Предыдущая публикация
Сила любви(предательство)
Макар хотел поделиться своей душевной болью с отцом, но посмотрев в его грустные, уставшие глаза, передумал и тихо сказал:
— Бать, столько лет прошло после смерти матери, а ты не можешь отойти, работа тебя не спасает, и я плохой утешитель.
— Да, сынок, плохо без хозяйки, тебе пора жениться. Когда внуки пойдут, тогда, наверное, и моя душевная боль испугается их смеха, топота и убежит, а пока мне лихо, тяжко, места себе без твоей мамки не нахожу. Я ведь, сынок, женился не по любви, а только потом сердцем так прикипел, что не раз себя ругал за то, что отца не сразу послушался, а столько времени супротивлялся, брыкался. Ты взрослый детина, тебе можно все рассказать — поймёшь. Любил я дочь одного барина, она тоже готова была за меня пойти замуж. Дело было до революции, им шепнули грамотные люди, что перемены нехорошие грядут, они уехали из села. Сам знаешь, такая неразбериха была. Как мы только выстояли, как выжили? Но дело не в этом. Женить меня отец надумал. Вот можно сказать твою мать и облюбовал мой батя. Да она и на самом деле была красивая, скромная, работящая, а мне подавай ту. Сплю и вижу, как с ней венчаюсь.
Как пленный пошел с Полиной под венец. Помню, после свадьбы сели с ней на край кровати, она положила мне голову на плечо и тихо заплакала:
— Ты не думай, что я с радостью за тебя побежала замуж, но ты лучший, кто меня хотел в жены взять. Я не собираюсь в тебе плохое искать, вижу в тебе много хорошего, вот с хорошего и начнем совместную жизнь…
И как-то лаской, заботой, пониманием меня и взяла, своей душой меня привлекла. Уж больно она была терпеливой, не злобной, а уж как меня расхваливала своим родителям — я слушал и думал: «А про кого она, интересно, говорит?» И вот я тогда старался таким стать, о каком она мечтала. Быстро мы облюбовались друг с другом и зажили славно, дружно. Нам все село завидовало, и кто бы ни выходил замуж без своего желания, всем нас в пример ставили. Мол, смотрите, как Захар с Полиной живет, а ведь тоже брыкался. Плохо мне, сынок, без хозяйки, пора и тебя стреножить. Хорош мне быть и за бабу, и за мужика.
Макар понимал отца, любил и уважал, с его решением был согласен, но вот из девчонок ему никто не нравился так, чтобы он смог жениться. Привыкший к любой работе он особо не рвался переложить хозяйство на плечи жены. Он хотел жениться по любви, мечтал о безумном влечении, чтобы при виде любимой крылья вырастали, чтобы от одного ее взгляда сердце трепетно билось.
Макар даже другу доверился и рассказал о том, что время пришло жениться, а выбрать, влюбиться не может, вроде как все девчонки красивые, ладные, а вот так, чтобы душу растеребила одна из них — такого не было.
— А ты к Шуре присмотрись, девчонка интересная, только очень грустная. Поговаривают, что батя ее в ежовых рукавицах держит, вроде как жениха ей достойного ищут, а ты и есть такой. Да что мне тебе объяснять?! Ты ее хорошо знаешь, просто она помоложе тебя, и ты на ее внимания не обращал. Присмотрись к ней! Отца пожалей — сколько можно ему быть и за кухарку, и за доярку?! Ты-то конь ретивый, может, и нет разницы, какую кобылу объезжать, а отцу-то хочется, чтобы не копытом била, а покладистой была, покорной. Вот Шурка — одна их тех, из которой выйдет прекрасная жена и сноха. Стал Макар в клубе за ней присматривать:
с первого взгляда заметил, насколько она проста и естественна. Вроде и не красавица, но очень миловидная. Макар разговаривал с ней о том, о сем, задавал нелепые вопросы, на что Шура улыбалась, обозначив ямочки на щеках, и говорила тихим голосом:
— Здесь шумно, я половину не слышу.
