Мальчик вглядывался туда, где заканчивалась эта ночь, – туда, где недавно была линия затекшего заката, где лязгали последние колесницы конвоя легионеров Рима, пока он не закрыл книжку, и не почувствовал на зубах песок от колесниц.
...Он видел мутные очертания колесницы римского императора Юлия Цезаря. Стук копыт, металлический скрип, храп коней и остатки золотых лучей заката на колеснице, что уносилась с площади прочь, в ночь… И тогда, на том месте оставались лишь железные столбы детской площадки на дворе, да каркающие вороны. И тогда в комнату почему–то возвращался больничный запах. Почему–то.
...Сегодня он был в красном свитере, плотном, толстой вязки, от бабушки, и все смотрел туда… далеко–далеко, где… появлялась звезда, а за ней другая, где не выли леденящие, как в Снежной королеве, ветры, где не было так холодно, как бывает в квартире, когда соседи зачем–то закрывают краны на батареях. Высоко.
...У окна он был не один (как–то тяжело перед холодным окном быть одному), отправив в путь свою шхуну и пожелав ей попутных ветров в паруса, он посмотрел на железный будильник, – перед ним бойко стучал будильник, в этот раз он брал штурмом цифру 00.27.
Как поздно! В такие минуты он думал, а вдруг в комнату больше никто и никогда не войдет, даже мама. Вдруг здесь, сейчас, случится что–то нехорошее?
Недавно в такую же лунную ночь он представлял, как в комнату войдет отец, встанет у мальчика за спиной и тоже молча будет смотреть на его Луну и звезды. Мальчик рассказал бы ему, что только что мимо прошла армия Юлия Цезаря… Как много ему тогда хотелось рассказать... Но почему теперь он понял, что ничего из этого не получится, и отец больше никогда не войдет в эту комнату. И наверное, если он позвонит, хотя бы на день рождения, мальчик не сможет сказать ему ничего, даже сказать одно слово: "Приходи".
Нет комментариев