Человек не сводим также и к формуле «тело плюс душа» — тело и душа есть и у животных, чуждых слову. В мире животных есть запахи и звуки, но нет слов. Человеческий же мир словесен, поскольку у человека есть ещё дух, и человеку предстоит всему дать имена и во всём разобраться.
Человек есть дух, душа и тело в их живой связи и взаимопроникновении.
Они действуют друг на друга, и после грехопадения ведут противоборство. Насколько тело способно отяжелить и уплотнить дух, настолько и дух способен утончить и облагородить тело.
Любовь же, как евангельская закваска в отношении трёх мер муки, должна сквашивать всего человека и относиться не к телу только, или душе только, но к духу, душе и телу — вместе.
Даже телесная сторона человеческой любви не может быть сопоставлена с животной. Там, в сфере тела и размножения, человека ожидают глубины не животные, но сатанинские, где разлагается тело и уже нет никакого размножения.
У животных есть половая жизнь, но нет разврата. Человек же способен в саму телесную жизнь внести некий дух, поистине злой и животным не ведомый, который половую сферу расцвечивает трупными пятнами всех цветов радуги. Человеческий разврат — это насилие злого духа, по сути, над невинной и безответной плотью, которая нещадно и безобразно эксплуатируется.
Любовь душевная — сложнее. Она может избегать выражений, присущих полу, но не чуждается телесности. Так ребёнок, любя мамочку, обхватывает её за шею, не отпускает, хочет вжаться в материнское тело до неразличимости.
Но кто из нас скажет, что любовь ребёнка к маме — ненастоящая? Любящий любимого действительно хочет даже съесть, и поэтому мать кормит дитя собою, равно как и Господь кормит нас Своим Телом и Кровью.
И старики могут любить подлинно и нежно, уже не имея особых сил для телесных чувственных проявлений.
Грусть сопутствует душевной любви. Грусть со всем синонимическим рядом: с тоской, печалью, меланхолией, томлением, жаждой неведомого, желанием распахнуть окно и смотреть на звёзды. Юношеское томление ищет выхода, старческое отличается созерцательностью.
Но часто это — лишь балансирование на жёрдочке.
Душевное в человеке непостоянно и нетвёрдо.
Душевность либо соскальзывает вниз, в тот самый разгул плоти, причастившейся злому духу, либо же стремится насытиться вверху, в духе, объединяющем и тело, и душу.
Неправда, однако, что духовный человек подчёркнуто и непременно бесплотен, антителесен.
Бах был весёлым толстяком, наплодившим уйму детей.
Этой осязательной телесностью, быть может, уравновешивались внутренние порывы и откровения, от которых бы и умереть недолго.
На вершинах, в духе, человек творит и отдаёт, от чего получает ощущение полноты. Приносить себя в разумную жертву, отдавать более, чем принимать, причём без ропота и недовольства, — вот что значит любить по-человечески. Сходя сверху, эта любовь даст место всему остальному в человеке — и всему, чему даст место, определит границы.
Итак, любовь, сходящая свыше, приносит внутреннее чувство полноты, насыщая сообразно и дух, и душу, и тело человеческое.
Она есть дар, получив который, человек сам хочет дарить и отдавать. В противном случае, мы получили подделку.
Любовь направлена не на тело без души, и не на дух без тела, но на всего человека. Именно по ней тоскует душа в своём зависшем, нетворческом, неоплодотворённом состоянии.
Наконец, любовь не такова, чтобы, сваливаясь на голову человеку, вертеть им по слепому произволу, лишать его способности мыслить, как думали романтики. И это тоже — подделка.
Любовь не только не запрещает мыслить о себе — она повелевает о себе мыслить.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев