Предыдущая публикация
А я мужа не любила...
– А я мужа свово не любила.– А прожили сколько?– Прожили-то… Так вот и считай, в семьдесят первом поженились.– И как это – не любила?На скамье возле могилки сидели две малознакомые женщины. Они убирались тут на разных захоронениях, а потом случайно сошлись в разговоре.– Муж? – подошла и кивнула на фото памятника женщина в сером берете.– Муж. Год уж… Не могу привыкнуть, тоскую, сил нет. Вот и хожу… Любила я его сильно, – женщина подтянула концы черного платка.
А я мужа не любила... - 978755965717
Помолчали, а потом подошедшая вздохнула и сказала:– А я мужа свово не любила.Собеседница повернула голову, заинтересовалась:– А прожили сколько?– Прожили-то… Так вот и считай, в семьдесят первом поженились.– И как это – не любила, когда столько лет вместе …– Назло за него пошла. Нравился мне парень, а он к подружке переметнулся, вот я и решила – выскочу-ка замуж вперёд их. А тут Юрка–мямля. Он следом ходил всё, нравилась я ему, вот и…– И чего?– Ох! Чуть со свадьбы своей не убегла. Деревня гуляет, а я плачу. Кончилась, думаю, молодость. А на жениха гляну – хошь волком вой. Плюгавый, маленький, с залысинами уж, и уши торчком. Костюм на нем сидит, как на корове седло. Улыбается, счастливый, зиньки свои с меня не спускает… Тьфу ты, думаю… Сама ж виновата.– А дальше?– А что дальше. Жить начали у его родителей. Они, как он – пылинки с меня сдувают. Я, знаешь, дородная была, глаза сливовые, коса, грудь платье рвет по швам. Все ж понимали, что не пара он мне.Утром встану, а у меня и обувь вся помыта – мать Юрика заставляла. А я ещё фыркала, командовала там у них, орала даже на мать. А всё потому, что сама себя жалела. Не любила же… Ну, и не заладилось – кому ж понравится, когда сноха такая?Вот Юрик и говорит: а поехали, мол, на БАМ, подзаработаем. И от родителей отделимся, сами будем. А мне чего? Мне лишь бы куда! Ветер в голове.А тогда как раз на комсомольцев давили – БАМ, БАМ! Я б сама не смогла, а Юрка смог, пробился, включили нас в отряд, поехали мы сначала в Пермь, а уж оттуда дальше, в края амурские.И поехали врозь: тогда женщин в один вагон погрузили, а мужиков – в другой. Юрка остался без харчей, у меня сумка-то, а сквозь вагоны прохода не было тогда.А мне и дела нет, подружилась сразу, веселье у нас, всё – на стол, всё – общее. Думаю – найдет он чего-нибудь там. Все пироги, что мать его на дорогу напекла, девкам раздала.
Гришка с Катькой загулял, бухгалтершей, и меня по боку. Как сказала, что беременная, так и … Да ещё при всех грязью обливать начал. Дескать – сама я ему на шею повесилась, не оторвать, потому как муж – слабак.Юрке передали, добрые ж люди-то. А у него, видать, любовь ко мне весь ум высосала. Он драться с Гришей полез. За станцией это случилось, мы и не ведали. Мне уж сообщили, что в больницу Юру свезли. Я – туда. Ругаю по дороге его Сашке, водителю … Ну не дурак? Какой Гриша, и какой – он. Неуж справишься? А Сашка молчит – осуждает меня. Видно же.А в больницу как приехала – в слезы кинулась. Лежит, лицо синее, опухшее, как и не он, а нога с гирею.– Зачем? Зачем полез, – говорю.А он…– Да я за тебя …!!!А мне и себя тогда жалко было. Ох, жалко… Беременных-то отсылали со стройки. Дети там не приветствовались. Это значит – в деревню ехать, а там объяснять, что не Юркин сын… Кем посчитают? Ясно кем… А я, если честно-то, до конца и уверена не была – чей ребятенок. С Юркой-то ведь тоже было…Ходила я тогда в больницу, передачи носила. Но не из любви, из ответственности простой.
