Предыдущая публикация
ПРИТЧА О БАНАЛЬНОЙ ДОРОГЕ
Как-то осенью я приехал в Голицыно, на дачу к Тарковским.
Это была обыкновенная изба с небольшим садиком возле неё.
Шли затяжные, хотя и не сильные дожди, обильно питающие стынущую землю. Потёк жёлтый лист. Он был ещё не ссохшийся, а тонкий и прямой.
Слоёный пирог осени (грязь, листва, дождь) уже парил туманом и неотразимо пах ароматами торжественного увядания природы.
А Тарковский любил, чтоб солнышко светило и на небе – ни облачка.
В Ставрополе такое бывает нередко, и потому я мог информировать его так: погода у нас, Арсений Александрович, стоит Тарковская.
...Было ещё рано, и я разбудил дачников стуком в окно.
Тарковский – со своей гипертонией – отходил ото сна долго, тяжело и болезненно. Я помог заварить ему чай. Почитали стихи.
Говорили недолго. Мне нужно было на электричку и – в Москву.
Я пообещал Арсению Александровичу листья тутовника, который он называл ласково шелковицей, и плоды боярышника, заверив, что это лучшее народное средство при повышенном давлении.
Он вызвался меня проводить и, несмотря на увещевания, вышел в сад. Здесь время от времени гулко падали на землю чудесные яблоки.
Ещё в комнате я заметил, что стены несколько угнетали его.
В саду он ожил. Яблоки вызывали у него детский восторг.
Я вспомнил: «И круглого яблока круглый язык...» И показалось, что он мысленно общается с ними на этом «круглом языке» – как с живыми существами.
– Откройте свой дипломат! – попросил он и стал, ловко нагибаясь и виртуозно опираясь на костыль, собирать золотые плоды с земли и бросать в чемоданчик.
Мне было как-то радостно от его внезапной ловкости, но и неудобно.
– Арсений Александрович! Хватит… – пытался я остановить его, человека уже в летах, потерявшего на войне ногу, больного. Но он весело смотрел на меня, пока не накидался яблоками в своё удовольствие.
Вышли за калитку. Я думал распрощаться, но он пошёл дальше.
– Вот там, – показал Тарковский вперёд костылём, – видите – киноафиша. Если под неё подлезть – Вы минуете грязь и выйдете на асфальт.
Видно, воспоминания о детских озорствах придали ему сил, и он шагал ещё и ещё. Грязь на дороге была разворочена машинами. Опять начал моросить препротивнейший дождь.
У Тарковского был обыкновенный примитивный протез, но при всей неуклюжести искусственной ноги осанка его хранила достоинство.
Мы шли, чавкая и хлюпая дорожной жижей, в которую там и тут были вкраплены жёлтые листья. Дороги этой, казалось, не будет конца.
И вдруг я понял, что это, к сожалению, единственная дорога!
У меня сердце сжалось…
Банально, но у нас, в нашей стране, другой-то дороги и нет!
Дождь моросил всё напористей. Туман проносился в вершинах дерев. Дорога ещё продолжалась…
Потом он возвратился назад. А я пошёл на свою электричку…
Яблоки в моём дипломате молчали до самой Москвы.
Тарковская погода ещё не царила в России.
ПРИТЧА О ЮБИЛЕЯХ И ОСИНОВОМ КОЛЕ
Приближалось 25 июня. День его рождения. К Тарковскому заходили улыбчивые друзья, поклонники. Арсений Александрович и Татьяна Алексеевна пачками получали корреспонденцию. В правительственной телеграмме из Грузии его поздравляли как выдающегося поэта… Правительство России молчало... Но это всё же был юбилей.
Он любил свой день рождения. Это был юбилей!
Татьяна Алексеевна зазвала меня в свою комнату, показала дарёные ей когда-то розы, которые, как чудесные талисманы, стояли у неё годами, высохшие, но не теряющие своей привлекательности. Показала полку переведённых ею книг. И сказала:
– А ведь у нас тройной юбилей! У Арсения Александровича, у его сына (она имела в виду, – конечно, Андрея Арсеньевича, о котором говорила, что некоторые его фильмы отмечены печатью гения) и... у меня.
– А что за юбилей у Вас? – поинтересовался я.
– 20 лет назад мы перевели с подругой книгу Маргарэт Митчелл «Унесённые ветром». Но в Россию приехал Гэс Холл, лидер компартии США, и сказал, что эту книгу в Союзе он не хотел бы видеть.
И вот теперь только её издали. Правда, маленьким тиражом, но всё же!
Я от души поздравил её и пошёл к Арсению Александровичу.
– А Вы знаете, – сказал он, завидев меня, – когда-то в России была дикая, так называемая «живая обновленческая церковь».
Так я знал митрополита этой церкви. Это был типичный вампир!
У него была, видно, нехватка энергии. И он так иногда болел, что не мог подняться с постели. Так вот, к нему приходила его любовница (кажется, её звали Варей), он брал её за руку, отходил, и у него появлялся румянец на щеках! Она же после этого начинала болеть.
Мне и хоронить его пришлось, – сказал он с отвращением. – Жаль, что не забили ему тогда осиновый кол в сердце!
Я вспомнил, что, по народному поверию, так должны поступать с мёртвыми вампирами, чтобы они не шатались потом по ночам и не пили из людей кровь.
А «живая обновленческая церковь», созданная под эгидой большевиков, чтобы вредить православию, была действительно мерзейшим явлением. Поэтому мне было понятно негодование ласкового, доброго и сдержанного Тарковского.
И я подумал, что у нас у всех не тройной, а четверной юбилей.
Ведь 25 июня – День Владычицы мира! Это Она хранит нас от всех «враг видимых и невидимых».
А вурдалаки ходили по всей стране, лезли в окна и подслушивали у дверей…
О, если бы мне пришлось кое-кого из них хоронить – я бы уж непременно воспользовался тем самым колом!
А похороны-то будут не сегодня, так завтра.
Ходатайствуй о нас пред Богом, Пресвятая Дева Мария, и храни!
Только про осиновый кол не позабыть бы, упаси меня Бог!
Евгений Золотаревский
Следующая публикация
Комментарии 3
"Взрослые" стихи Золотаревского высоко ценил Арсений Тарковский — поэты, несмотря на возрастную разницу, по-настоящему дружили.
Евгению Золотаревскому посвящены многие автографы на книгах Арсения Александровича, в их числе и — такой: "12.12.79 г. Дорогой Евгений! Я рад, что Вы при деле.
А я совсем раскис и болен, писать мне трудно.
Я шлю Вам сердечный привет, желаю счастья превыше той меры, которая обычно отпускается человеку!
Крепко жму Вашу руку. Ваш А. Тарковский".