ЭЛЬДАР РЯЗАНОВ о ЛЮДМИЛЕ ГУРЧЕНКО:
"Мне хочется рассказать в этой главе главным образом об актрисе, с которой мы когда-то начинали свой путь в кино и наконец снова встретились в совместной экранной работе, — о Людмиле Гурченко.
Для начала вернемся в далекое прошлое и вспомним, как же получилось, что Людмила Гурченко стала сниматься в комедии «Карнавальная ночь».
Этому предшествовала весьма причудливая цепь событий. Среди кандидаток на главную женскую роль (а их было предостаточно) значилась и Гурченко — способная студентка второго курса ВГИКа.
Мы знали, что она музыкальна, ритмична, хорошо поет, танцует. Что же еще нужно для ревю? Были проведены кинопробы. Надо сказать, что все претендентки ставились в одинаковые условия: играли эпизод и исполняли выбранную ими песенку. Гурченко пела одну из песен модной в те годы аргентинской актрисы Лолиты Торрес.
Гурченко лихо спела и станцевала, и была непередаваемо похожа на оригинал, который то ли бессознательно, то ли с умыслом копировала. Было ясно, что Лолита Торрес являлась ее тогдашним кумиром.
Однако кандидатура Гурченко была отклонена как съемочной группой, так и художественным советом. Дело в том, что снимать картину поручили молодому оператору-дебютанту и он снял Гурченко так, что ее невозможно было узнать: на экране пел и плясал просто- напросто уродец. Несмотря на несомненную одаренность молодой артистки, было ясно, что она никогда не будет сниматься.
Художественный совет единодушно утвердил другую девушку из самодеятельности, которая была очаровательна, мило напевала и прелестно улыбалась. Начались съёмки. И уже на третий съёмочный день я понял, что все мы обманулись.
Наша «героиня» выдала на кинопробе, по сути, всё, что умела. Это был её творческий потолок. Профессией она не владела, а нужно было каждый день работать, играть, лепить образ, обогащать неважно выписанную роль, вносить свой личный, душевный багаж.
А на экране действовал персонаж довольно скучный. Стало ясно: надо немедленно менять героиню. Сделать это было непросто — ведь наносилась глубокая травма ни в чем не виноватой, милой, симпатичной девушке. Но интересы картины (правда, они совпадали с моими) требовали, чтобы я через это переступил.
Иного выхода не было.
И я отправился к директору студии И. А. Пырьеву с повинной. Правда, он, как председатель художественного совета, тоже был не безгрешен: именно он утвердил эту кандидатуру. Я показал ему первые съёмки и попросил разрешения на замену исполнительницы.
На кого ее надо было менять, я, признаюсь, точно не знал. Единственное, в чем я был уверен, — это не Гурченко. Однако Иван Александрович предложил именно Гурченко. Я изумился, потому что до сих пор он был активно против.
Такой неожиданный поворот во мнении директора «Мосфильма» произошел потому, что за несколько дней до моего прихода Пырьев лично познакомился с Гурченко, рассмотрел ее, побеседовал, и она ему очень понравилась.
К этому времени «Карнавальную ночь» снимал уже другой оператор, маститый и опытный. Предыдущего, так как на кинопробах он смог исказить внешность не только никому не ведомой Гурченко, но и ряда других артисток, вполне «киногеничных», с работы над фильмом сняли.
Было сделано ещё несколько проб грима, оператор поискал освещение, выявляющее достоинства лица. Что касается фигуры, то здесь все было в порядке, талия была такой тонкой, что это казалось неправдоподобным.
С учетом изящного сложения Люси сшили платья, которые ей очень шли. И в результате на экране возник облик милой девушки, какой ее и запомнили многочисленные зрители «Карнавальной ночи».
Тогда я впервые понял, как много зависит в нашем деле от оператора, гримера, от художника по костюмам. Казалось, все это — иллюстрация к известной старинной поговорке: «половина нашей красоты принадлежит парикмахерам и портным».
