Предыдущая публикация
ДЕНЬ ГЕОЛОГА.
ТРАГЕДИЯ В ПУСТЫНЕ.
(автобиографическая повесть Моисеенко В.Э. «Перевалы». Отрывок из главы 11 - «НЕ БОЙТЕСЬ ЖИЗНЬ ПЕРЕМЕНИТЬ»).
Первым полевым объектом на этом новом для меня, и для моего начальника партии Вячеслава Тарасова, месте работы был Ашхабад, точнее реконструкция канализационной очистной системы столицы Туркменистана. Хотя я не знаю, можно ли называть реконструкцией того, чего нет в природе. До сих пор все сточные воды этого совсем не маленького города с его многоэтажками и промышленными предприятиями просто отводилась по трубе подальше в Каракумы, и там выливались в песок. Настало время цивилизации, и впервые в истории Туркмении надо было построить комплекс очистных сооружений, со всеми этими насосными, шламоуловителями, аэраторами, отстойниками и теми самыми злополучными полями фильтрации. Я впервые в своей геологической работе отправлялся на полевые работы так далеко от дома, и за пределы Таджикистана (не считая своей преддипломной практики в Воронеже), да ещё куда - в Каракумы! Все познания о которых у меня сводились к кинофильму «Белое солнце пустыни». Ну ещё и к старому советскому фильму «Тринадцать», о погибавших у пересохшего колодца в окружении басмачей красноармейцах. Но несмотря на грозное название, климат на объекте работ оказался вполне приемлемым - из-за еще не окончившегося толком зимнего сезона. Колонна автомашин отправилась в путь из Душанбе, везя всё необходимое для проведения работ, а проходчики и специалисты отправились вслед ей на пассажирском поезде. Снова Регар, Сухандарья, Карши, Термез, и Чарджоу, где поезд на Ашхабад свернул с дороги на Москву, и поплёлся вдоль Каракумского канала. Это величайшее сооружение советской власти спасло от безводья Туркмению, но погубило Аральское море. Я не удивлюсь, если из-за него в будущем ещё разразится война в Средней Азии. Самое для меня поразительное, что этот канал, по сути, доставляет до городов Туркмении только несколько процентов забираемой им из Амударьи воды, остальное уходит в песок и испаряется - ведь при строительстве канала абсолютно не использовалась гидроизоляция. Кроме того, обводнение песков в условиях жаркого аридного климата приводит к их медленному, но верному засолению.
Наконец, почти суточная поездка в раздражающе-неспешном поезде закончилась, и мы высадились на ашхабадском вокзале. Единственным заметным для меня лично пунктом на этом пути оказался Чарджоу, с его неожиданно классической дореволюционной русской застройкой центра города.
Встреча с колонной ранее выехавших автомашин должна была состоятся на восточной окраине города. Там и встретились, где всегда встречаются нормальные люди - на автозаправке на въезде в город. Сложнее было встретиться с находящейся там уже неделю нашей проектировщицей, которая уже договорилась с заказчиком о нашем размещении. Связь с ней по телефону была через посредников, сидящих аж в Душанбе, откуда нам сообщили о приметах места, где она нас ждёт - на улице Ленина, у магазина «Промтовары», напротив магазины «Ткани». Проклиная такую чисто женскую «привязку» места встречи в незнакомом городе, мы отправились его искать. Никто из местных не мог нас сказать, где находится это место. В городе был десяток магазинов «Ткани», а уж «Промтовары» - вообще на каждом перекрёстке. Когда же мы, наконец, его нашли, то не могли удержаться от смеха и антифеминистских восклицаний - проектировщица ждала нас рядом с единственным в городе магазином «Автозапчасти», стоя на площади у бочки с разливным пивом. Если бы она указала эти ориентиры, то все встреченные нами сразу же указали бы на него, на это, всем мужчинам известное и понятное место в городе, но женщина даже не обратила внимания на эти не достойные, по её мнению, никакого внимания ориентиры. Ещё более мудрёным оказалось намеченное ею место нашего базирования - в райцентре Аннау, рядом с одноимённой железнодорожной станцией, а это километров 20 назад, к востоку. Стоило ли ей тогда назначать нам место встречи чуть ли не в центре города, если затем вся наша длинная автоколонна должна возвращаться назад, откуда приехала? Но - так было УДОБНЕЕ ЕЙ, а остальное - это ерунда, ах, какие привереды эти мужчины. Как и то, что место нашего базирования теперь будет к востоку от столицы, а объект работ - к северу, и ездить на него теперь каждый день придётся через весь город, по его центральным улицам с их светофорами и пешеходами, и неизбежными и совсем не нужными нам автоинспекторами, поскольку по пустыне, напрямую, никаких дорог нет, к тому же там ещё и через Каракумский канал надо переправиться. В общем, доверили женщине то, что женщинам категорически доверять нельзя - организацию полевых работ.
