Предыдущая публикация
Религия организованной ненависти
«Раскулачивание» док. №№114–117
Док. 114
Васильева Валентина Петровна родилась в деревне под Омском в 1928 г. Рассказ записала Лопатина Наталия в 1999 г. (спецэкспедиция фонда «Исторические исследования»), (д. Подъяково)
Я, конечно, могу рассказать про то, что ты, девушка, спрашиваешь. Но не заберут ли? Ведь я стану говорить не так, как про то в книгах написано. Про правду жизни мы только промеж собой могли говорить. Да и то. Это сейчас все можно говорить. Мы привыкли к другому. С начальством или с кем приезжим мы всегда знали, как говорить. Как нужно им, так мы и говорили. Родилась я под Омском в 1928 г. Родители переехали в Сибирь, когда в нашей деревне начали раскулачивать. Сначала отец устроился на бурразведку в г. Щегловске (сейчас Кемерово), потом подался на прииски. А нас, маму и четверых детей, отвез в Щегловский совхоз. До этого мы жили в бараке. На приисках он ничего не заработал. Приехал к нам в Щегловский совхоз, и мы остались там жить. У отца был свой движок, и его с этим движком попросили поработать по найму в соседней деревне Подъяково. Тогда там не было ни одного трактора. Так в 1936 г. мы переехали сюда, в Подъяково. Отец сначала получал за свой труд деньгами и хлебом, а потом ему пришлось записаться в колхоз. То есть, из свободного работника, нанятого за деньги, он превратился в колхозника. А в колхозе что? Денег не платили!.. Пока мы были совсем маленькими, наша мама в колхозе, кажется, не работала… А когда мы чуть подросли, сами стали работать в колхозе. Мне было меньше одиннадцати, а я ходила полоть траву, вязать снопы. Знаешь, как работали? От зари до зари! Рано утром все были уже в поле — и ребятишки, и взрослые. Кто пашет, кто силос закладывает — у всех работа была. Хорошо работали, не то, что сейчас (тяжело вздыхает). Уставали, правда, сильно! Из-за работы нам даже некогда было дружить с парнями. У нас не принято было делать подарки друг другу при ухаживании. Да и что колхозник мог подарить? Нищие мы были! Нищие. Работали почему-то с песнями. Солнце на закат, а мы домой идем с работы и песни поем. Весело как-то было. Хоть материально беднее, но дружнее и веселее. На праздники все собирались: и взрослые, и ребятишки, и молодежь. Это еще со старых обычаев осталось, чтоб вместе и чтоб без пьянки. Сейчас как вспомню, так душа замирает. От отцов нашим отцам такое досталось. Но куда-то оно делось при нас постепенно. Материального достатка у нас в семье не было. Но нищими мы себя не считали. У нас дом большой был, две комнаты. Во дворе — стайка, баня. Баня по-черному топилась. Это когда печка без трубы. Получается, что баня натапливалась не только огнем, но и дымом. Копоти на стенах, конечно, было полно. Но запах в такой бане был непередаваем здоровый, свежий, родной. В деревне почти у всех бани были. Мебель в доме вся самодельная: буфет, стол, скамейки, диван, 2 кровати с матрацами из соломы. Белья постельного тогда не было, спали одетыми. Кому места на кровати не хватало, тот спал на полу. Одевались в холщевую одежду. Это такая ткань, похожая на мешки. Мама из такого холста нам одежду шила. То, что сошьет, мы долго носили. Постарше мы стали, мама шила нам платьишки из ситцевых мешочков, которые были тарой на заводах в Кемерове. Эти мешочки работники заводов воровали и на базаре продавали, а люди из них одежду шили. Я уже девушкой была, когда мама сшила мне платье из газового материала и выкрасила химическими чернилами. Я в этом платье приду на танцы, а наши ребята говорят: «Москвичка пришла». По тем временам это было такой роскошью! А, в общем-то, мы носили что попало. Купить негде было, да и какие у колхозника деньги?! За свою жизнь я так красивых вещей и не поносила. То купить негде, то денег нет. Обувь брезентовая, из шахтовых конвейерных лент ее шили. Галоши в продаже появились позже. Носили их на босу ногу. Зимой носили фуфайки да пальтишки. Это в Сибири-то! Шубы были у тех, кто побогаче жил, кто с ранешних времен их сумел сохранить. Родители говорили, что до колхозов у всех сибиряков зимой основной одеждой были шубы из овчины. Почти в каждом доме тулупы были, в которые можно было завернуться в санях с ног до головы. Мне кажется, что всю жизнь мы только и работали. И вспомнить нечего! А питались плохо: травой да всяким подножным кормом. Во время войны я поварихой работала, картошкой, кашей и киселем овсяными питались. Тошнотики ели. Такая гадость! Голодно было всегда — и до войны, и во время нее, и после победы. Когда шли на работу в поле, то еду брали со своего огорода: картошку, огурцы, капусту. На поле для колхозников