Помню, на костыли он только встал, пришла я, стоим у окна, он в пижаме стариковской больничной, прям, как дед старый, пожух весь с горя. Смотрит в окно и говорит:– Не разводись, уедем отсюда, мой ребенок будет и ничей больше.А я – нет бы спасибо сказать, говорю:– Зачем тебе?– Люблю, – отвечает.А я ему:– Ну, как хошь.Повернулась да и пошла по коридору, чувствую смотрит мне вслед, ждёт, что обернусь, а не обернулась я, хоть у самой от радости бабочки в животе заиграли – не возвращаться в деревню, радость, вместе-то ведь легче с ребенком.Переехали мы тогда в Забайкалье. Юрка-то тихий-тихий, а на работе его заметили. Он ведь техникум закончил машиностроительный, так сразу и пригодилось образованье. Бригадиром стал по каким-то гидроэлеваторам, ездил с места на место, а как домой возвращался, так всегда с подарками – все вкусное сам не съест, мне везёт.– У меня жена, – говорит, – Беременная.Он хвастается, а я глаза прячу. Нам тогда комнату в доме дали, меня учетчицей поставили.В роддоме уж поняла – Гришкин сын, чернявый. А Юрка и виду не подал, смотрел на него, улыбался, чуть слезу не пустил, когда из роддома забирал.Максюшка тяжёлый был…с рождения тяжёлый. Ещё бы – во грехе зачат. Болел, орал. Юрка тоже извелся весь, засыпал на ходу. Но хоть бы слово…
А через год я Машу родила от Юрки. Назвали в честь матери его. Тогда уж поняла я, что насолила крепко его родителям, но отец-то помер, хоть матери приятное сделать.А к Юрке я тогда вообще ничего не чувствовала. Ни любви, ни ненависти. Когда дети погодки маленькие, уж и не до чего. Ждала только, чтоб помог. А он и простирает, и приберет, и выспаться мне даст.Как-то полоскать белье собрался, так еле таз отобрала. Что мужики-то скажут: начальник, а трусы бабские полощет. А он:– Вода ледяная. Лучше что ли, если жена заболеет? Пусть чего хошь говорят!Еле отобрала тогда таз у него, злилась – как баба себя ведет.И эта любовь его чрезмерная со временем ещё больше раздражать начала.А сын, Максимка, лет в тринадцать уж на учёте стоял в детской комнате милиции. Я пока туда бегала с ответственным по делам несовершеннолетних познакомилась. Хороший мужик, неженатый, понравился. И с Максимкой общий язык находил. Отца-то он не слушал, подальше посылал. Слабохарактерный Юрка ведь. Ни наказать не может, ни пристрожить. Я – за ремень бывало. Ну, как ещё, коли он по ларькам ворует? А отец не даёт, ремень выхватывает.А Юру тогда на учебу направляли. Мы уж в Новосибирске жили, квартиру получили хорошую. А его, значит, в Москву на учебу посылают.
Говорит: «Скажешь – не ехать, так и не поеду.» Чувствовал уже, что худо у нас.Отвечаю: «Поезжай.»С горечью уехал тогда. А Сергей этот, милиционер, сразу ко мне – бросай, говорит, мужа, разводись, не любишь ведь… А я…Женщина замолчала, стряхнула листву со столика.– А ты? – собеседница уж перешла на «ты», рассказ сблизил.Рассказчица посмотрела на нее, меж бровями – складка. Видать, тяжелы воспоминания.– А я все думала–думала… Тут и Юрий письмо прислал, до сих пор его храню. Никто не знает, а я храню. Писал, что понял – жизнь мне испортил, потому как не любила я его никогда, а только терпела. Писал, что решил так: коли напишу, что не нужен, так и не вернётся уж. Писал, что детей не оставит – половину зарплаты мне присылать будет, что все мне остается. Счастья желал и устройства всех дел. Хорошее письмо было. Нет там обиды, нет укора. Всю боль себе оставил, а мне – живи да радуйся.С березы посыпалась листва, опять на столике листья. День был теплый осенний, небо голубое. Женщина в черном платке утирала кончиком платка слезы.– Чего плачете-то? – спросила рассказчица.– Да-а… Плачется что-то. Жизнь такая штука, как вспомнишь – слезу вышибает. Говори говори… Ушла ты? К милиционеру-то ушла?– Ох! Ночи не спала тогда. И Максим от рук отбивается, и сама запуталась в жизни своей. Письмо это теребила. На заводе у нас мастером женщина работала, подружились, постарше она была. Говорит: «Дура ты, Лидка! Таких мужиков на руках носить надо.»И однажды утром встала, как охолонуло – думаю, да что ж я такое делаю-то! Мужик ради меня, считай, всю жизнь живёт, а я…Вспоминала всё. Как ходил за мной, как помогал. Однажды в больницу я попала – по женской части оперировали, да неудачно. В общем, думала уж всё. И врачи, похоже, так думали. Шептались в реанимации, слышала я.