Но это было ещё цветочки. Ягодками оказалось то, что выделенный нам на территории местного водоканала в Аннау коттедж почему-то оказался отрезан от электроэнергии, то есть обесточен (потому-то он и пустовал). Конечно, это всё-таки крыша над головой от непогоды, и стены, защищающие от нудного постоянного пустынного ветра, но жить почти в городе, но в не городских условиях, без электричества, было как-то уж стрёмно. Весна в Туркмении оказалась не холодной, и отапливать домик с двойными стёклами, который быстро согрелся разместившимися в нем двумя десятками людей в спальниках, не было нужды. Но вечерами быстро темнело, и ежедневно терять несколько часов активной жизни ребятам не хотелось. Пока рабочие с топографами кумекали, как бы эти им по веткам деревьев протянуть провода и забросить их на проходящую по улице мимо территории водоканала линию уличного освещения, я молча взял катушку изолированного полевого сталемедного телефонного провода, и прикрутив отвёрткой вилки к обеим его концам, протянул его к соседнему коттеджу, где сидели и работали над документами местные инженера, и попросил их воткнуть его в свою розетку. Вторую вилку я воткнул в розетку в своём коттедже, заодно заземлив её. И - о чудо! - в нашем домике вдруг появился свет, причём вполне культурно - во всех его розетках, выключателях, и плафонах. Осталось только вкрутить в них лампочки. Рабочие даже зауважали меня, так легко решившего сложную, по их пониманию, проблему. У меня появился авторитет знающего инженера.
Объект располагался в 15 км от города, по пути к населённому пункту Бахардок, расположенному в самом центре пустыни с самым страшным во всём Советском Союзе названием. Дорога к которому, старательно прорисованная на всех картах, которые я только видел, на самом деле была лишь разровненной бульдозером трассой среди песчаных барханов, то есть, по сути, не дорогой, а направлением. Свернув с которого, мы ещё несколько километров пропетляли меж барханов по чьим-то следам, и закончили свой путь на девственно-пустынной песчаной гряде, по которой пятнами были разбросаны низкие, не выше колена, кустики саксаула. Комплекс сооружений, который должен был быть здесь построен в результате наших работ, занимал участок размером 0,5х2,5 км, как раз вписанный в эту самую немного приподнятую над окружающей поверхностью гряду. За время работ на этом объекте, я присмотрелся и запомнил на нём и в его окрестностях каждый бугорок, каждый кустик, каждую норку пустынных животных. В ориентации на местности без очевидных ориентиров мне здорово помогал мой врождённый компас в голове - север с югом, как многие мои сотоварищи, я не путал никогда. Мой интерес к ландшафту и его деталям подогревал страх перед ядовитыми змеями и насекомыми, и слухи о движущихся под влиянием ветра дюнами из сыпучего песка. Но ни того, ни другого я в этой пустыне так и не обнаружил. Здесь всё было стабильно и единообразно. Как и постоянно дующий с редкими порывами нудный ветер. Меня немного смутили полустёртые ветром следы автомобилей в пустыне, и явные свидетельства бурения шнековых скважин - цепочка таких следов тянулась через всю пустыню, но их смысла я пока понять не мог.