варили, но этим наесться было нельзя: каши да кисели. За них потом высчитывали из трудодней. Мы всегда полуголодные были. Люди выживали, кто как мог. Собирали отходы, то, что на поле оставалось после урожая. Но тогда закон был, в народе его прозвали «Закон о колосках», который запрещал такой сбор. У нас две женщины взяли отходы в колхозе. Их поймали и дали по три года. За что?! У одной из них было много детей, ее судили и увезли. А другую оставили отрабатывать в колхозе. Их односельчане жалели. Все же так делали. Но попались они. И наша мама ходила по полям, собирала колоски. А как нас налоги давили? Просто ужас! Шерсть отдай, мясо, яйца, молоко — все отдай. И ничего нам за это не платили. Держали живность в хозяйстве потому что, где какой носок свяжешь, где валенки скатаешь. Выкручивались. Свое имеешь, а пользоваться не смей! От налогов и от колхозов убежать было нельзя… Мы вот, сколько себя помню, все впроголодь жили, хоть и работали честно. Жить легче стало только при Брежневе. Даже не при Хрущеве. Почему так жили, не знаю. Мы властей старались не касаться. Чем дальше от власти, тем лучше. Целее будешь. С такими словами, какими я сейчас про колхоз рассказываю, тогда никто бы не уцелел... Вот ты спрашиваешь про самые яркие воспоминания в жизни, а я не знаю, что на это сказать. Да какие там воспоминания! Здоровье мое сегодня отвратительное. Потому, что весь организм изношен. Работали на износ. У нас на курорты никто сроду не ездил. Работать нужно было... За отпуск мы предпочитали брать компенсацию и продолжали работать. Да и хозяйство свое, без него не выживешь. Куда от него уедешь? И денег не было на поездки. Обнову бы какую-нибудь справить на отпускные, да и ладно! Эх! Жизнь! Растревожила ты, моя милая, своими расспросами. Живешь, не задумываешься, все как будто так и надо. А как вспомнишь! Все время работа, работа, работа и вспомянуть нечего! Когда больше трудились до войны или во время — не знаю. Уйдешь в пять утра и возвращаешься в двенадцатом. Вот и все воспоминания. Не дай, Бог, такой жизни никому! Я внучке своей родной такой жизни не пожелаю!
Тут удивляешься только одному: как это большевики не додумались за использование списанных транспортирных лент людей убивать или хотя бы на верную смерть в Нарым забрасывать, как за подобранные с убранного поля гниющие колоски? Похоже, что планировалось и это, но помешала им война. А ведь в войну, как это ни покажется странным, мы имели потерь много меньше, чем во времена мирные. То есть классовая борьба, представляющая собой борьбу класса тунеядцев против класса тружеников, сжирала народу много больше, чем чудовищные потери на фронтах, когда людей бросали на смерть с одной винтовкой на троих, подпирая их спины пулеметами заградотрядов.
Док. 115
Никиточкин Анатолий Иванович и Никиточкина (Сысоренко) Мария Владимировна родились в 1928 г. Рассказ записала Лопатина Наталия в 1999 г. (спецэкспедиция фонда «Исторические исследования»), (п. Щегловский)
Мария Владимировна: В Подъяково была семилетка, ее я не закончила. Училась всего 4 года. Летом работали, зимой учились. Да какая там учеба? Нужно было работать. Летом мы, как говорится, на ходу спали. Днем за сенокосилкой бегали, снопы вязали, а ночью скирдовали или молотили. За это нам, палочки писали, на поле бурдой кормили или картошкой!.. моих родителей раскулачили. У нас тогда было 2 лошади, 2 коровы, поросята, курицы. Родителей раскулачили, и все забрали. Забрали даже гармошку у брата. Так ее жалко было, наверное, потому и запомнила, хотя мне тогда годика четыре было. Хорошо запомнила. Да и родители об этом не раз потом говорили. Имущество наше описали, а куда дели, не знаю. Отца не забрали, и мы начали все с нуля: дом поставили, хозяйство завели. К нам односельчане относились нормально. Ведь у нас все так жили — у всех хлеб выгребали, скот уводили. Помню, мальчик на воротах частушку пел: «Ешь-ка, Ваня, молока-то нет, где наша корова, повели в сельсовет». Вот как плохо было жить. Но нам было весело. В горе не бросались, песни пели. Не то, что сейчас. После войны нам полегче стало жить, когда Маленков адские налоги отменил [после смерти Сталина — А.М.]. В магазинах в 50-х годах и мануфактура появилась. Можно было купить что-нибудь. А то за три метра ситцу в очередях руки друг другу выбивали. У меня до сих пор рука-то не поднимается, в очереди повредили.
Анатолий Иванович: Раньше люди уважали друг друга. Человек последнюю рубашку делил пополам. Не то, что сейчас. На работе обедать сядем, каждый свой тормозок раскладывает, и вместе все едим. И не пили. А с чего пить? Какие в колхозе деньги? А налоги какие!