И все-таки не совсем так. Красота человеческая в первую очередь светится изнутри, и, если не прекрасна, не талантлива душа, никакие внешние ухищрения не помогут. Случай с Людмилой Гурченко был именно таков.
Душа молодой актрисы пела, излучала талант, а темперамент бил во все барабаны.
Жизнь разводила нас в разные стороны. Однако я помнил наш общий успех в первой комедии, помнил, как славно и дружно мы тогда работали. Приступая к постановке «Гусарской баллады», я, конечно же, наметил Л. Гурченко как одну из кандидаток на главную роль.
Правда, меня смущало, что её хрупкая, субтильная фигурка будет выглядеть не совсем убедительно в воинских эпизодах, в кавалерийских погонях, в фехтовальных схватках, но я верил в талант артистки и надеялся, что это удастся преодолеть.
Однако кинопроба получилась неудачной.
Актриса оказалась не готова к съёмке, путала текст, играла вяло, неуверенно. Это огорчило меня. Я считал, что ради такой роли надо выложиться до конца, подготовиться изо всех своих сил.
Подобная мобилизация подразумевалась сама собой. Потом, уже много лет спустя, я узнал, что кинопроба совпала с трудным периодом жизни артистки и именно в эти дни ей было особенно тяжело. Но она, как человек гордый, не сказала мне об этом ни слова, а я расценил её неудачу по-своему.
Должно быть, я проявил тогда определенную нечуткость. Я решил, что она оказалась актрисой лишь одной роли. И в глубине души поставил на ней крест. Судьба развела нас на долгий срок.
Следующая наша несостоявшаяся совместная работа — «Ирония судьбы».
Здесь соединилось несколько фатальных факторов, в результате которых Гурченко так и не сыграла роль Нади Шевелевой, хотя, без сомнения, могла сделать это блистательно.
К этому времени за ее спиной были прекрасные работы в фильмах «Старые стены», «Соломенная шляпка» и немало других. Жребий свел Гурченко на кинопробе с Андреем Мироновым. И то, что она играла прежде в паре с Мироновым в «Соломенной шляпке», оказало в данной ситуации дурную услугу обоим исполнителям.
Они, как давно и хорошо сыгранный эстрадный дуэт, понеслись в лихой комедийной манере, очень далекой от моих режиссерских намерений. Перед камерой играли два комедийных «зубра», которые не могли соскочить с манеры и интонации «Соломенной шляпки».
На экране действовали жизнерадостные персонажи, но «из другой оперы». Это был период, когда я сам прощался с условной комедийной легкостью, искал новую стилистику, другую интонацию. Поэтому и отверг эту уверенную актёрскую пару. Боялся, что они собьют меня с толку.
Я еще сам только-только нащупывал что-то новое для себя, сам еще не был достаточно тверд. Когда на творческих встречах Людмилу Гурченко спрашивали в записках: «Почему вы не снимаетесь в фильмах Рязанова?» — она отвечала в своём духе: «А я ему не нравлюсь».
Следующая встреча была, если так можно выразиться, односторонней. Я болел, отлеживался дома и в этот вечер устроился перед телевизором. Показывали премьеру передачи «Песни военных лет» в исполнении Людмилы Гурченко.
Я немного побаивался этого. Помнил телевизионный «Бенефис» Гурченко, где, с моей точки зрения, рядом с великолепными номерами были некоторые излишества, и опасался, как бы не случилось подобного и здесь.
Песни войны — это песни моего детства и юности, я их знал все наизусть, они были драгоценным куском моей биографии (как и многих других людей). В их исполнении была невозможна даже малейшая бестактность.
А когда пошла передача и в начале ее потекли хроникальные кадры войны, я подумал, что это — ошибка. Ведь соперничать с документальным материалом невозможно, эти кадры обязательно подчеркнут любую неточность исполнительницы, что то — настоящее, а это — нет.
Но ничего подобного не случилось! Актриса вложила в песни военных лет всю горечь своего «взрослого детства», проведенного в оккупированном фашистами Харькове. Это была очень личная передача, исполненная с тонкостью, ностальгией, душевной нежностью, с безупречным вкусом.