Макар сразу же предложил уединиться. Вот так и начались их свидания. Но самое странное было то, что Макар, действительно, оценил ее человеческие качества, красоту, красиво сложенную фигуру, но сердечко его было спокойным. Шура жила на окраине большого села. Провожая ее домой, Макар думал: «Как далеко она живёт! Наверное, версты две уже протопали, и все молчком, да и разговаривать-то не хочется». Обнимая ее, парень не испытывал повышенного желания своего естества, и в душе понимал, что это не любовь.
«Ну провожаю до дома, ну обнимаю, целую, но нет той искорки, которая зажгла бы мое сердце, но ведь отец тоже женился без любви, зато потом как полюбил, оценил, значит, так и должно быть.
Шура так же думала, как Макар.
«Ну провожает, ну обнимает, но это же не мой Егор, сердце от тоски по нему стонет, а Макар хоть и красивый, и статный, но чужой, холодный».
А вот ее мама не могла нарадоваться на будущего зятя и убеждала дочь:
— Нормальный человек тебе попался, а этого подлюку выкинь из головы. Он не достоин стоять на нашем пороге, а не то чтобы за столом сидеть. То ли дело Макар! Этого и в красный угол посадить любо.
Но Шура на такие возгласы мамы тихо отвечала:
— Мама, я люблю Егора, а вот его родители и вы сами всю жизнь собачитесь и нас развели в разные стороны. Макар, может, и хороший, а сердце мое тянется к Егору.
Мама слушать ничего не хотела, а несостоявшаяся свекровь вообще как-то при встрече с Шурой сообщила, что Егор женится на Евдокии, что хорошие люди буду сватьями, а не они, которых не сватьями, а врагами впору кликать.
Позже Шура узнала, что ни на ком Егор не собирался жениться, все это были выдумки его матери. Отец Шуры вообще сказал, что не дай бог увидит ее с Егором, то забьет до полусмерти и выгонит из дома…Все знали, что две семьи были врагами, а причину никто не мог вспомнить, говорили всякое…Макар вскоре послал сватов к родителям Шуры, а те в свою очередь дали ему понять, что никогда он не пожалеет, что выбрал в жены их дочь, так как покорнее, скромнее и работящей сыскать невозможно.
…Шура после свадьбы взялась за хозяйские дела не на шутку, все у нее в руках горело, и никто даже не догадывался, что в работе она убивает свои мысли, свою любовь к Егору, который после свадьбы Шуры уехал из села, так ни на ком и не женился. Семейная жизнь протекала тихо, спокойно, каждый знал свои обязанности и выполнял добросовестно. Что касалось нежности, ласк, душевного тепла и уюта, то обходились без этого. Уважали друг друга, Шура даже немного мужа и свёкра побаивалась, но страстного влечения Макар и Шура друг к другу не испытывали. Она никак не могла забыть Егора, и часто думая о нем, могла Макара назвать его именем. Но тот нисколько не ревновал, просто молчал, и иногда мог подумать: «Попросит Егор хорошо —. отпущу к нему».
Вскоре Шура понесла. Свекор был рад больше всех. Молодые же не показывали радость, а беременность приняли как должное, как обыденное. Раз женаты, значит, и появление детей не является чудом, чего тут в ладоши хлопать. На свет вскоре появился Максимка, а через два года родили Настю.
Отец, радуясь жизни сына, сказал:
— Хорошая у тебя семья, жена всем на зависть, в руках все горит, как хозяйке примену нет. Мать она самая ласковая, самая добрая. Посмотри, как воркует с детками, ну и как жена, я думаю, что тебе лучше и не найти.
— Да, батя, я счастлив! Мы твердо стоим на ногах, капиталом обросли, хозяйство славное, что ещё мужику надо. Не понравился ответ бате, задумался он, но смолчал. И жили бы они тихо, спокойно, если бы не проклятая война. В один миг отняла она спокойствие, радость, уверенность в завтрашнем дне
Макар, уходя на фронт, обнимал детей и плакал, он возвращался к ним несколько раз, прижимая к себе Настю он шептал:
— Мое ты сердечко, моя ты искорка, душа моя, батя скоро вернётся!
