Предыдущая публикация
– Мы съезжаем от вас, мам .
– Ленка! Ле-енка! Эй! Разве не знаешь, что пора вставать? Уедет муж без еды, так и знай ...
Лена свернулась калачиком, прижалась к мужу, будто искала во сне защиту от всех страданий, на неё свалившихся. Утренний свет от тюлевых занавесок наложил на её лицо голубоватые тени. Она спала, как ребенок, ровно дышала, поднимала во сне брови.
Свекровь уже барабанила костяшками пальцев в дверь. Лена подскочила, как ошпаренная, схватила халат.
– Я сейчас, сейчас, – бормотала, пытаясь натянуть халат, быстро убирала волосы.
– Лен, да не спеши ты так. Чего ты... – Василию было жаль жену.
Она быстро вышла из комнаты. Вася встал, натянул брюки, рубашку и вышел в переднюю. Мать копошилась у печки, на невестку не смотрела.
– Умывайся, сынок. Чай, накормит тебя жена ...
Нежная и чуткая к сыну Ольга была нетерпима и строга к невестке. И были на это у неё свои причины – мимо дома, с глазами полными тоски, и сейчас порой проходила Иришка Елозина.
А. Серов "Дождь в деревне"
Сама Ольга была бабой хозяйственной. Дом, подворье и хозяйство – были её смыслом жизни. Выросла она в семье с пьющим отцом и семью братьями-сестрами. Настрадалась мать ее от нищеты и безденежья, и Ольге ещё с юности казалось, что обеспеченный большой дом, сытая семья – это и есть счастье.
Но и у нее в жизни не все шло гладко. Трудные были времена. Сын родился один, больше Бог не дал.
Ольга и чужие дома разглядывала с интересом. Замечала каждую мелочь.
– У Сарыкиных новые занавески, веселенькие такие. Вот и нам бы сменить.
– Любимовы забор покрасили. Ты смотри, видать, Витька краску украл на заводе.
– Кирка себе курей ещё взяла. А зачем? Ох! Эти-то, что есть, чумные бродят...
Очень уважала она добротные дворы, ухоженные огороды и их хозяев. Именно таким было подворье Елозиных. Хоть были они в селе и не старожилами, приехали лет пятнадцать назад, но дом и двор – загляденье. Алексей – хозяин мастеровой, работящий, и жена его Татьяна – хозяюшка хоть куда, хоть и чрезмерно толста. Они все Елозины – породистые, крупные, уважительные и спокойные.
И главное, дочка у них одна – Иришка. Ребенком-то Иру привезли – толстушку. А к пятнадцати годам вытянулась, похорошела. Чернобровая, круглолицая, густые черные косы за спиной, а на лоб, буйно кучерявясь, падает густая челка. Ольга уже вовсю представляла её своей невесткой.
Да и Васька в компании с ней, вместе с ребятами и девчатами, бегал в клуб. Часто возвращались они вдвоем, жили ведь совсем рядом. И участки картофельные у них с Елозиными бок о бок.
Ольга уже вовсю представляла свою счастливую дальнейшую жизнь рядом со сватами, с будущими внуками, представляла как будут вместе обустраивать добротное хозяйство молодых.
И пройди чуток времени – все сбылось бы, как было задумано, если б не поехали сын с отцом как-то в город на сельскохозяйственную выставку.
И через месяц после того:
– А у Васьки-то девка в городе, на выставке подцепил, жениться хочет,– доложил Алексей, глядя в тарелку с супом.
О намерениях и надеждах жены – женить Ваську на дочке Елозиных, он знал. И сейчас, продолжая есть, ждал ее реакции. Она упала на табурет, тяжело положила руки на стол и заявила:
– Я ему устрою – жениться...
Но однако Васька расписался и привел в дом эту тихоню. Видать, околдовала.
И кого привел? Маленькая, щупленькая – одни лопатки. Ни кожи, ни рожи, и волосишки тусклые.
С первого же дня Ольга принялась травить невестку. На что она годна? Да ни на что... Надо было показать это сыну. И чем скорее он это поймет, тем лучше. Отвезёт обратно в её барак, откуда забрал, да и встанет все на свои места.
Вон Иришка ходит – глаза на мокром месте.
И хозяйство... Такое у Елозиных хозяйство! И все – мимо них!