Во время исполнения этих песен Людмилой Марковной у меня то подступал комок к горлу; то появлялись на глазах слёзы. Я испытал подлинное потрясение и был бесконечно благодарен актрисе.
Разыскал её телефон и позвонил. Но она находилась в это время в Венгрии, и я обрушил на её мужа взволнованный поток своей горячей признательности. А дальше судьба продолжала свое дело — она свела нас вместе во время отпуска, и мы — моя жена, я и Гурченко — провели две недели в Пицунде. За эти годы каждый из нас изменился, и, встретившись, мы снова открывали друг друга.
Во всяком случае, о своем новом открытии Гурченко я могу сказать с уверенностью. Она оказалась замечательным рассказчиком, наблюдательным, метким, язвительным, одновременно веселым и серьезным. Я узнал о многом, что ей пришлось пережить.
Жизнь не жалела её, у нее были тяжелые длинные годы забвения и безработицы. Но об этом она написала сама. Прочтите ее самобытную, искреннюю, исповедальную повесть «Мое взрослое детство» и книгу «Аплодисменты, аплодисменты», и вы убедитесь, что здесь открылось ещё одно богатство её поистине неисчерпаемой творческой натуры — литературный дар.
Действительно, «если человек талантлив, он талантлив во всем». Я же могу говорить об этих годах только, как выражаются, «со своей колокольни». Гурченко стала одной из самых популярных, самых любимых наших актрис. И я думаю, что причины всеобщей симпатии не только в замечательных актёрских удачах, но и в том ещё, что Гурченко — своя, что она из гущи народной, ее судьба близка и понятна людям.
По-моему, Людмила Гурченко своей жизнью совершила подвиг, особенно трудный еще и потому, что он потребовал не единовременного порыва, а многолетнего испытания на прочность.
Когда сочинялся сценарий фильма «Вокзал для двоих», мы еще не знали, кто должен играть героиню.
Но уже второй, третий, четвертый варианты киноповести писались не только с целью более точного и глубокого проникновения в жизнь. Выверялась и роль Веры — уточнялась с учетом личных и артистических качеств Людмилы Гурченко. Роль как бы «надевалась» на актрису.
«Вокзал для двоих» — мой третий фильм о любви. Им как бы замыкается трилогия, в которую входят «Ирония судьбы» и «Служебный роман». Сценарий, написанный Эмилем Брагинским и мной, рассказывал, казалось бы, о том же самом, что и в прежних работах: как в нашей стремительной, изменчивой, быстротекущей жизни два прекрасных, не очень-то везучих человека находят друг друга.
Их знакомство начинается ссорой, взаимной неприязнью, но постепенно, в процессе всматривания друг в друга души наших героев раскрываются, с них слетает неприятная шелуха, которая, по сути, оказывается оборонительным заслоном.
Так вот, если первым камертоном в постановке фильма послужила жизненная реальность, с которой мы знакомились в процессе съёмок, то вторым камертоном, определяющим человеческую правду характеров и отношений, стала Людмила Гурченко.
Приглашая ее на роль, я, честно говоря, не подозревал, с кем мне предстоит иметь дело. Понимал, что главную роль будет играть замечательная актриса, но что в группе появится атомный реактор, конечно, не предполагал.
Поначалу она вела себя тихо. После длительной творческой разлуки предстояла взаимная притирка, понимание, кто чем дышит, кто во что превратился.
Первое — необыкновенно радостное — открытие состояло в том, что у Гурченко и у меня оказалось поразительное совпадение вкусов, взглядов по всем проблемам, касающимся искусства.
С самых первых дней возникло абсолютное доверие друг к другу.
И вот тут Людмила Марковна, поняв, что не нарвется на самолюбивый отпор с моей стороны, что я умею слушать актёра и считаться с ним, развернулась вовсю. Она начала свою разрушительную и в то же самое время созидательную деятельность.
Театральные артисты обычно не могут отдавать все свое время и силы работе в кино. Участие в репертуаре, репетиции, вводы в спектакли забирают не только время, но и часть творческой активности.