А обнимая сына, с дрожью в голосе говорил:
— Ну, сынок, подрастай скорее, будь мамке помощником.
Когда прощался с женой, то тихо шептал:
— Береги детей и себя, без них мне не жить.
Для Шуры начались черные дни: не было дня, чтобы она не плакала. Благо, свёкор ее поддерживал, уговаривал и помогал не только в работе, с детьми, но и старался успокоить, и просил принять уход мужа на фронт, как временное, быстротечное событие.
— Ты чего голосишь без умолку? Беду в семью кличешь! На то и есть мужики, чтобы защищать свою родную землю от падлюк. Ты за детьми смотри и радуйся, что они есть! Вот твоя опора и надежда, а голосить — не надо ума иметь. Надо иметь терпение и силу духа. Тебе с детьми мило, а ему на сердечке спокойнее.
И такими убеждениями отец успокаивал сноху. Письма Макар писал редко, и в них все больше спрашивал о детях, об отце. Трудно было понять, что письмо адресовано любимой жене, не было объяснений, даже малейшего на то намека, все было сдержанно и отдаленно, только в конце письма писал, что всех обнимает. Бог до поры и времени Макара миловал от ран, а потом словно защиту убрал, и солдат получил страшнейшее ранение.
Окровавленное тело лежало перед врачами, которые смотря на огрызок руки думали: «Ну, солдат, если выживешь, если станешь на ноги — значит, ты не человек, а послан нам богом для того, чтобы мы никогда не теряли веру, а пока мы не верим, что из этого обрубка может воскреснуть человек».
А он воскрес! Сначала от боли застонал, замычал, закричал, а потом, придя в себя и поняв, что нет руки до самого плеча, заплакал, завыл как раненный зверь в западне. Руки не было, а ему казалось, что она болит так, что хочется ее погладить, перевязать рану, но ее вовсе не было, а была невыносимая боль во всем теле, был страх и тревога, был вопрос: «А как же мне, крестьянину, дальше жить, как же управляться на земле, как обнимать детей и вообще быть человеком?»
Солдат понимал, что на войне бывает намного хуже, но для него вот то хуже было не страшным, а вот остаться живым в таком состоянии было невыносимо жутко. И первый вопрос был: «Как взять плуг в руки и как обнять детей?»
Врач Илья Васильевич повидал немало таких раненых, и в какой-то степени предвидел их поведение. Сначала успокаивал, потом переходил на убеждения повышенным голосом. К Макару он отнёсся по-братски. Когда доктор узнал из документов место его рождения, то признался, что он с сестрой родом из тех краев, и в свое время они уехали к дяде в город, но по сей день вспоминают ту малую родину, а сестра — жениха.
— Послушай меня, солдат! Я повидал много больных и здоровых! Запомни, можно иметь руки и ноги и не иметь души — вот тот человек не человек. А есть люди без рук и ног, но они с большой душой, цепляются за жизнь и находят свою нишу, ещё сами помогают другим. Бог отнимает руку, а даёт взамен невидимую силу! Эта сила и есть любовь к жизни! Ещё не раз скажешь Богу спасибо за свою жизнь!
…Ася работала в госпитале медсестрой. Она оставляла нежный след в памяти многих раненых, трудно было в нее не влюбиться: уж больно она была красивой. Большие карие глаза, открытая улыбка, густые волосы уложены в две косы. Ко всем больным была участна, а как женщина — неприступна. Когда делала Макару перевязки, то всячески старалась отвлечь от боли, задавала вопросы про то и сё, могла рассказать что-то смешное, обязательно похвалит за терпение и рукой проведет по его спине. А однажды она погладила его шевелюру и смеясь сказала:
— Оброс ты или зарос, как правильно сказать? Наверное, пора тебя постричь?
Макар сказал:
— Хорошо было бы, если бы рука заново отросла, а то как подумаю, как дальше быть, мурашки по телу!
