Душа художника

Алексей Алексеевич, взойдя на крыльцо старого дома, велел отбить дверь и вошёл в комнаты. Здесь всё было покрыто пылью, ветхо и полуразрушено. Казачок, идущий впереди, освещал фонарём то позолоту на стене, то сваленные в углу обломки мебели. Большая крыса перебежала комнату. Всё ценное, очевидно, было унесено из дома. Алексей Алексеевич уже хотел вернуться, но заглянул в низкое, пустое зальце и на стене увидел висевший косо, большой, во весь рост, портрет молодой женщины. Казачок поднял фонарь. Полотно было подёрнуто пылью, но краски свежи, и Алексей Алексеевич разглядел дивной красоты лицо, гладко причёсанные, пудреные волосы, высокие дуги бровей, маленький и страстный рот с приподнятыми уг

«Одну Россию в мире видя…» Умер Илья Глазунов, один из самых оригинальных, спорных и обсуждаемых художников современности В упрек Глазунову обычно ставят три вещи: 1) «недостатки» техники исполнения; 2) политизированность работ («пропагандистский пафос»); 3) элемент конъюнктурности (обилие парадных портретов в творчестве Глазунова). По поводу первой претензии: всё, что есть у Глазунова оригинального – его тяготение к иконописи, определенная манера стилизации, его преодоление реалистичной техники, которое далось ему легко и естественно, - безусловно вызывает зависть у бесталанных и бесхарактерных критиков. О всех рассуждениях по поводу техники прекрасно выразился в свое врем

Может показаться, что мир становится все хуже и хуже: это и надоедливый шум заполонивших нас автомобилей, и страх перед катастрофой, которой нас пугают газеты. Но взгляд философа, созерцающего жизнь, искрится доброжелательностью, подмечая, что, в сущности, ничего не изменилось и по-прежнему остаются в почете добро и красота. Если же жизнь иногда кажется мрачной, то только от близорукости. Для тех, кто умеет смотреть, она предстает такой же полной открытий и наслаждений, какой она являлась поэтам прошлого. Честно говоря, задаешься вопросом, какой художник, проходя мимоходом, вдруг превращает жизнь в маленький шедевр. Сколько раз я был поражен вдруг неож

Душа моя озарена неземной радостью, как эти чудесные весенние утра, которыми я наслаждаюсь от всего сердца. Я совсем один и блаженствую в здешнем краю, словно созданном для таких, как я. Я так счастлив, мой друг, так упоен ощущением покоя, что искусство мое страдает от этого. Ни одного штриха не мог бы я сделать, а никогда не был таким большим художником, как в эти минуты. Когда вкруг меня дымится туманом долина, а полуденное солнце недвижно висит над непроницаемым пологом темного леса и лишь редкие лучи украдкой просачиваются в его священный мрак; когда я, лежа в высокой траве у шумного ручья, вперив взор в густую, пеструю сеть, сотканную из бесконечного множества былинок, внимаю голосу это

Прося прислать ему эти стихи, М. В. Добужинский писал В. В. Набокову: "Вы когда-то написали маленькие стихи, посвященные мне. Их у меня нет, а я очень ими дорожу как знаком отличия. Это для меня Владимир I-й степени и с короной". Воспоминанье, острый луч, Преобрази мое изгнанье, Пронзи меня, воспоминанье О баржах петербургских туч В небесных ветренных просторах, О закоулочных заборах, О добрых ликах фонарей. Я помню, над Невой моей Бывали сумерки, как шорох Тушующих карандашей. Все это живописец главный Передо мною развернул, И кажется совсем недавно В лицо мне этот ветер дул Изображенный им в летучих Осенних листьях, в зыбких тучах. И плыл по набережной гул, Во мгле колок

Святой Лука, я скромный подмастерье, Твой бессловесный, преданный Телец, Ты пред Мадонной – мой истец, Так передай же, что теперь я Совсем иной: сиена и свинец, И охра – всё иначе зазвучит… В тот день толок я в ступе лазурит, А ты молился, мой учитель. Мы занесли в свою обитель Две загрунтованных доски, Ты сделал первые мазки И рисовал так упоённо, Как будто видел наяву Мадонну. И говорил: «Смотри, слепец, Камнями изукрашенный венец И жемчугом расшитые одежды – Всё пред тобой: и тонкие персты, И на руках младенец златокудрый…» И вдруг махал рукой: «Как глуп же ты! Подай мне лучше желтой пудры… И растворитель». Я ничего не видел, мой учитель, В тот день волшебный, но теперь, Когда тебя со

Я хочу знать мысли Бога... все остальное частности. Я не пытаюсь вообразить Бога как личность; мне достаточно изумительной структуры мироздания, насколько наши несовершенные органы чувств могут её воспринять. Наука без религии хрома, религия без науки слепа. То, что вы читали о моих религиозных убеждениях, — это, конечно, ложь; ложь, которая навязчиво повторяется. Я не верю в персонифицированное божество и никогда этого не отрицал, а всегда ясно об этом говорил. Если во мне и есть что-то, что можно назвать религиозным, то это — безграничное восхищение структурой мироздания, насколько наша наука может её постичь. Я — глубоко религиозный безбожник. Можно сказать, что это своего рода нов

Когда я впервые случайно забрел сюда и очутился под липами, деревушка, объятая послеполуденной тишиною, казалась вымершей. Все трудились в поле; один лишь мальчуган лет четырех сидел на земле, прижимая к груди другого малыша, полугодовалого младенца, сидевшего у него между ног, служа ему как бы креслом. Тот, несмотря на живость своих черных глаз, сидел покойно. Я нашел сию картину весьма занятной и, присев на плуг, стоявший напротив, с превеликим удовольствием запечатлел сцену братских объятий. Затем присовокупил я к изображенному ближайшую ограду, ворота сарая и несколько сломанных тележных колес, все как было, без всяких прикрас и перемещений, и по прошествии часа обнаружил, что у меня выш

Как мошки зарею, Крылатые звуки толпятся; С любимой мечтою Не хочется сердцу расстаться. Но цвет вдохновенья Печален средь буднишних терний; Былое стремленье Далеко, как отблеск вечерний. Но память былого Всё крадется в сердце тревожно... О, если б без слова Сказаться душой было можно! Афанасий Фет11 августа 1844