Мои коллеги-топографы быстро вынесли в натуру свои опорные репера, стоя на которых с прибором, они уверенно и точно показывали нам все намеченные на чертежах точки. Здесь предстояло пробурить с десяток 15-ти и 20-ти метровых скважин, и выкопать столько же 10-метровых шурфов. Такое большое количество шурфов Аркадий объяснял тем, что добыть монолит ненарушенного сложения в очень слабо связанных песчаных грунтах весьма сложно, если вообще возможно (всё-таки техника есть техника, механизм вибрирует и дёргает монолит), а в шурфах, если быть максимально осторожным, его всё же можно извлечь. Если же не получится - придётся проводить полевые испытания прямо в шурфе. Разобранный на части прибор для этого мы привезли. А вот грузовик с неструганными досками, что должны стать креплением для подозрительно неустойчивых стенок шурфа, по пути из Душанбе отстал, и должен приехать только через сутки, то есть сегодня вечером. По моей логике, вот тогда только и надо будет начинать копку шурфов, но Аркадий меня и слушать не стал, и принялся торопить проходчиков - ему не терпелось показать мне и Тарасову, как всё это тут делается с проходкой и выемкой монолитов, чтобы уже вечером ему сесть на поезд в Душанбе. При этом он ссылался на свой богатый опыт, полученный на аналогичном объекте в пустыне, кажется - в Чарджоу, где нашим Казводоканалом тоже были спроектированы очистные сооружения.
Надо сказать, что день тот был особенным - первое воскресение апреля (по воскресениям, как я уже не раз указывал, геологи в поле всегда работали как обычно, больше ориентируясь в своём трудовом графике на погоду, чем на календарь), а это, как известно - профессиональный праздник, День геолога. Поэтому топографы во главе с Юрой, быстро закрепив все нужные нам точки на местности, сразу уехали на своём фургоне на нашу базу в Аннау, чтобы по пути, в Ашхабаде, закупить продукты и ящик водки, и приготовить праздничный плов со всеми положенными к нему салатами и прикусками. На объекте остались только проходчики, и три геолога - я, начальник партии Тарасов, и начальник экспедиции Аркадий Степанович, и два водителя с машинами - бортовой полузатентованый УАЗ-452 для проходчиков и меня, и «командирский» ЕрАЗ, на котором Аркадий собрался ехать на вокзал (а Тарасов - его провожать). Мои возражения о том, что в такой праздничный день вообще не надо работать в поле, как бы чего не вышло чего плохого, Аркадий, и во всём покорный ему безмолвный Вячеслав, пропустили мимо ушей.
Песок копался легко, и подгоняемый матюгами Аркадия старший из проходчиков, с какой-то странной, необъяснимой пока явной неохотой приступивший к работе, довольно быстро дошёл до 9-ти метровой отметки. Когда он уставал, его на забое заменял Володя Шипунов, который на глубине 5-ти метров вдруг обнаружил торчащие из стенки шурфа провода. Это его сообщение вызвало у меня какие-то смутные подозрения, пока ещё не оформившиеся во внятное, логически обоснованное сомнение, суть которого, тем не менее, была мне очевидна - что-то здесь совсем не так, дальше копать нельзя. Я вновь обратился к Аркадию с предложением пока остановить работы - шурф достаточно глубоко выкопан, несколько монолитов из него отобраны и упакованы, мы с Тарасовым всё это увидели, и этого достаточно, на сегодня работу можно заканчивать. Но Аркадий довольно грубо ответил на это моё, уже третье по счёту, предложение остановиться, посоветовав мне заткнуться, и лучше следить за костерком, на котором я плавил парафиновую смесь для изоляции монолитов. Свой отказ он обосновал тем, что недовыкопанный шурф даже в этой, казалось бы, безлюдной пустыне оставлять нельзя, в него могут упасть пасущиеся овцы, а то и их чабан, и проблем потом не оберёшься. Шурф обязательно надо сегодня закончить, а затем его обязательно засыпать.
