержно, с бешеной скоростью, летит лавина из разжиженной глины и камней, и скользя вниз по склону, сносит всё на своём пути, даже каменные дома. Все закричали нам, чтобы мы убегали, и спрятались в вагончик, а то затопчут. Яки снесли нашу кухонную палатку, и разметали по пустырю все наши припасы, и это мы ещё легко тогда отделались.
Но это было позже. А теперь перед нами во весь рост встала проблема: несмотря на несколько часов варки, ни кости, ни перловка так и не сварились. Рабочие, чтобы выручить нас, принесли на кухню чью-то личную кастрюлю-скороварку, которую мы заполнили недоваренной крупой, и поставили на электроплитку, представлявшую собой кирпич, обмотанный обнажённой нихромовой проволокой. Поправляя скороварку, я получила неожиданный удар током. Электросеть в лагере питалась от тарахтевшего на противоположном конце лагеря генератора, уж я не знаю, сколько там было вольт напряжения, но тряхнуло меня сильно и больно. Я вскрикнула от неожиданности. Крутившийся рядом проходчик по прозвищу Капитан, увидев это, решил мне посочувствовать, и бездумно брякнул на привычном ему языке: «Сука, ёбн...ло, да?» Этого было достаточно, чтобы доконать мою нежную девичью душу, и я громко, во весь голос заревела, вымещая Памиру всё: опасную дорогу, холод, свои ночные страхи, и эту никак не желающую сготовится перловку. Капитан остолбенел от неожиданности, а когда на него налетели его же товарищи с упрёками и угрозами, стал в том же духе оправдываться: да что я сделал-то? Это в переводе. Пока остальные его просто не прогнали. Отревев, я вернулась к проклятой перловке. Раздав рабочим по горстке полусырой крупы, мы с Аней компенсировали её нехватку обильной добавлением тушёнки прямо в тарелки. Такая еда их не обрадовала - тушёнка вовсе не была для геологов деликатесом. Решив, что оставшейся перловки будет теперь маловато, мы с Аней её добавили в казан ещё, и оставили томиться на углях на ночь. Утром открыв крышку, мы ахнули - перловка разбухла, и заняла весь казан с внушительной горкой. Теперь её надо было есть. Но чем больше мы её раздавали по тарелкам, тем больше она набухала в казане, просто не желая никак кончаться. Этот праздник жизни продолжался два дня. Пока в кухню не явилась «группа товарищей», которые тщательно, и с трудом подбирая цензурные слова, попросила нас больше перловку им не готовить. Пришлось все остальное выкинуть в ручей, на прикорм местной мелкой рыбёшке. К нашему изумлению, при этом перловка опять занимала наш казан доверху. Прямо какой-то «горшочек вари» получился...
Капитан вместо отдыха мотнулся за 200 км в райцентр Мургаб, на мотоцикле, взятом у кочующей рядом киргизкой семьи, откуда привёз большую вафельно-шоколадную конфету, больше похожую на маленький тортик, которую он, вытащив её из кармана, торжественно и молча вручил мне. Загладив тем самым наш инцидент. Про него мне рассказали, что он и на самом деле бывший моряк, причём военный, и дослужился до звания капитан-лейтенанта. Но спился, и был изгнан со флота. Только здесь, вдали от цивилизации, он мог более-менее соблюдать свой собственный «сухой закон». И таких интересных судеб тут было полно. Был и бывший диктор с телевидения, и бывший танцор-пенсионер (у них очень ранняя, но небольшая пенсия) из театра опера и балета, и даже бывший геолог (говорили, что был когда-то неплохой). Их всех объединяло одно - тяга к спиртному, потерянные документы, скомканные жизнью судьбы... Национальный состав рабочих был разнообразен, но ни таджиков, ни памирцев среди них я не увидела.
В целом отношение к нам с Аней со стороны рабочих было уважительно-опекающим. После тяжёлой смены на проходке горных выработок они считали должным рубить и пилить дрова на кухне вместо нас, а когда они однажды кончились, то проходчики на плечах принесли со штольни рудные стойки, которые, я подозреваю, они вытащили прямо из крепи.