— Ой, подумаешь, руки нет, вторая-то есть, тебе же не голову оторвало. Вот я лично не считаю, что это трагедия! Да, тяжело, да неловко, больно, но больнее тем, чьи родные погибли. Ты такой молодой, красивый, вся жизнь впереди.
Бальзамом на душу были эти слова. Всякий раз от ее прикосновения Макара било током, он готов был схватить ее руки и расцеловать.
Он испытывал одновременно и сильный стресс, и огромное удовольствие от ее присутствия. Обратной стороной этого острого удовольствия являлись сильнейшие страдания. Ведь он совсем не хотел возвращаться к жене. Всякий раз представлял, как приедит домой и обнимет детей хоть одной рукой, а потом? Что потом? Где найти силу их оставить и вернуться к Асе? А отец?
«Как ему жить с моим предательством?» — Макар все думал, даже часто разговаривал сам с собой.
А Ася все сильнее и сильнее влюблялась в Макара, все больше и больше времени уделяла ему, чем другим раненым, а когда он смог сам встать и ходить, то часто после ее смены они уединялись для откровенных разговоров.
Впервые Макар познал огненный поцелуй. Ему казалось, что вместо рук у него выросли крылья. Он млел от одного взгляда Аси, от ее прикосновения весь покрывался потом.
Скоро его должны были комиссовать. От своей любимой он не скрывал переживания, связанные с детьми и отцом, был настолько откровенен, настолько открыт, что Ася поражалась его доверчивости. Она была уверена в своей и в его любви и предложила пожить у нее:
— Макар, тебе надо окрепнуть, привести мысли в порядок, время всегда помогает сделать правильные выводы, не допустить ошибки.
Макар отвечал:
— Никакой ошибки нет, я поживу у тебя, а потом мы поедем вместе ко мне, и не надо никому врать, обманывать себя и других.
Когда Илья Васильевич узнал, что Макара забрала из больницы медсестра, был в ярости. Он понимал, что это не его дело, но все же не смог в себе держать негодования. Он, смотря в глаза Аси, сказал:
— Ты что, думаешь, кроме Макара никого бы не полюбила, или на твою долю не хватило бы свободного человека? Зачем тебе, молодой, красивой, изувеченный? Нет, я не то говорю. Почему ты влезаешь в судьбу человека, у которого дети, жена, которая все эти годы ждала его, молилась за него? Как ты могла не подумать о них? Запомни, можно воспользоваться своей красотой, нежностью, лаской в то время, когда действительно мужикам этого не хватало, но это такой грех, такое предательство. Время не такое лечит, а вашу похоть вылечило бы в два счета. Макар должен,просто обязан, вернуться к своим детям, а ты должна ему в этом помочь. Хватает детей, у которых отцы погибли, не хватало ещё детей, брошенных уцелевшими отцами. Какой же ты грех берешь на свои плечи!
Последние слова Илья Васильевич говорил, глотая слезы, ведь он любил Асю как дочку и ценил ее, а вот сейчас понять ее не мог и готов был отправить на фронт, подальше от Макара.
Ася долго молчала, а потом сквозь слезы ответила:
— Мы любим друг друга, поэтому я его от себя не отпущу, куда он — туда и я.
Бесполезно было убеждать Асю да и поздно. Она под сердцем носила дитё греха…
Прошло два месяца, как Макар жил в коммуналке с любимой, и не было ни одной ночи, чтобы не снились ему дети и отец. Письма домой писал регулярно, они были короткими и непонятными.
Отец, почуяв неладное с сыном, сник, замкнулся и начал часто жаловаться на сердце.
После освобождения от немцев стали восстанавливать совхоз. Шура день и ночь полуголодная пропадала то на ферме, то на полях или на лесоповале. В свободные минуты от работы она обнимала детей и говорила:
— Немного осталось потерпеть, вот батя вернётся, и нам легче станет. Главное, что он жив, а что без руки — это ерунда. Вон Андрей без ноги вернулся, а уже помогает, мешки только так нам на спины бросает.