Костерок мой горел как надо, сухих веток саксаула вокруг было полно, и собирать их было легко - пнул ветку ногой, она и отвалилась (саксаул чрезвычайно хрупок, и потому практически не рубится поперек, а ломается). В это время Аркадий промерил глубину шурфа рулеткой - она была уже 9,5 м, и потребовал отобрать последние пробы с 10-ти метров. Проходчик выкопал на забое полуметровое углубление, и опустившись на колени, стал работать в нём руками, и в этот момент со стенки шурфа осыпался вниз грунт, который придавил его своим весом к забою, да ещё и в крайне неудобной позе. Рабочий стал что-то кричать, слов разобрать было нельзя, но смысл был понятен - звал на помощь. Встревоженные, мы все сбежались к устью шурфа. Поощряемый нашими командами, Володя Шипунов спустился в тесный забой спасать товарища. Помню его бледное от испуга жалобное лицо при этом - парень был смертельно напуган. Но тем не менее он сделал всё, что мог. Быстро отправив наверх десяток вёдер песка, он очистил он него голову товарища, прижатого к забою осыпавшимся грунтом. У того сдвинуло на лицо каску, и он дышал воздухом в полости между лицом и ней. Сняв с его головы каску, Володя спросил, как у него дела, и в ответ мы услышали, что нормально, быстрее освобождайте руки и ноги. И в этот момент произошло страшное: грунт повторно обрушился с того же места в стене шурфа, где теперь в образовавшейся огромной раковине торчали цветные провода, идущие сверху вниз, которые ранее и заметил Шипунов. Тут всё и сложилось в моей голове: мы своим шурфом попали прямо на ранее пробурённую здесь геофизиками скважину для сейсмического зондирования. Она была неглубокой - 5-6 м, только для того, чтобы на поверхности земли не проявились следы от взрыва небольшого заряда взрывчатки. Но этот взрыв естественно нарушил сложение грунта, который, ничем не удерживаемый в шурфе с незакрепленными стенками, просто вывалился в его забой в самый неподходящий момент.
Если первый, небольшой обвал грунта припечатал проходчика, находящегося в неудобной позе к забою, то второй, кратно больший, окончательно завалил и его и Володю (последнего - по пояс), и Володе пришлось теперь уже самому выбираться из цепкого плена осыпавшегося песка, оставив под ним свою обувь. Теперь Шипунову предстоял гораздо больший объем работы, а его товарищ был безнадёжно засыпан толстым слоем рыхлого песка. С замиранием сердца я понял, что это - всё, конец, теперь никаких шансов нет, и мы его живым уже не вытащим. Володя отчаянно работал, наполненные им ведра пулей взлетали наверх и моментально опорожнялись, но силы людей не безграничны, и мгновенно извлечь из ямы пару тонн песка было невозможно. Я заменил собой уставшего рабочего Петра на устье шурфа, а Володю внизу заменить было некому, и он уже надсадно, с хрипом, дышал в непроветриваемом темном и тесном пространстве, изнемогая от усталости. Но гораздо страшнее были звуки громкого судорожного дыхания задыхавшегося в песке человека под ним. Мой разум подсказывал мне горькую истину, что всё, что мы делаем - уже бесполезно, и помочь погибавшему товарищу ничем нельзя. Но подхватившая меня волна высшего разума руководила мной, и я развёл бурную деятельность: приказал водителю принести второе ведро из его машины, и привязав к нему верёвку, помогать проходчикам вдвое быстрее таскать песок из шурфа, а машину я велел подогнать поближе к шурфу, и не глушить мотор. Всё это время Аркадий, впав в прострацию, сидел на песке, обхватив голову руками, и причитал, как маленький ребёнок: «Ну, всё, тюрьма, всё, тюрьма!», повторяя это бесконечно. То есть думал он только о себе, родном. А Тарасов стоял рядом с ним с растерянным видом. Толку от моих обоих начальников было никакого. Я с удивлением и досадой наблюдал этот их полный паралич воли, и был вынужден полностью взять руководство спасательной операцией на себя. И вновь, как и тогда, в армии, или на перевале в верховьях Ягноба, в критической ситуации, все эти растерянные люди вокруг моментально подчинились моему твёрдому голосу, и стали следовать моей воле человека, знающего, что и как надо делать, и берущего на себя ответственность за всё.
