Он велел мне подождать его среди высоких деревьев, которые росли перед парадным
входом в дом. Через несколько минут он вернулся, неся с собой длинный плоский ящик. Он
открыл его и достал оттуда несколько поясов безопасности и большие мотки альпинистской
веревки. Один пояс он надел мне на талию, а другой пристегнул к нему с помощью карабинов,
которые используются при скалолазании. Надев на себя похожий пояс, он показал мне, как
взбираться по дереву, цепляясь за более длинный пояс, который охватывает ствол дерева, и
затем используя этот пояс для того, чтобы подняться по стволу вверх.
Он поднимался по дереву
быстрыми и точными движениями. По мере продвижения вверх он набрасывал веревочные
петли на ветки для того, чтобы застраховаться от падения. В результате, поднявшись до
вершины, он оставил после себя вереницу петель, которые теперь давали ему возможность
двигаться по всей высоте дерева в полной безопасности.
Вниз он спустился так же проворно, как и поднялся вверх.
— Убеждайся в том, что все узлы, которые ты завязываешь на веревках, надежны, — сказал
он. В этом деле нельзя допускать серьезных ошибок. Незначительные оплошности исправить
легко, но одна грубая ошибка — и тебе конец.
— Боже мой, неужели мне придется заниматься тем, что ты только что показал? —
спросила я с нескрываемым удивлением.
И дело было вовсе не в том, что я по-прежнему боялась высоты. Мне просто казалось, что у
меня не хватит терпения завязать столько узлов и постоянно цеплять и расцеплять карабины.
Ведь даже для того чтобы научиться подниматься на дерево с помощью приспособления, в
котором я когда-то проснулась, мне понадобилась длительная практика.
Эмилито утвердительно кивнул и весело засмеялся.
— Это будет для тебя серьезным испытанием, — заметил он. — Но когда ты научишься
висеть уверенно, не сомневаюсь, что ты убедишься в том, что игра стоила свеч. Тогда узнаешь,
что я имел в виду.
Он дал мне в руки моток веревки и терпеливо показал, как завязывать и развязывать узлы.
Кроме того, он научил меня надевать на веревку куски резинового шланга для того, чтобы
веревка не повреждала кору деревьев, когда я охватывала ею ветку, делая очередную петлю. Я
узнала, как упираться в ствол ногами, чтобы сохранять равновесие, и как миновать гнезда птиц,
если они попадутся на моем пути.
В течение последующих месяцев я работала под его постоянным руководством и не
поднималась выше самых низких веток. Когда я научилась обращаться со снаряжением и
уверенно двигаться, сохраняя равновесие, кожа на руках у меня так затвердела, что перчатки
были больше не нужны, Эмилито разрешил мне подниматься на более высокие ветки. Я
тщательно отрабатывала на них те же маневры, которые до этого изучала на нижних ветках. И
вот однажды совершенно неожиданно для себя я поднялась на самую вершину дерева, по
которому училась лазить.
В этот день Эмилито подарил мне то, что по его словам было самым
ценным подарком. Это был комплект, состоящий из трех защитного цвета полевых
комбинезонов и соответствующих им по раскраске кепок. Очевидно, он купил его на какомнибудь складе армейского обмундирования в Штатах.
Нарядившись в лесные тона, я жила в роще высоких деревьев, которая находилась перед
фасадом дома. Я спускалась на землю лишь для того, чтобы сходить в туалет, или для того,
чтобы изредка отобедать с Эмилито. Я взбиралась на каждое дерево, которое мне нравилось,
при условии, конечно, что оно было достаточно высоким. Было всего несколько деревьев, на
которых я не побывала: среди них были очень старые, для которых мое присутствие оказалось
бы вторжением, и очень молодые, которые еще не были столь крепкими, чтобы выдерживать
мое движение на веревках.
Я предпочитала молодые и сильные деревья, потому что они вселяли в меня бодрость и
оптимизм. Однако общение с некоторыми из тех, что были постарше, было тоже приятным мне,
потому что им было что мне рассказать. Однако Эмилито разрешал мне ночевать только на
одном дереве — на том, где находился домик, потому что лишь оно было оснащено
громоотводом. Я спала на платформе в домике, в кожаном приспособлении, а иногда просто
пристегнувшись к какой-нибудь ветке по собственному выбору.
Некоторые из моих излюбленных веток были толстыми и без сучков. Я часто лежала на них,
глядя вниз. Положив голову на небольшую подушечку, которую я везде носила с собой, я
обнимала ветку руками и ногами, оставаясь при этом в неустойчивом, но очень приятном
положении. Конечно же, я всегда следила за тем, чтобы вокруг талии у меня была повязана
веревка, надежно зацепленная за одну из верхних веток, на тот случай, если я потеряю
равновесие или усну.