Когда в первый свой рабочий день вернулся со смены измученный новоиспеченный «проходчик» Дима, он сразу стал проситься к нам в палатку, утверждая, что его новые товарищи держат его за посыльного, «подай-принеси», и они не дают ему толком отдохнуть. Мы с Аней, недолго думая, согласились - место в палатке есть, а парень свой, безобидный, если что - он и прикроет от «гавриков». Но как только Дима разулся, мы тут же пожалели о своём согласии - запах от его ног был просто непереносимый! Несмотря на все его стоны и причитания, как смертельно он устал, мы отправили его к ручью: мыть ноги и стирать носки. Но совсем избавиться от этой вони даже это не помогло. На все наши вопросы о том, как там в штольне, Дима отвечал: «травмоопасно до летального». Позже, разговорившись, он сказал что по каске постоянно бьют камушки, падающие с потолка, а проходчики постоянно орут на неловкого «медика», обещая изуродовать и изнасиловать. И не поймёшь, что страшнее.
Кроме Славика, в лагере был старший геолог, тоже Слава, но его все уважительно называли Вячеславом, и старались не трогать его лишний раз. Кроме него, в лагере то и дело появлялись другие геологи, но что они делали и чем были заняты, я не знаю. Один из них - Женя Канаев, городской друг Гриши, довольно известный в республике альпинист-семитысячник, однажды настрелял в горах кучу зайцев, и притащил их нам - на общий стол. Аня, в доме которой был крольчатник, ловко и быстро ошкурила их, и мы быстро сготовили увесистые порции зайчатины с гречкой. В суете мы не успели приготовить первое блюдо, из-за чего вышел скандал. Один из буровиков - бывший донецкий шахтёр Николай Саенко, не увидев на столе обычного супа, разорался: где юшка?! А когда мы сказали ему, что первого блюда не будет, то он скинул со стола свою миску с зайчатиной, и ушёл голодный. Чем здорово нас с Аней тогда обидел.
В свободные от работы часы люди собирались парами-тройками и уходили в походы: собирать в скалах лекарственное мумиё, или бодрящий золотой корень. Или охотились на зайцев и сурков, которых здесь было полно. Как-то в лагерь приехал начальник заставы, который забрал обоих Славиков с собой. Шутили, что на них поступил донос про рытье подземного хода через границу в Китай. Но оказалось - на охоту. Они привезли с собой застреленного крупного козла-архара, у которого была размножена пулями голова. Видно, что стреляли из автомата Калашникова, специально, чтобы отделить черепную кость с рогами для украшения квартиры. Тушу же отдали на мясо нам, на кухню, что было кстати. Мы все трое, включая Диму, забывшего про положенный отдых, с интересом разделали бедное животное, общаясь на профессиональном медицинском, как в анатомичке. Оробевшие от нашего энтузиазма проходчики старались держаться подальше от этих «маньяков». Особенно их смутил наш с Аней острый интерес к устройству гениталий убитого самца, которые мы с ней радостно изъяли из туши и изрезали на мелочь - они же не знали, то нам ещё и по андрологии курсовую на лето задали.
Примерно через день после этой возни с разделкой туши я обнаружила, что кто-то таскает мясо из нашего «холодильника» в ручье. Открывает крышку фляги, и жрёт куски, оставляя рыжую шерсть на месте преступления. Заинтригованные охотники устроили засаду, но лишь на третий день поймали вора - им оказался наглец Музилла.
Гриша все не приезжал, и мои ежедневные радиограммы ему становились все жёстче и требовательнее. Начинала я с обычного: «Скучаю, жду твоего приезда», но обнаглев, перешла на казёнщину: «Срочно нужен горный мастер Григорий Космынин для решения вопроса о технике геологоразведочных работ». А закончила я текстами типа: «Немедленно пришлите Космынина для устранения аварийной ситуации». Но сволочь Гриша так и не приехал - он был занят в городе проектированием работ на другом месторождении. Мои частые посещения радиостанции партии сблизили меня с радистом - Сергеем Синициным (в шомардоновской транскрипции кухонной книги учёта он был «китайцем» Синьцыном), который был настоящим фанатом Памира, и рыбалки одновременно. В нашем ручье, не помню его названия, ловился только мелкий усач, небольшая непромысловая рыбка, но у Сереги был чисто спортивный интерес. Часами между радиосеансами он бродил по берегу с удочкой. Желая ему помочь (или наоборот?) один из проходчиков принёс со штольни заряд взрывчатки с капсюлем, и швырнул его в ручей. Вся рыбка пополам с лягушками после взрыва всплыла, а Серега схватил лом, и помчался наказать взрывника, но тот убежал, и до самой своей смены прятался от него в скалах.