Наконец, Володе удалось просунуть верёвку вокруг тела уже переставшего хрипеть пострадавшего, и мы с водителем и Петей втроём выдернули его безвольно повисшее тело из неохотно отдавшего его песка, и вытащили его наверх (я перекинул верёвку через плечо, и повернувшись, потянул её, как бурлак, а остальные приняли тело, и схватив его за одежду, достали его из ямы шурфа). Втроём мы засунули его в фургон, и я вскочив туда же, стал делать ему искусственное дыхание. Машина тронулась, и через не захлопнутые задние двери я увидел выбравшегося из шурфа Володю с грязным лицом, обессиленно и обречённо сидящего у шурфа, Аркадия - по прежнему сидящего в трансе, и всё так же стоящего рядом с ним столбом Славу Тарасова. Никогда более в жизни я не ехал столь быстро по бездорожью - машина взлетала в воздух на вершинах встречных барханах, как на трамплине, и на всем ходу снова падала на колеса. Я крикнул водителю, проявлявшему чудеса мастерского вождения, чтоб он так не гнал - если перевернёмся, это будет конец всему. Тот послушал меня, и сбавил скорость - теперь все слушались меня, моего громкого требовательного голоса, который неожиданного прорезался у меня впервые с момента, как я оказался в этой, с позволения сказать, экспедиции. Выскочив на трассу, мы неожиданно столкнулись с машиной скорой помощи. Обрадованный водитель преградил ей дорогу, а Петя бросился к ней объясняться, за помощью, но быстро вернулся - машина оказалась пустой, без врачей, её водитель просто ехал куда-то по своим шофёрским делам. Ещё пять минут по шоссе, и вот она - городская больница! В запарке мы вместо её приёмного покоя заехали в роддом, и обратились к первому же врачу, молодому туркмену в белом халате. Тот оказался на удивление понятлив, и немедленно подключился к моим манипуляциям по искусственному дыханию, одновременно подсказывая водителю, к какому крыльцу именно подъехать. Врачи, выбежавшие из дверей на наш крик, действовали моментально - тело на каталку, одежду полоснули скальпелем, трубку в горло, адреналин в сердце, электрошокер на грудь... Трубка в горле упёрлась в песчаную пробку, и врач тут же, не раздумывая, воткнул в горло привезённого мной проходчика скальпель, и ввёл трубку в разрез. Мне стало дурно, я упал без сил на стул - я на эмоциях уже сделал всё, что только мог, но разумом понимал, что слишком долго мы везли сюда того, кто перестал судорожно дышать ещё в шурфе... В конце коридора я видел распахнутые двери роддомовской реанимации, где на койках неподвижно лежали беспомощные и практически голые женщины. Я понимал, что мне, чужому и грязному, здесь совсем не место, но мои ноги отказали, я не мог встать и идти. Сострадательная сестричка сунула мне под нос ватку с нашатырем, и я с трудом поднявшись, побрёл на улицу. Но не успел закрыть за собой дверь, как меня окликнул седовласый строгий врач, как оказалось - главный здесь. «Молодой человек, вы нам труп привезли» - заявил он. Я понимающе согласно кивнул головой. Врача волновало, чтобы я не сбежал, пока приедет прокуратура, которую он уже вызвал. Я сказал, что убегать никуда не собираюсь, но мои путанные объяснения, и чужой для их города номер нашей машины (СБ, а у них в городе были АШ) смутил его, и он оставил меня в компании двух крепких санитаров, а нашу машину подпёрли сзади своей, санитарной, чтоб никуда не уехала.
Вскоре подъехали два русских оперативника на легковой машине. Поговорив с врачом, они поняли, что труп явно не криминальный, и расслабились. Опросили меня, но у меня никаких документов с собой не было, и я уж думал, что они заберут меня с собой, но меня выручил наш водитель-таджик, который полностью подтвердил мой рассказ: у него-то с собой были и паспорт, и права, и техталон, и потому моя история, поначалу для них невероятная, стала обретать связность и логику. Я подписал протокол, в котором сам продиктовал им формулировку о несчастном случае на производстве - без каких-либо подробностей, лишь указав название организации, объекта работ, и его местонахождение. Успокоенные опера сказали, что уголовного дела не будет. Я возразил: всё равно будет - техника безопасности...
Мы грустно поехали на нашу временную базу в Аннау. Машина проходчиков была уже там. Все были как пришибленные. Топографы, которые не видели всего того, что видели мы, всё ещё не могли поверить в произошедшее, и всё переспрашивали, не разыгрываем ли мы их. Но потерянный вид всегда такого бодрого Аркадия Степановича всё же убедил их. Я ничего не стал говорить - всё было понятно и без слов. Лишь попросил налить мне водки. Валера налил мне полный стандартный стакан до краёв. «Слишком много» - подумал я, мне, практически непьющему, хватило бы и полста грамм. Но выпил, с удивлением обнаружив, что не чувствую вкуса - пил как воду. Не было и никакого хмеля - нервное потрясение было слишком велико. Невесёлый вышел у нас тогда праздник. Молча поели плов, помыли посуду. Тема разговора с того, что случилось, постепенно переползла на то, что теперь будет. Мои мысли тоже соскользнули в эту сторону. Аркадий всё ещё был в шоке, и хотя уже мог внятно общаться, но что теперь всем нам делать, сообразить не мог. Уезжать в Душанбе ему теперь было не с руки - напротив, надо было вызывать руководство института сюда. По крайней мере, надо было сообщить ему о происшествии. Тарасов по прежнему был бесполезен - просто молча присутствовал.