В палату перевели – жёлтую, никакущую. А там уж Юрка ждет. И вот тихий-тихий, а тут всех на ноги поднял, сам не уходил, сидел, все руку мою гладил, и санитарку нанял, и лекарства достал.В общем, если б не он тогда…А ещё как-то случайно посылку мы не свою себе забрали. Вертолёт к нам из райцентра прилетал, привозил продукты, почту. А тут вьюга, а посылки в снег побросали, ну и напутали.Уж дома заметили, что не наша. Так он по пурге такой в соседний поселок ее потащил. Как я отговаривала – не послушал. Люди, говорит, ждали, надеялись, а мы… Вернулся тогда – щеки отморозил, заболел потом…И вот поняла я, что никогошеньки не надо мне, кроме него.Письмо написать? Так разве поймет? Столько лет я ему доказывала, что ни во что не ставлю. Разве напишешь чувства свои?А ведь понимаю – решил он там уж уходить от меня, решил, что другого люблю.Осень шла. Вот такая же – теплая. Хорошо помню. Детей определила, с работой уладила, и – на вокзал. Сама к нему в Москву поехала.Еду, а поезд мед-лен-ный, хоть впереди беги, до чего хочу увидеть его. Взгляд его перед глазами – родной такой, спасительный. И лысину люблю, и уши, и брюшко, и всего его люблю…В общежитии по адресу сказали, что на занятиях они, указали куда ехать. Я еду в метро и кругом его глазами ищу.Внутрь-то не пустили, в учреждение. Ждала на лестнице высокой, все глаза просмотрела. И не узнала – вышел с группой он своей – представительный такой, в кепке, в плаще коротком, с папкой под мышкой, а я оцепенела будто. И чудно так – от любви к собственному мужу оцепенела.Они мимо идут, а я молчу. Он и не заметил. Уж прошли они по аллее, тогда окликнула.Оглянулся, остановился, смотрит на меня, глазам не верит. Так и стоим, смотрим друг на друга, а листья, вот как сейчас … сыпятся.Друзья его глядят, понять ничего не могут. А мы как рванем друг к другу одновременно. Папка его выпала, тетрадки в разные стороны, а мы обнялись и сказать ничего не можем оба.Чего тут скажешь?
А те смеются, сокурсники его: «Вот это, говорят, любовь! Сто лет живут, а так встретились.»Платок слушательницы промок насквозь. Она высморкалась.– Так до конца в любви и дожили, да?– До какого конца?– Ну, так ведь, – женщина махнула на ту могилку, где убиралась собеседница, – Это ж у него ты…?– Ааа… Не-ет. Это Максюша наш тут лежит, сынок. Помер он рано. И сорока не было. С пути-дорожки плохой не сошел. В тюрьме сидел даже. Настрадались мы с Юрой. Потом пил, вот и…– Так муж жив? – обрадовалась женщина.– Жи-ив, – женщина перекрестилась, – Слава Богу! Он меня завез тут управиться, да и по делам поехал. Дочке помогаем, – она оглянулась, – А вон и он. Уж за мною. Заболтались мы. Может подвезти Вас куда?– Нет, я ещё тут по могилкам своих пройдусь. Спасибо.К ним подошёл немолодой полноватый мужчина. Одет он был в черную куртку, кожаную кепку. Довольно симпатичный, круглолицый и мягкий. Поздоровался дружелюбно.– Устал, Юрочка? Чай, убегался там? – жена стряхивала с плеча мужа соринки.Он сам собрал весь инвентарь с могилы сына, но жена забрала у него тяжёлый мусор, переживая за больную его спину, отнесла сама.И пошли они вдвоем под руку по жёлтой кладбищенской аллее мимо захоронений.Перед поворотом женщина в сером берете оглянулась и махнула собеседнице рукой, вслед за ней махнул рукой и муж.А женщина смотрела на портрет своего мужа на памятнике и думала о том, что счастье человека не живёт само по себе, оно существует лишь тогда, когда ты принял его в свое сердце.И одно оно, счастье это – любить и быть любимым.
Следующая публикация
Комментарии 7
Жизненная.