Чувства, которые я питала по отношению к деревьям, невозможно описать. Я была уверена,
что проникаюсь их настроениями, знаю точно их возраст, привычки и ощущения. Я научилась
общаться с деревьями с помощью импульсов, которые исходили изнутри моего тела. Часто наше
общение начиналось с пробуждения во мне искренней симпатии, приближающейся по глубине к
той, которую я чувствовала по отношению к Манфреду.
Эта симпатия всегда появлялась во мне
неожиданно и непринужденно. Тогда я начинала чувствовать их корни, уходящие в землю. Я
знала, хотят ли они пить и какие корни достигают подземных источников влаги. Я могла
сказать, что значит протягивать ветви навстречу свету, ожидать восхода солнца, намереваться
увидеть его, чувствовать тепло, холод и бурю с громом и молнией. Я узнала, что значит никогда
в жизни не сходить с одного места. Что значит молчать, ощущать через кору и впитывать свет
листьями. Я вне всяких сомнений знала, что деревья могут страдать и что, как только общение с
ними наладилось, они изливают на человека свою ласку и нежность.
Сидя на толстой ветке и прижимаясь спиной к стволу дерева, я занималась вспоминанием,
которое приобрело теперь всецело иное качество. Я могла припомнить мельчайшие
подробности своих прошлых переживаний, не боясь оказаться в плену у отвлекающих эмоций. Я
могла громко смеяться над тем, что раньше было очень болезненным для меня. Я обнаружила,
что никакие воспоминания не вызывают во мне чувства жалости к себе. Теперь я видела все в
ином свете, не как закомплексованная городская жительница, которой я когда-то была, а как
свободная и беззаботная живущая на дереве, которой я стала.
Однажды вечером, когда мы ели плов, который я приготовила из кролика, Эмилито удивил
меня тем, что завязал очень оживленный разговор. Он попросил меня не уходить после ужина,
потому что у него было что мне сказать. Это было столь на него не похоже, что я просто сгорала
от нетерпения. Ведь я многие месяцы общалась преимущественно с деревьями и птицами. Я
готовила себя к тому, что услышу что-то грандиозное.
— Прошло уже больше шести месяцев, как ты стала живущей на деревьях, — начал он. —
Пришло время посмотреть, чему ты за это время научилась. Пошли в дом. У меня есть что тебе
показать.
— Что ты собираешься мне показать, Эмилито? — спросила я, вспомнив о том дне, когда
он хотел что-то показать мне в своей комнате, но я отказалась последовать за ним.
Имя «Эмилито» больше всего подходило ему теперь. Он стал для меня самым дорогим
существом, точно как Манфред. В ходе одного из самых возвышенных озарений, которые
посетили меня, когда я сидела на ветвях высокого дерева, я поняла, что Эмилито вовсе не
человек. Был ли он когдато человеком, а потом стер в себе все человеческое с помощью
вспоминания, я могла только догадываться. Его не-человечность была тем барьером, который
становился на пути каждого, кто хотел поговорить с ним по душам. Ни один обычный человек
не мог понять, что у Эмилито на уме, о чем он думает и что чувствует. Но если он того хотел, он
мог войти во внутренний мир любого и разделить его настроения и мысли. Его не-человечность
была тем, что я почувствовала еще тогда, когда впервые встретилась с ним возле кухни. Теперь
меня не смущало его присутствие, и, хотя этот барьер еще разделял нас, я искренне восхищалась
его совершенством.
Я спросила Эмилито снова, поскольку в первый раз он не ответил мне, что он собирается
показать.
— Я хочу показать тебе нечто непревзойденной важности, — сказал он. — Но то, как ты
увидишь его, зависит всецело от тебя. Все сводится к тому, смогла ли ты обрести молчание и
гармоничность, присущие деревьям.
Мы быстро прошли через темный внутренний дворик в дом. Я проследовала за ним через
холл к двери в его комнату. Мое беспокойство удвоилось, когда я увидела, что он надолго
остановился перед ней для того, чтобы глубоко подышать, словно готовя себя к тому, что
должно произойти.
— Порядок, давай войдем, — сказал он и легонько потянул меня за рукав. — Одно
предостережение. Находясь в комнате, не смотри ни на что пристально. Гляди на все что
угодно, но не присматривайся, скользи по всему поверхностными взглядами.