В лагере кроме нас была только ещё одна женщина - геологиня Татьяна, которая посоветовала нам с Аней больше никогда не появляться на Памире - не женское, мол, это дело. На наши удивлённые вопросы о ней самой она отвечала: я-де настоящий геолог, уже конченный в этом отношении человек, моя судьба здесь. А вы - бегите, пока не поздно...
Я недоумевала, почему продукты и моего Григория нельзя привезти из Душанбе напрямую, на арендованном вертолёте, но оказалось, что мы сидим на такой большой высоте, что сюда ещё и не каждый вертолёт может подняться. Это объяснил мне всезнающий Серега. Обычные Ми-4 и Ми-8 не летают выше 3300 метров, где воздух настолько разряжен, что лопастям не хватает аэродинамической поддержки. Для Памира нужны особые вертолёты - со второй скоростью, которые способны подниматься до высоты в 5500 метров. Но их мало - в Душанбинском ОАО их всего несколько штук, и потому они нарасхват. За все время моего пребывания на Памире я их тут так и не увидела.
Акклиматизация у нас троих прошла бытро, и больше мы высоты не чувствовали - дышалось легко и свободно. Но Славик все же первое время регулярно хватал нас с Аней за руки и щупал пульс, а потом указывая на торчащий посреди палаток торчком голубой баллон кислорода с болтающейся на ней маской проходчика, напоминал, что «если голова закружится, то надо подышать». Прочем я не заметила, чтобы он боялся, что у нас будет «горняшка». По его словам, душанбинские её «не ловят», потому что выросли на высоте почти в километр. Настоящая беда не бывает только у заезжих москвичей и ленинградских профессоров, которые часто проезжают сюда за материалом для своих диссертаций. Потому и сухой закон был неумолим в лагере - в похмелье порог чувствительности к горной болезни значительно понижается, и сердце может не выдержать. Немотря на отсутствие клинических случаев, мы с Аней тщательно проштудировали инструкцию по оказанию первой помощи и лагерную аптечку.
Из лагеря вверх по конусу выноса шла натоптанная рабочими тропа, поднимавшаяся к скалам змейкой - «серпантином». Тяжёлые грузы к устью штольни поднимали лебёдкой, на подобии металлических саней, сооружённый из разбитой вагонетки. Эти сани протёрли в осыпи крутую ложбину. Однажды рабочие, которым было лень по каменистой дороге тащить тяжесть, сбросили в неё баллон со сжатым кислородом, который шустро доскользил до основания осыпи, как торпеда, где с грохотом и взорвался. Пока они его тащили и сбрасывали с обрыва, в лагере метался и изрыгал проклятия предвидевший все это Славик, от которого мы предусмотрительно держались подальше. Но его наверху никто не слышал. Звуки в горах обычно хорошо слышны сверху вниз, но не снизу вверх.
Отсутствие в лагере хлеба достало даже нас с Аней, а уж каково было остальным, которые уже давно сидели без него. Мы решили это дело поправить, и подчинив себе водителя застрявшего в лагере «шашума», объехали с ним все окрестные стоянки кочующих рядом с лагерем киргизов. Где собрали почти полное ведро кислого молока, приготовленного по местному рецепту, которое геологи звали «айраном». Мы с Аней, сидя в кабине, держали ведро на руках, чтобы спасти его от тряски от поездки по бездорожью, но на одном из камней колесо «шашума» подпрыгнуло, и расплескавшийся айран забрызгал нас, водителя, и лобовое стекло. Под проклятия водителя мы попытались смыть его водой из ручья, но жирный айран холодной воде не поддавался, и не смывался. Пришлось всю кабину тереть ветошью. Зато замешанное на остатках айрана тесто оказалось изумительно пышным и вкусным, и после ужина проходчики выстроились в очередь, чтобы за отдельную «палку» в журнале получить ещё по одному каравайчику «в личный забор». Все были нами очень довольны и хвалили.
Так незаметно и насыщенно пролетел отпущенный нам месяц, и наша практика закончилась. Оставив на всю жизнь неизгладимые впечатления о Памире, его людях, и о тяжелом труде геологов.
Следующая публикация
Комментарии 14