Видя, что никто ничего толкового не предлагает, я вновь взял инициативу в свои руки, и предложил назавтра отправиться на объект, и привести шурф в порядок: сечение расширить, глубину уменьшить, стенки раскрепить как положено - чтобы уничтожить основания для обвинения руководства в нарушении техники безопасности. Сначала я хотел вообще выкопать в стороне новый, образцовый шурф, чтобы его выдать за место трагедии, но потом сообразил, что тот, настоящий, всё равно по любому надо ликвидировать, чтобы на него не наткнулись проверяющие. На вопросы, почему же тогда случилась трагедия, если шурф был пройден, как положено, я придумал целую историю, что выкопан и засыпан он якобы был ещё вчера, а сегодня, в выходной, рабочие во главе с погибшим, самовольно поехали на объект, чтобы разобрать, вывезти и продать доски, использованные для крепления стенок шурфа, и при разборе крепи якобы и случилась эта беда. Целью этой якобы спонтанной операции было раздобыть средства на празднование Дня геолога. Получилось складно, и логично. А я якобы слишком поздно узнал об их опасном намерении, и поехал на объект, чтобы пресечь самовольный разбор крепи, но было уже поздно. А обоих начальников там вообще не было, и никого работать они не заставляли, и вообще были не в курсе происходившего. Такая версия вполне устроила Аркадия Степановича, который уцепился за неё. Ещё бы - ведь она полностью освобождала его от реально грозящей ему сейчас уголовной ответственности. Обговорили все тонкости этой версии, и договорились дружно держаться за неё. Я написал объяснительную на имя Аркадия, и продиктовал пару таких же от имени проходчиков. После чего мы легли спать. Но среди ночи меня разбудил Петр, который испугался, что моя версия приведёт к возбуждению дела против теперь уже него самого - за попытку кражи государственного имущества, в чём он и подписался. Пришлось ещё полночи объяснять неграмотным рабочим, что никакой ответственности они не понесут, поскольку ликвидированный шурф уже не является ничьим имуществом, и погребённая при его засыпке крепь тоже, государственные доски автоматически списаны ещё при их использовании в качестве крепи, а засыпка шурфа лишает его статуса объекта повышенной опасности, и их с покойным проходчиком действия в выходной день никакого отношения к нарушению техники безопасности не имеют, поскольку работами они не являются. Но Петя успокоился только тогда, когда дописал в свою объяснительную, что сам он был против действий покойного, и не помогал ему, а только всего лишь присутствовал при них.
Наутро мы отправились на объект, захватив с собой уже приехавший грузовик с досками. Вид не закопанного шурфа с разбросанными вокруг него оставленными вчера в спешке вещами вызвал тягостные воспоминания о вчерашнем происшествии, здесь вообще не хотелось находится, но делать было нечего. Первым делом Володя Шипунов спустился вниз, и откопал свою обувь. Затем рабочие быстро расширили сечение шурфа до стандартного, сбрасывая грунт вглубь его, отчего его глубина уменьшилась до 5 м (это чтобы у комиссии не было вопросов по отсутствию вентиляции в нём). Сгруженные с грузовика доски засунули в шурф и раскрепили, на чём они кстати и кончились. Я обратил внимание Аркадия, что что их привезли едва достаточно, даже для оборудования одного шурфа пяти метровой глубины. А ведь на объекте было запланировано десять шурфов по десять метров - где же весь положенный лесоматериал для этого? Но тот лишь отмахнулся от меня - он уже ожил, порозовел, и совсем не напоминал того раздавленного червяка, которым он был тут вчера.