Он открыл дверь, и мы вошли в его странную комнату. Живя на деревьях, я совсем забыла,
что уже заходила сюда в тот день, когда уехали Клара и Нелида. Теперь меня снова поразил
диковинный набор предметов, которые ее наполняли. Первыми, что я увидела, были четыре
лампы, которые стояли на полу, по одной у каждой стены. Я не могла себе и представить, что
это могут быть за лампы. Комната и ее интерьер были освещены жутковатым бледно-янтарным
светом. Я достаточно хорошо разбиралась в электрическом оборудовании для того, чтобы
понять, что ни одна обычная электрическая лампочка не могла бы дать такого света, даже если
бы абажур был сделан из самого диковинного материала.
Я почувствовала, как Эмилито взял меня за руку и помог переступить через заграждение
высотой в один фут, которое отделяло от всей остальной комнаты небольшую часть пола в югозападном углу.
— Добро пожаловать в мою пещеру, — сказал он, загадочно улыбаясь, когда мы с ним
ступили на выделенную территорию.
Здесь стоял длинный стол, наполовину закрытый черной занавеской, и четыре кресла, очень
странные на вид. Каждое из них имело высокую твердую овальную спинку, немного изогнутую
по форме спины, а вместо ножек у кресла было основание, которое казалось прочным и
круглым. Все кресла были обращены к стене.
— Не смотри пристально, — напомнил смотритель, помогая мне сесть в одно из кресел.
Я заметила, что кресла сделаны из какого-то пластичного материала. Круглое сидение
пружинило, хотя я не могла сказать, почему так происходило: оно было твердым, как дерево, и в
то же время прогибалось, когда я покачивалась на нем. Кроме того, оно поворачивалось вокруг
своей оси. Овальная спинка, которая, казалось, охватывала меня сзади, была тоже одновременно
пружинистой и твердой. Все кресла были яркого небесноголубого цвета.
Смотритель сел в кресло рядом со мной. Он повернулся на кресле лицом к центру комнаты
и непривычно напряженным голосом велел мне тоже повернуться. Когда я сделала это, из
глубины моего тела вырвался судорожный вздох.
Комната, по которой я совсем недавно ходила,
исчезла. Я смотрела в необъятное пустое пространство, озаренное тусклым сиянием. Комната,
казалось, стала бесконечным пространством прямо у меня перед глазами. Мой взгляд
простирался до далекого темного горизонта. Я еще раз судорожно глотнула воздух, потому что в
животе у меня ощущалась пустота. Я почувствовала, что пол уходит из-под моих ног, и меня
притягивает к себе пространство. Я не осознавала, где нахожусь, хотя по-прежнему сидела в
кресле.
Я услышала слова Эмилито.
— Давай повернемся назад.
Но у меня не осталось сил, чтобы вращать сидение кресла. Должно быть, он сделал это за
меня, потому что я внезапно поняла, что снова смотрю в угол комнаты.
— Ну что, скажешь, что так не бывает? — спросил смотритель, улыбаясь.
Я не могла вымолвить ни единого слова, не говоря уже о том, чтобы задавать вопросы, на
которые, очевидно, не было ответов. Через пару минут Эмилито еще раз повернул мое кресло
для того, чтобы снова дать мне возможность окунуться в бесконечность. Безграничность
пространства казалась мне такой ужасной, что я закрыла глаза. Я ощутила, как он вернул мое
кресло в исходное положение.
— А теперь встань, — сказал он.
Я бессознательно повиновалась ему и стояла рядом, непроизвольно дрожа и пытаясь
вернуть себе дар речи. Он взял меня за плечи и повернул лицом к комнате.
Одолеваемая страхом, я из упрямства или по благоразумности отказывалась открывать
глаза. Тогда смотритель ударил меня костяшками пальцев по макушке головы, отчего глаза у
меня мгновенно широко открылись. С облегчением я увидела, что комната не является больше
темным бесконечным пространством, а представляет собой ту самую комнату, в которую я
недавно вошла. Игнорируя запрет смотреть пристально, я стала разглядывать все непонятные
вещи, которые лежали вокруг.
— Эмилито, пожалуйста, скажи мне, что это за вещи? — спросила я.
— Я — всего лишь смотритель, — сказал Эмилито. Все это находится у меня на
попечении. — Взмахом руки он указал на все, что находилось в комнате. — Но будь я проклят,
если я знаю, что это. В действительности никто из нас этого не знает. Нам это все досталось по
наследству вместе с домом от моего учителя, нагваля Хулиана, а он унаследовал это от своего
учителя, нагваля Элиаса, который тоже получил это от своего учителя.
— Все здесь напоминает комнату, в которой в театре хранят декорации, — заметила я. —
Но ведь это не так. Правда, Эмилито?