Время шло, а Макар не возвращался. В одном из писем он написал: «Я жив, здоров, скоро приеду, но не один. Простите меня, такая судьба у меня. Батя, ты любил, меня поймёшь, а Шура не любила меня, тоже должна понять».
Но в душе он знал, что понимать его никто не будет.
…Отец, обнимая сына, зарыдал, жена в это время была на ферме. Дети же, забывшие отца, наклонив головы, спрятались за спину дедушки.
— Подожди, пообвыкнутся, ведь они не помнят тебя. Давайте с дороги перекусите, хотя скудный обед у нас, но думаю, что и у вас не барские харчи. Вижу ждёте пополнения. А ответь сынок, этих-то кто кормить будет? Что же вы глазами хлопаете, как Шуре-то будете в глаза смотреть, что скажете? И ты, красавица, слушай меня. Вот Макар без руки, а дети бы ему стали второй рукой. Ай нет, они за мать не простят, и я вас не прощаю, но так как ты мой сын, то твой позор делю пополам, а ты мне снохой не станешь, у меня уже есть сноха. Вот посмотрел на вас, убедился, что сын мой жив, и давайте уезжайте назад. Как вы представляете жить с теми, кого предали, в спину нож вонзили? Председатель вас не примет на работу, жить вам негде, я же не выгоню Шуру. Да и что говорить, вы же, наверное, себя считаете героями, вот и живите, геройствуйте без нашей помощи, а мы как-нибудь проживем. Если бы, сынок, знал ты, какой труд несла, да и несёт твоя жена! Она ходит и шатается, а какая она терпеливая, детей обнимает и смеётся, ни разу не заплакала, только когда Настя заболела. Тогда она от страха выла, перед немецким врачом на колени стала, а тот ее поднял, и сказал: «Я знаю, что такое дети для матери, посмотрю твою дочь, помогу». Но перед тобой она на колени не станет!
В это время открылась дверь и влетела домой Шура. Маленькая, худенькая, беззащитная женщина смотрела огромными глазами, наполненными слезами на мужа, и как рыба хватала воздух. Пуговицы на фуфайке были расстегнуты, шаль свалилась с головы на плечи, на волосах блестела седая прядь. С трудом она тихим голосом поздоровалась. Дети подбежали к ней и начали обнимать. В доме повисла тишина, и никто не знал как ее нарушить. Шура оказалась смелее всех:
— Я так думаю, что без слов всё ясно. Макар ты насовсем приехал, или как? В этом доме есть хозяин, ему решать, кому в нем жить. Скажешь, отец, чтобы мы ушли, то спорить, голосить не буду.
Макар приглушённым голосом, словно оправдываясь, начал разговор:
— Шура, я не смогу жить без детей, да и отец не молодеет, ему моя помощь нужна, а уж в родных краях я и с одной рукой сгожусь. Мне тесно, больно, тяжко жить вдалеке от вас.
— От нас? — воскликнула Шура.— Тебе тяжело? Тяжело мне и отцу, детям. Им-то как быть при живом отце брошенными?
И Шура зарыдала.
Дети, глядя на нее, тоже заплакали. Ася не выдержала и выбежала из дома. Недолго думая, вышел и Макар. Они молча шли в неизвестном направлении. Их никто не окликнул, не позвал назад. Ася сквозь слезы сказала:
— Я не могу больше идти, да и куда мы идём, ночь на дворе.
— Пойдем к моей тётушке, маминой сестре, она хоть и не очень с нами была дружна, но все же может разрешить у нее остановиться.
И, действительно, тетушка встретила племянника с большой радостью. Два сына у нее погибли на войне, муж погиб в партизанах. Она их внимательно выслушала и предложила свой кров. Ася уговаривала Макара возвратиться к себе домой, но он был не пробиваем никакими уговорами.
Шура после ухода мужа долго плакала, ее терзали сомнения. Зря, наверное, прогнали Макара, он же единственный сын, опора для отца, а может, большей опорой будет отец для него. Да и кто знает, может быть, действительно такая большая любовь, если не боялся ни отцовского, ни людского гнева, осуждения. Может, и детям лучше будет под отцовским вниманием.