А ее невестка – нищая сирота. Мать ее агрономом была, да скончалась не так давно. Жила Елена после смерти матери в барачной комнатке с печкой-буржуйкой. А как сейчас жили в городе, Ольга знала. За керосином и хлебом, за ржавой бочковой селедкой, за лярдом, чем-то похожим на масло, стояли мрачные, длинные и молчаливые очереди. И всё – по продуктовым карточкам.
В общем, за душой у девки – ничего, одна худоба. Видать, именно за это и взял ее Васька, пожалел.
И верно, в первые недели жизни с ним Лена похорошела, появился румянец на щеках. Молоко и масло у них настоящие, да и все остальное – свое, заготовленное. Невестка втягивалась в хозяйство, которого совсем не знала, присматривалась к матери, слушала её беспрекословно. Но все равно Василию казалось, что жена его остаётся какой-то независимой, не всецело ему принадлежащей. Порой ему и не верилось, что такая девушка вышла за него. Городская и ученая.
А Елена, хоть и не жила никогда в деревне, не знала что такое – хозяйство, старалась научиться. Но что бы она ни делала, свекрови угодить не могла.
То книжку она купила, не спросив совета материнского.
– Я что в этом доме ничего уже не значу! Мне не жалко, но ты хоть спроси! – кричала Ольга.
То одела не те калоши и "опозорила" её на всю деревню.
И отношения у них сложились какие-то странные. Свекровь отмалчивалась, или охала, глядя на ее помощь, и, вместо того, чтобы научить, подсказать, жаловалась сыну, когда тот возвращался с работы:
– Ты посмотри, как твоя жена печь побелила. Поди, полюбуйся.
Или
– Чуть корову не извела Елена твоя прекрасная, солому ей в кормушку сунула... Ты подумай! С такой подмогой скоро по миру пойдем!
А Василий косился на жену, верил все больше, что жена досталась ему уж совсем безхозяйственная и ленивая. Как матери не верить?
Дошло до того, что однажды накинулся на Елену с кулаками.
Возили они сено на дальние фермы, умаялись, вернулись с отцом только поздно ночью, уставшие и злые. Дверь открыла мать, начала суетиться. А Елена спит.
– Весь день дрыхнет, а я кручусь, как белка в колесе. Да и о вас душа моя изболелась. Ох, как вы там, неемши-то! Разве усну я, пока не вернётесь! А она дрыхнет, хоть бы что... Нужен ей муж, как же! Тихий ты, вот и пользуется,– завела она...
Вся вина юной жены была лишь в том, что устала она, непривычная к домашним непосильным хлопотам, и уснула, его не дождавшись. Он, не подумав, что у беременных сил гораздо меньше, ворвался в комнату, поднял за плечи свернувшуюся калачиком Лену и ударил ее по лицу.
А потом ушел на кухню, сел за стол, начал есть в злобе. И не заметил, как Лена схватила свое пальтишко и прямо в тапках ушла на холодную улицу.
А когда хватились, помчался следом.
Куда она ночью, до станции же десять километров? Он бросился вслед по дороге. Сумерки быстро сменились непроглядной тьмой, а он все бежал и бежал. Темнота поглотила Лену, видимо он промчался мимо. Запаниковал, закричал хрипло, что было сил..
– Лена! Лена! Лена, прости!
И тут раздался голос сзади на тропе.
– Я здесь, Вася!
Он подбежал к ней, переводя дыхание, хотел обнять, но она отвела его руки. Он умолял вернуться, но Лена молчала и упорно шла дальше, к станции. Василий заплакал, Лена плакала тоже, утирала слезы кулаком, как дитя.
– Лен, ну, почему ты не вернёшься, почему? Ведь прошу– прости. И больше я тебя пальцем не трону...
– Это я виновата, Вась. Мы все несчастны. И мама твоя, и отец, и ты... Это из-за меня все, понимаешь? Не пара мы с тобой, мне лучше уйти, – Лена шла дальше.
Она не винила никого, кроме себя.
Луна озарила дорогу. Василий шёл рядом с женой. После слез, хоть это было и не по-мужски, расслабились в нем какие-то туго, до боли натянутые струны. Но как остановить Лену, придумать он не мог, поэтому шёл рядом.
И тут вдруг пришло озарение:
– Мы уйдем, Лен! Уйдем. Будем сами жить!
– Нельзя...
– Почему?