— Это магия! Ты можешь видеть это все, потому что ты освободила свою энергию и
можешь выходить на иные уровни восприятия. Каждый может видеть это при условии, что он
накопил достаточно энергии. Трагедия многих в том, что их энергия поглощена
бессмысленными заботами. Но вспоминание — это ключ. Оно освобождает уловленную
энергию — и voila! Ты видишь бесконечность прямо у себя перед глазами.
Я засмеялась, когда Эмилито сказал опа, потому что это было очень неуместно и
неожиданно. Смех немного снял мое напряжение.
— Но реально ли все это, Эмилито, или я просто вижу сон? — только и могла я спросить.
— Ты находишься в состоянии сновидения, но все это реально. Настолько реально, что мы
можем растаять здесь, как снежинки.
Рационально я не могла объяснить, что именно только что видела, поэтому у меня не было
никаких оснований для того, чтобы доверять либо не доверять своим ощущениям. Мое
положение было невыносимым, равно как и мой страх.
Смотритель подошел ближе.
— Магия — это больше, чем черные кошки и обнаженные люди, танцующие ночью на
кладбище и замышляющие недоброе против других, — прошептал он. — Магия холодна,
абстрактна, сверхличностна. Вот почему мы называем постижение ее тайны магическим
переходом или полетом к абстрактному. Для того, чтобы понять ее ужасное притяжение, мы
должны быть сильны и решительны, а не пугливы и малодушны. Нагваль Хулиан любил это
повторять.
Мне было так интересно, что я заметила, что слушаю его слова необычайно внимательно.
Но тем не менее все это время мои глаза шарили по комнате, переходя от одного предмета к
другому. Я пришла к выводу, что ни одна вещь здесь не была реальной. Но поскольку было ясно,
что мне удается наблюдать их, я спрашивала себя, реальна ли я сама, или это все какой-то
чудовищный сон. И дело было не в том, что эти вещи были неописуемы. Они просто не
вписывались ни в какие мои представления.
А теперь готовься к полету лагов, — сказал Эмилито. — Что бы ни случилось, держись за
меня. Если хочешь, ухватись за мой пояс или садись мне на плечи. Но что бы ты ни делала, не
отпускай меня.
Прежде чем я успела спросить у него, что он решил делать дальше, он быстро повернул
меня и усадил в кресло лицом к стене. Затем он повернул кресло на девяносто градусов, и я
снова увидела в центре комнаты жуткое бесконечное пространство. Поддерживая меня за талию,
он помог мне встать и сделать несколько шагов в сторону бесконечности.
Каждый шаг давался мне невероятными усилиями: казалось, что каждая нога весит не
меньше тонны. Я почувствовала, как смотритель толкнул меня вперед, продолжая поддерживать.
Внезапно какая-то грандиозная сила втянула меня вовнутрь, и я больше не шла, а парила в
пространстве. Смотритель плавно плыл рядом со мной. Я вспомнила о его предостережении и
ухватилась за его пояс. В мгновение ока новый прилив энергии ускорил мой полет до
невероятной скорости. Я завопила ему, чтобы он остановил меня. Он быстро усадил меня себе
на плечи, и я что есть мочи вцепилась в него. Я с силой зажмурилась, но это не подействовало.
Я видела перед собой одну и ту же необъятность, независимо от того, закрыты или открыты
были мог глаза. Мы парили в чем-то, не похожем на воздух. Земли в поле зрения тоже не было.
Более всего я боялась, что какой-то головокружительный всплеск энергии оторвет меня от
смотрителя. Я делала все что могла, для того чтобы держаться за него и в то же время оставаться
сосредоточенной.
Все кончилось так же внезапно, как и началось. На меня налетел еще один энергетический
вихрь, и я очнулась, стоя возле лазурного кресла и истекая потом. Меня трясло, и я, задыхаясь,
судорожно глотала воздух. Волосы у меня растрепались, запутанные и мокрые, они рассыпались
по лицу.
Смотритель толкнул меня назад в кресло и снова повернул к стене.
— Не вздумай написать в штаны, сидя в этом кресле, предупредил он строго.
Я не управляла телом. Все покинуло меня, включая и страх. Оно все выветрилось из меня,
когда я парила в бесконечном пространстве.
— Ты уже можешь осознавать так же, как и я, — сказал Эмилито, кивая головой. — Но ты
все еще не можешь управлять собой, находясь в этой новой сфере восприятия. Эта способность
приходит после долгих лет упорных занятий и накопления силы.