Следующие несколько дней я провёл в Аннау, пока в Ашхабаде «работала» приехавшая из Душанбе комиссия. Главным в ней был представитель профсоюза, с грозным названием инспектора по технике безопасности. Именно от него, и от представителя местного госгортехнадзора зависели выводы комиссии, а от этих выводов - судьба моего начальства. От Казводоканала приехал наш гидрогеолог Зильберштейн, и они вдвоём с Аркадием поили и кормили в ресторанах эту комиссию несколько дней (Аркадий потом сказал, что потратил на это двести рублей собственных денег, не считая выделенных институтом). Аркадий Степанович переживал, что «этот еврей» отомстит ему - оказывается, когда в 1976 году начальника экспедиции института Курдюкова посадили за приписки, то его сменил Давид Иосифович, и Аркадию с помощью Валентины пришлось сильно потрудиться, чтобы отстранить его от должности, и занять его место. Но его опасения оказались беспочвенны, и в итоге всё пошло по тому пути, что я и наметил в своей объяснительной - проходчик погиб в своё свободное время, по собственной глупости, а начальник экспедиции тут не при чём. Начальника партии Тарасова вообще никто никак не упоминал. Ему, правда влепили строгий выговор - всё-таки человек погиб - типа за отсутствие охраны объекта, и за отсутствие дисциплины в полевом лагере. То, что это был его первый на новом месте работы объект, и первый рабочий день полевых работ на нем, во внимание совсем не принималось. Именно начальник партии отвечает за соблюдение техники безопасности рабочими на полевых работах. А геолог, кстати, нет, он по закону отвечает исключительно только за свою лично безопасность, и если что в поле произойдёт - он всего лишь свидетель, роль которого я уже и выполнил со своей объяснительной. Тело проходчика перевезли (как и положено, в цинковом гробу) в Душанбе, где и похоронили при стечении всех работников института (напоминаю - почти все они жили в одной четырёхэтажке!). Его бездетная вдова, оставшаяся теперь совсем одинокой, видимо, ознакомленная с материалами комиссии, стала страстно ненавидеть напарников своего покойного мужа - Петю и Володю, а Аркадия считала чуть ли не благодетелем - ведь он помог ей решить все вопросы с погребением. Последний про этот случай постарался тут же забыть, и по прежнему заставлял своих проходчиков копать шурфы безо всякого крепления, списывая на эти цели неизвестно куда затем девающийся пилолес. Никакого даже намёка на чувство благодарности ни по отношению ко мне, фактически спасшего тогда его задницу, ни к Зильберштейну, который прикрыл его, ни к рабочим, которые промолчали, когда это было надо, он не испытывал. Дошло до того, что некоторое время спустя он собрался выгнать с работы совсем запившего Володю Шипунова, сорвавшего работу на паре объектов, что даже заставило меня, всеми силами старающегося ни с кем в институте не ссорится, и со всеми дружить, довольно резко напомнить ему о этом самом несчастном Дне геолога, и о том, как Шипунов полез в шурф откапывать товарища, рискуя быть заваленным вместе с ним, в то время, как сам Аркадий сидел тогда, обхватив голову руками, и мечтал о том, как он теперь будет жить в тюрьме. И что этого самого Шипунова, как и погибшего проходчика, именно Аркадий тогда фактически насильно заставил работать в опасных условиях, на которые я лично ему тогда трижды указывал, и просил его прекратить работы. И тем самым убил человека. И вы знаете что? Да ничего, для него эта история, как с гуся вода, никакого следа на его совести не оставила. Вследствие чего сам я стал испытывать к этому своему начальнику экспедиции нечто вроде брезгливости. Он стал мне гадок. Вот интересен в общении, профессионально грамотен, рассудителен, открыт для общения, поддерживает ровные отношения - а всё равно неприятен. Несмотря на его родство с моим наставником п жизни Юричем. Потому что я заметил в нём «червоточинку», и убедился, что оно и составляет сущность этого приятного на вид человека. Даже не говоря о его вине в смерти проходчика, мне достаточно было одного его беспомощного и растерянного вида там, на шурфе, во время спасательных работ. Не хотелось, чтобы в следующий раз этот «начальник» точно так же «завис», если что-то случится со мной. И вообще, это растерянная и стенающая от бессилия женщина вызывает стремление защитить её, а стенающий и растерянный мужчина - стремление больше никогда не иметь с ним дела. Но даже и эту слабость ещё как-то можно понять и простить. Но как понимать заносчивый гонор этого слабака, после того, как проблема кем-то другим была уже решена, и гроза миновала? В общем, авторитет Аркадия для меня умер в самом начале нашего знакомства, ещё даже толком не сформировавшись. Но внешне я нейтрально сохранял дружелюбие, и старался ничем не проявлять своей антипатии.