– Это сделает твоих родителей несчастными, а значит и тебя. Разве можно жить счастливо в ссоре с родителями?
– Но я хочу жить только с тобой! – он схватил ее за обе руки, повернул к себе, – Я найду нам жилье, давай уйдем.
Лена аккуратно освободила свои руки.
– Возвращайся, Вась. Мама, наверное, переживает. И опять из-за меня...
– Я не смогу без тебя, Лен! Не смогу...
И тут в тишине лунной ночи они услышали скрип колес сзади. Оглянулись – по дороге катила телега, а в ней – отец. Отец подошёл к Лене, завернул её голову пуховым платком и обнял за плечи.
– Поехали домой, доченька, поехали.
И Лена сдалась. Они вернулись. А утром Василий уже искал жилье. Он был уверен, если бы не отец, жену бы он потерял.
Всё, что удалось найти – ветхий домик на краю соседней деревни. Осмотр домика только добавил горести. Но это была крыша над головой, и Василий решился.
Он выпросил у председателя грузовик и сразу после работы отправился за Леной и пожитками. По дороге все думал, как объявить о своем уходе матери и отцу. Это позор на всю деревню – из добротного дома сын с беременной невесткой ушли в халупу!
– Только не долго там, – торопил Николай, водитель.
– Я быстро..., – Вася выпрыгнул из кабины.
Мать выходила из сарая с полным ведром молока, он подхватил его.
– А чего ты на обеде-то не был? Ждали мы, – устало спросила мать, поглядывая на машину у калитки.
– Дела.
Лена мела в сенях. Она поставила веник, пошла к рукомойнику, чтоб полить Васе на руки, как делала это мать.
– Собирайся, Лен. Мы уезжаем.
– Куда это? – мать ещё не поняла, что дети съезжают насовсем, – Хоть поешь.
– Мы съезжаем от вас, мам.
Николай помог перенести кровать, очень быстро собрали немного посуды и одежды.
– Вась, Вась! А отец чего скажет? Может, погодите его? – мать растерялась и притихла.
– Водитель спешит. Некогда нам ждать. Скажешь ему...
– Сыночек, да за что ж ты нас...
Но как только уселись они в машину, показался отец. Он был спокоен, точно давно ожидал, что сын уедет. Мать запричитала, бросилась к нему, но он цыкнул...
Деловито поправил в кузове кровать, сходил за веревкой, привязал её покрепче.
– Чай, там печь некудышная, – сказал он спокойно о времянке, – Смотрите, не застудитесь.
А уж сколько горечи было у него на душе, одному Богу известно. Лишь в глазах его блеснула боль, но он тут же отвернулся, пошел за молотком в сарай, чтоб забить гвоздь в скамье у крыльца.
Люди в селе повысыпали из дворов, шептались. На душе Василия было горько. Но от тряски на ухабах и мелкого дождя Василий немного успокоился.
Грязными стенами и осыпавшейся штукатуркой встретила их развалюха. Вещи перетащили.
– Да-а! – потянул Николай, – И как вы жить-то тут будете?
Они стояли посреди времянки, настороженно вслушиваясь в необычную тишину. Лена находилась в каком-то полусне. Вот, буквально час назад она мела сени, трясла дорожки в доме свекрови, а теперь стоит тут, посреди нового их жилища.
Ребенок, который жил внутри, запинал ножками, как будто решил напомнить о том, что они тут вовсе не вдвоем.
И на него вдруг обрушилась волна безмерного счастья. Лена запустила пальцы в его густую шевелюру, прижала его голову к своей груди. И вдруг произнесла:
– Неправильно это, Вася!
– Как это неправильно, Лен! Я люблю тебя. И мне никто, кроме тебя не нужен. Кроме тебя и ребенка.
– Нет, нет! Нельзя так. Мама рассердилась, папа расстроился. Подумай, каково им сейчас...
– А мне все равно. Я с тобою счастлив.
Он взял ее на руки, увидел, как покраснела она, когда положил ее на кровать, стоящую ещё поперек комнаты...
А потом они разбирали свои нехитрые пожитки, мели пол, перекусили, сидя на доске, брошенной на два полена. В комнате темнело, а они все говорили и говорили, обсуждая мелочи быта. И им было хорошо вдвоем.
Василий осматривал хозяйским взглядом свое временное жилище. Потолок прогнулся, углы покрыты плесенью, пахнет гнилью. Да, работы тут – непочатый край. А потом надо просить землю и начинать строиться. У них обязательно будет новый дом, а пока...