— Я никогда не смогу объяснить этого себе, — сказала я и повернулась в кресле лицом к
центру комнаты, чтобы еще раз полюбоваться бледно-розовой бесконечностью. На этот раз все,
что было в комнате, показалось мне крошечным, похожим на фигурки на шахматной доске. Мне
пришлось приложить специальные усилия, чтобы обнаружить их. Но холодность и жуткость
этого пространства наполнили мою душу непревзойденным ужасом.
Я припомнила, что Клара
говорила о тех провидцах, которые сподобились достичь этого, и о том, как они смотрели в эту
ширь и как она смотрела на них с холодным и неприступным безразличием. Клара никогда не
говорила мне, что видела ее, но теперь я поняла, что она видела. Но даже если бы она и сказала
мне тогда об этом, что бы это дало? Я бы только посмеялась над ней и подумала, что она все это
выдумала. Теперь пришел мой черед смотреть в бесконечность и знать, что я никогда не смогу
понять, на что смотрю. Эмилито был прав, когда сказал, что потребуются долгие годы упорных
занятий и развития силы, чтобы чувствовать себя уверенно перед лицом этой бездонности.
— А теперь давай посмотрим на другую сторону бесконечности, — сказал Эмилито и
плавно повернул мое кресло в сторону стены. Церемониальным жестом он поднял черную
занавеску, а я в это время наблюдала за его действиями отсутствующим взглядом, стараясь
перестать стучать зубами.
За занавеской оказался длинный узкий стол. Он был без ножек, и казалось, что он крепится
к стене, хотя мне и не удалось разглядеть ни шарниров, ни кронштейнов, на которых бы он
держался.
— Поставь локти на стол и положи голову на кулаки так, чтобы они находились под
подбородком. Клара учила тебя делать это, — приказал он мне. — Прижми подбородок к рукам.
Но держи голову легко и не напрягайся. Сейчас нам понадобится легкость.
Я сделала все так, как он сказал. В то же мгновение в черной стене на расстоянии шести
дюймов от моего носа появилось маленькое окошечко. Смотритель сидел справа от меня и,
наверное, смотрел в другое подобное окошко.
— Смотри туда, — сказал он. — Что ты видишь?
Я видела дом. Я узнала парадную дверь, а затем гостиную левого крыла дома, которую я
успела осмотреть лишь мельком, когда мы с Эмилио проходили через нее в первый раз по пути к
моему дереву. Гостиная была хорошо освещена и заполнена людьми. Они смеялись и
разговаривали по-испански. Некоторые из них ели, сидя за столом, который изобиловал
аппетитными блюдами, красиво сервированными в серебряной посуде. Я узнала среди них
нагваля, а затем Клару. Она была сияющей и радушной. Она играла на гитаре и пела дуэтом с
другой женщиной, которая вполне могла оказаться ее сестрой. Она была такой же крупной, как
и Клара, но смуглокожей и черноволосой. Глаза ее были не такие лучисто зеленые, как у Клары.
Они были сверкающими, но черными и зловещими. Затем я увидела, как в стороне Нелида
исполняет танец под какую-то прекрасную незабвенную мелодию. Она чем-то отличалась от
той Нелиды, которую я помнила, но я не могла понять, в чем же конкретно заключается это
отличие.
Некоторое время я наблюдала за ними. Я была так очарована, словно умерла и оказалась в
раю — настолько эта картина была нереальной, светлой и далекой от земных забот. Но мое
веселье куда-то отлетело, когда я вдруг заметила, что в комнату через боковую дверь вошла еще
одна Нелида. Я не могла поверить своим глазам — их было две! Я повернулась к смотрителю и
задала ему бессловесный вопрос.
— Та, которая танцует, — это Флоринда, — сказал он. Она и Нелида очень похожи, только
Нелида выглядит немного ласковее. — Он посмотрел на меня и подмигнул. Но на самом деле
она намного беспощаднее.
Я сосчитала всех, кто был в комнате. Кроме нагваля здесь было четырнадцать человек:
девять женщин и пять мужчин. В гостиной присутствовали две Нелиды, Клара со своей сестрой
и пять других женщин, которые были мне незнакомы. Три из них явно были пожилыми, но, как
и в случае Клары, Нелиды, нагваля и Эмилито, об их возрасте судить было очень трудно. Две
другие женщины были лишь несколькими годами старше меня. Вероятно, им шел третий
десяток.
Четверо мужчин были постарше и выглядели так же сурово, как и нагваль, но один был
молодым. Он был смуглым, низкорослым и выглядел совсем юным. Его волосы были черными и
кудрявыми. Он оживленно жестикулировал, его лицо было живым и выразительным. В нем было
что-то такое, что выделяло его среди остальных. Сердце у меня забилось, и я ощутила к нему
бесконечную симпатию.
Нет комментариев