Потом, много лет спустя, в своей правозащитной деятельности, я столкнулся с одним полицейским чиновником, работником ГИБДД, который на экзаменах на право вождения автомобиля безжалостно «топил» женщин. По их жалобам я пытался как-то обуздать этого «женоненавистника», в том числе и пытался переубедить его лично. В состоянии откровенности тот рассказал мне причину своей предвзятости: да, как правило, женщины реже попадают в аварии, и не лихачат. Но если создалась опасная аварийная ситуация, и надо ювелирно точно действовать, они бросают руль, и закрывают руками лицо. Они это делают инстинктивно, в силу своих неосознанных половых реакций. И это убивает людей. По его убеждению, женщине в машине место только на пассажирском сидении. И я не смог его переубедить. Я это к тому, что если мужик лезет в руководители, а там, в критической ситуации , когда надо немедленно и энергично действовать, вдруг начинает вести себя как баба, закрывающая лицо руками в ступоре, то это убивает людей. Такой человек опасен для подчинённых, и недостоин изображать из себя лидера, которым, по сути, он не является.
Ашхабад 80-х. Проспект Ленина
ашхабадская уличная торговля напитками (но этот с морсом)
такие вот они, Каракумы
и вот так мы по пескам и ездили...
... или пешком ходили...
и вот так работали (водовоз рядом или бочка на прицепе придавали уверенности)
рабочая лошадка изыскателей УРБ-50м
копка шурфа в песках
вот так выглядит незакрепленный шурф в песчаном грунте
а это шурф с креплением
лазить по ним было страшновато...
типичный шурф и суета вокруг него (2-3 проходчика и геолог)
Следующая публикация
Комментарии 11
А к трагедии привел целый ряд факторов...Во первых Аркадий с Тарасовым дорогой точно приняли водочки на грудь в честь праздника - автор не знал про это, потому что ехал на другой машине с проходчиками, иначе бы внимательно отнеслись к цепочке шнековых скважин и можно было сместить шурф немного в сторону- скважины должны идти через определенное количество метров. К этому наложилась советская реальнось в виде приписок,взяток и прочее. В данном случае пилмат в количестве примерно полтора куба теса поехал на ближайшую кошару, где был продан,а проходчики работали без крепи потому что установка оплачена ( с учётом районного коэффициента 10 м.шурфа стоил примерно 220-240 руб). Если шнеком прошли, значит известны грунты,геолог должен знать об этом - не нужно думать, что это сплошной сыпучий песок - после верхнего пухляка идут песчаники обычно, затем глины ( работал в Кызыл Кумах недалеко относительно)
Вызывает сомнения скорость проходки-...ЕщёАвтору респект за воспоминания и мельчайшие подробности!
А к трагедии привел целый ряд факторов...Во первых Аркадий с Тарасовым дорогой точно приняли водочки на грудь в честь праздника - автор не знал про это, потому что ехал на другой машине с проходчиками, иначе бы внимательно отнеслись к цепочке шнековых скважин и можно было сместить шурф немного в сторону- скважины должны идти через определенное количество метров. К этому наложилась советская реальнось в виде приписок,взяток и прочее. В данном случае пилмат в количестве примерно полтора куба теса поехал на ближайшую кошару, где был продан,а проходчики работали без крепи потому что установка оплачена ( с учётом районного коэффициента 10 м.шурфа стоил примерно 220-240 руб). Если шнеком прошли, значит известны грунты,геолог должен знать об этом - не нужно думать, что это сплошной сыпучий песок - после верхнего пухляка идут песчаники обычно, затем глины ( работал в Кызыл Кумах недалеко относительно)
Вызывает сомнения скорость проходки- размер шурфа по нормам 100*140 см(если память не изменяет
Каротажный шнур это конечно же сигнал тревоги,но наверное Аркадий ещё приложился и поэтому такой преступный приказ.
Такие вот мысли пришли во время прочтения - люди ехали в пустыню не только за романтикой,но и заработать.
Как нельзя повернуть время вспять,
Есть три грамма на тонну породы
Значит, можно здесь золото брать... и т.д.