Лена смотрела на своего мужа и понимала, как нелегко ему сейчас. Он хоть и бодрится, но скулы заострились, а глаза грустные
– Вась, может вернёмся. Мама будет рада, она же любит тебя очень. И отец...
– Меня любит, значит и тебя должна. Но я ж вижу... Нет! Сами будем!
Вася думал: "Ну, почему так? Вот поди мечтала жена о том, чтоб самой быть хозяйкой, от матери страдала, а теперь не рада, себя винит"
Но он тоже переживал из-за такого своего поступка. А Лена вытирала подоконник и вдруг заплакала, как будто поняла, о чем думает Василий. Уткнулась мокрым носом в его грудь, когда обнял он её.
Лена уснула сразу, свернувшись любимым калачом возле него.
А Вася лежал на спине, уснуть не мог. Легко сказать – сами. Но как же это ответственно и даже немного страшно. Ведь скоро родится ребенок.
С чего же начинать? За что тут хвататься?
За печь? Или крышу, или окна...
Вдруг в углу он услышал характерный писк. Мыши! В углу зашебуршила мышиная семья. Вася аккуратно, чтоб не разбудить, вытащил руку из-под головы жены, схватил веник, чиркнул спичкой, распугал мышей.
Если проснется Лена и услышит писк, больше не уснет. А ему так хотелось, чтоб она поспала. Он осторожно лег рядом, она прижалась к нему крепче, как будто искала защиты.
Василий слушал заоконный дождь. По стеклам ползли к подоконнику мокрые струйки. И кажется, уже начало рассветать, а он так и не сомкнул глаз.
И тут Василий услышал, что капает вовсе не на улице, а где-то тут, в доме. Он опять зажёг спичку, огляделся. На потолке, как зерна в решете, висели капли.
Василий бросился за посудой. Расставил ведра, кастрюли. Капли уже барабанили по цинковым ведрам. На стене отошёл кусок штукатурки, Васили подошёл и аккуратно отколупнул его, чтоб не упал он шумно, чтоб не разбудил Елену.
Дом звенел капелью. Вот-вот и над кроватью польет. Василий схватил старую клеёнку со стола и осторожно накрыл ею жену. Он метался по дому в поиске мест, где сейчас закапает, переставлял ведра. А концерт не умолкал, поймать все было уже невозможно. И он прикрыл лицо жены руками.
" Лей, лей! Завтра насыпью на крыши золы, раздобуду материалы. Не победить тебе нас, дождь! Никто нас не победит!"
Но этот уход из родного дома все равно терзал сердце. Как-то не так все должно было быть! Не так!
Дождь утих. Успокоился и Вася. Уже было совсем светло, когда веки его отяжелели, сомкнулись, и он уснул.
А проснулся очень свежим. Опустил ноги на влажный пол. Окно было открыто, а на улице светило солнце. Как же все-таки хорошо, что живут они самостоятельно. Как хорошо так жить!
Лены рядом не было. Он выглянул во двор – не было ее и там. Он вернулся в дом, оделся и вышел за калитку, присел на пенек за деревом, закурил, обдумывая, куда же могла пойти жена?
И вдруг увидел на дороге телегу, это была телега отца. А на ней – вся семья. И отец, и мать, и его жена. А ещё с ними дядя Боря, мастеровой их сосед. Они не видели его, мать громко и весело говорила Лене:
– А вот этот палас на пол в комнату. А то скоро холода будут, а он шерстяной, толстый. А этот половичок на входе положишь ...
Отец, не видя сына, разгружал инструменты:
– Сейчас Ваську за толем для крыши отправим, а сами пока печку глянем.
– А я замазку на окна взял. Тоже надо...
Они зашли в дом. Василий шагнул из своего укрытия. И тут из дома выпорхнула Лена. Они встретились глазами, Вася шагнул к ней, взял за руки.
– Лен, ты что? Ты за ними в село сходила? Пешком? Тебе же нельзя...
– Да тут же рядом. Прогуляться полезно. А ты так крепко спал, – она посмотрела на него взглядом, полным любви, – А обижать родителей нельзя, Вась! Это ж как на сердце-то будет? Как жить-то ...
Рассеянный хореграф.
Следующая публикация
Комментарии 4
Достал уже этот огород...