Гурченко же, когда снимается, отдает себя целиком фильму, своей роли. В этот период из ее жизни исключается всё, что может помешать работе, отвлечь, забрать силы, предназначенные для съёмки.
Когда кончается рабочий день, она возвращается домой и заново проигрывает все, что снималось сегодня, и готовится к завтрашней съёмке. Каждый день она приходила в гримёрную, продумав, прочувствовав предстоящую сцену.
Она точно знала, в чем драматургия эпизода, каково его место в картине, какие качества героини ей надо здесь проявить, где в тексте правда, а где ложь, Такой наполненности, такой самоотдачи, глубокого проникновения в суть своего персонажа я не встречал ни разу.
Актерская работа, съёмка — это её религия, её вера, её жизнь. Ничего более дорогого, более святого, более любимого для нее не существует. Она живет этим и ради этого.
И её отношение к людям искусства продиктовано тем, как они, в свою очередь, относятся к искусству. Она не терпит бездарностей, приспособленцев, равнодушных ремесленников и лепит им в глаза горькую правду-матку.
Отсюда частенько возникают толки о ее несносном характере, разговоры о «звездной болезни», зазнайстве и т. д. Так вот, я, пожалуй, никогда не встречал такой послушной и дисциплинированной актрисы.
Она безотказна в работе, исполнительна, всегда готова к бою. Ни разу не опоздала ни на минуту. Ни разу не впала в амбицию, не раздражалась, не «показывала характер». Если у нее бывали претензии, то только по делу.
Все, кто мешал картине, были её врагами. Все, что препятствовало съёмке, вызывало её гнев. Она живет под высоким напряжением и передает его окружающим. Она, конечно, фанатик в самом лучшем значении этого слова.
Ее главная черта — кипучая, безмерная заинтересованность во всем, что касается создания картины. Обычно артист — автор своей роли. Конечно, с помощью писателя и режиссера. Но Гурченко не только автор своей роли.
Ее энергия такова, что она становится соавтором всех создателей. Она — соавтор сценариста, потому что, пропустив через себя написанное, вносит изменения в литературную ткань. Она — соавтор режиссёра, потому что заботится не только о себе в сцене, но и о партнёрах, о мизансцене, предлагает, как снимать тот или иной эпизод.
Она — соавтор оператора, потому что досконально знает свой портретный свет. Она — соавтор композитора, потому что феноменально музыкальна и чувствует современность в музыке. Она — соавтор гримёра, потому что разбирается в причёсках.
Она — соавтор художника по костюмам, потому что умеет сама выдумывать фасоны и бесподобно шить. (Началось это от нужды, а потом превратилось в творчество.) Её щедрая натура по-царски разбрасывает мысли, идеи, предложения всем авторам съемочного процесса. Она становится соавтором истинным, которого не интересуют притязания на титры — её заботит только улучшение качества картины.
Сама она безупречно владеет профессией и знает все нюансы кинопроизводства, причем иной раз лучше многих специалистов. Ей присущи острый, живой ум, быстрота реакции, хватка, умение стремительно ориентироваться во времени и в пространстве и, самое главное, убежденность и знание, чего именно нужно добиться. При этом она судит по самым высоким критериям, ненавидя компромиссы и уступки.
А какой она партнёр! Находясь за кадром, то есть невидимой для зрителя, она подыгрывала Олегу Басилашвили и, помогая мне вызвать у него нужное состояние, плакала, страдала, отдавала огромное количество душевных сил только для того, чтобы партнер сыграл в полную мощь.
Эта безудержная трата своей души была невероятным бескорыстием, продиктованным любовью к фильму, где она играла. Сколько я знаю артистов, которые вяло подыгрывают партнёрам или же вообще только произносят слова.
А сколько терпения и доброжелательности было в ней, когда ее партнёрами оказывались молодые, недостаточно опытные артисты! Она нянчилась с ними с ангельским терпением, передавая им своё умение.
Эльдар Рязанов из книги "Неподведенные итоги".
Нет комментариев