«Я-то чужая, и мне он чужой, но они-то родные. Ведь война доказала, что в связке и гуж легче тянуть».
Шура не спала, все думала и думала, не спал и свёкор: то застонал, то захлюпал слезами, то закурил. Они встали вместе и вышли на порог.
— Тяжело мне, дочка, без сына, и с его позором тяжело.
— И мне тяжело, соседка сказала, что он у бабы Любы остановился, может, оставим его в селе? Время успокоит, все поставит на свои места. Я же жила без него всю войну и дальше буду жить. А дети… кто знает, может, будут рады ему. Давай не будем им мешать жить. Сходи, батя, к ним, поговори.
Отец не стал ждать рассвета, ночью пошел к бабе Любе. Издалека увидел два силуэта на пороге. Макар нежно обнимал Асю за плечи и успокаивал. Они не спали всю ночь. Захар Петрович подошёл к ним, долго молчал, а потом обнял сына и тихим голосом сказал:
— Сынок, хочешь оставайся, не гоню. Шура уходит к своей матери, та занемогла, да и понятно, может, легче ей будет там все забыть, а уж как дальше вы будете жить, думайте сами.
— Нет, батя, мы найдем жилье. Шура не должна покидать дом.
— Нет, сынок, она сказала, что не хочет жить в доме, порог которого будешь переступать ты, одно дело я и ты, другое — она. Поэтому для нее лучше уйти домой, а я буду ей помогать. Она для меня как дочка. Если бы ты ее любил, так не поступил, а раз поступил, то ваши пути не должны пересекаться. Поживи ещё пару дней здесь и приходи домой. А дальше что хотите: и как хотите живите, я тебе не указ.
Так и поступила Шура, ушла к матери, свёкор ей отдал все: и корову, и кур, и свинью, весь инвентарь, корм. А вот теперь пусть они начинают жизнь с нуля, она же ехала за а мужем, на что-то рассчитывала, не боялась смотреть в глаза жене мужа, пусть и не боится наживать все необходимое для жизни. Один бог знает, как тяжело было Захару Петровичу уживаться с новой снохой. Каждый вечер он ждал, что к нему подбегут внуки и юркнут с холодными пяточками к нему под одеяло, и как он будет их обнимать. Каждое утро он вспоминал, как Шура бегала около печки и старалась управиться с хозяйством: приготовить им варево на целый день. На душе у него было пусто, холодно и тревожно. Он мог за день не проронить ни слова, а на вопросы Аси просто не реагировал, молчал. Внуки к дедушке не прибегали, он сам их навещал каждый день. Шура никогда не спрашивала про мужа.
Многие люди осуждали Захара Петровича за то, что принял новую сноху, а многие сочувствовали. Но как бы с отцом ни складывались отношения, Макар был счастлив, он любил Асю и всячески, как только мог, ей во всем помогал. Вскоре она родила сына. От счастья были на седьмом небе, и глядя на них, стал оттаивать Захар Петрович. Через три месяца после родов Ася бегала по селу и оказывала больным медицинскую помочь, а дедушка сидел с внуком. Сначала люди косились, относились с недоверием к фельдшеру, а потом поняли, что Ася — обыкновенная женщина с добрым, отзывчивым сердцем, просто любовь ее сделала наглой, бессовестной, не желающей отступать. Ведь не каждому дано любить и бороться за любовь. И никто не мог ответить: плохо быть такой или хорошо, грешно это или нет. Наверное, все-таки очень грешно, но если это любовь от чистого сердца, то наверное, нет! Но если подумать и побыть на месте детей, то наверное ради них можно пожертвовать и любовью к женщине. Жизнь — сложная штука и именно мы делаем ее такой. Можно задавать тысячу вопросов и не получить ни одного ответа.
Автор: Наталья Артамонова
Остальные работы автора вы найдете здесь↙️ #КраснаяБусинка_опусыИрассказы
Следующая публикация
Комментарии 100