Мария Владимировна: Мы работали и работали. Ни выходных не было в колхозе, ни отпусков. А в совхозе были и выходные, и отпуска. Но отпуска появились не то в 1948 г., не то 1947 г. Они были по 15 дней. Мы чаще всего брали за отпуск денежную компенсацию. Не было у колхозников и пенсии. Совсем старых стариков дети кормили, а государство ничего не давало. Но ничего выжили, детей вырастили. У нас с мужем трое детей, все они ученые: по десять классов закончили. Внукам мы желаем хорошей жизни. Чтобы они в достатке жили, весело и свободно. Не так, как мы!
Док. 116 Яковлева (Нефедова) Антонина Петровна родилась в 1928 г. в д. Пермяки Беловского района нынешней Кемеровской области. Рассказ записал Болотов Константин в 2000 г. (г. Белово)
Бедных в деревне было больше. Я думаю, они были либо ленивые, либо за что ни возьмутся, все наперекосяк! Помню я и картины раскулачивания. Моя мать была активисткой колхозов. В активистах в основном ходили бедняки. Они становились бригадирами. А председатель у нас был, вроде, из приезжих. Мама сама раскулачивала — ходила по дворам, подгоняла подводы. На них погружали хлеб, мясо, зерно, шерсть у кого что было… мать жалела тех, кто создавал запасы трудами своей семьи. Вот к ним она прибегала ночью и предупреждала, что утром их придут раскулачивать. Кулаков выселяли куда-то в Томскую область. Выселяли всю семью. С собой разрешали брать только самые необходимые вещи. Но у нас говорили, что их вовсе даже не выселяли, а где-то расстреливали. Не знаю, правда это или нет, но только никаких вестей о выселенных к нам в деревню никогда не приходило. Да что там кулаки! Многие и бедняки не хотели заходить в колхоз. Особенно те, кто имел какую-нибудь коровенку или еще что-то из скота. Очень не хотелось отдавать свое. Не вступившим в колхоз, урезали землю и покосы. Их облагали огромным налогом. Мы были в колхозе, и то нам приходилось сдавать по 300 л молока в год. А у единоличников налог был куда больше нашего. Помню, мы с сестренкой все лето ходили на молоканку и сдавали по ведру в день. Себе оставляли только утренний надой. Но его семье не хватало. А если ты не сдашь налог, то приходили и забирали все, что можно: скотину, зерно. В колхозе родители работали за трудодни. Помню, что им отводили какой-то участок, который надо было прополоть за день. Работали они всегда допоздна. Я им стала помогать с 6 лет. Работали в любую погоду. Я не помню, чтобы садились надолго отдыхать. Работали, работали и работали. Набирали трудодни. А в конце года нам на них давали либо пшеницу, либо деньги. В детстве мне всегда хотелось есть. Сколько бы я ни ела, мне всегда еще хотелось… Про нынешнюю деревню я бы не сказала, что там нищета. Кто работает, тот и хорошо живет. И до колхозов так было. Другое дело, что деревня сейчас запилась.
Док. 117
Федорова Мария Григорьевна родилась в 1928 г. в д. Второй Новониколаевке Новосибирской области. Рассказ записала Монгуш Саяна в 1997 г. (г. Кемерово)
Мы, слава Богу, в раскулаченные не попали. Эта беда стороной обошла нашу семью. Хотя, конечно, видела и слышала о раскулаченных семьях. Соседи наши попали в их число. А наша семья в те времена жила скромно. У нас было много детей. Аж восемь ребятишек! Хозяйство считалось небольшим лошаденка, две коровы. Работали в своем хозяйстве с утра до вечера. Потом зарабатывали свой хлеб. Дети, кто постарше, помогали родителям. Все так жили. И те соседи, которых раскулачили, тоже так же жили и работали. Хозяйство, правда, у них было чуть побольше нашего, изба получше, да детей поменьше всего пятеро. Они трудолюбивыми были. Вот и нажили скотину, огород и все такое. Про них все так говорили. Справедливо ли было все отбирать у них и высылать?! Конечно, нет! Какое справедливо? До сих пор думаю, как можно было забирать у людей все?! И скотину, которую они вырастили, годами ухаживая и заботясь о ней. И весь инвентарь, который они сами смастерили или купили, годами откладывая деньги. Все наживали своим трудом, нелегким трудом. Да какие же они кулаки-эксплуататоры? Работали! Вот и имели. В жизни всегда так: не поработаешь — не полопаешь! Картину раскулачивания никогда не забудешь! Кулачили их на глазах у всей деревни. Помню, приехали несколько человек (пять или шесть) из города. И сразу же забрали три семьи. Родители потом рассказывали, что нашим соседям дали всего полчаса на сборы. Им разрешили взять кое-что из детской одежды, лопатку, топор, чугунок и еще из посуды. Сложили все в одну телегу, туда же детей посадили и куда-то отвезли. Больше их никто не видел. Я хорошо помню, как их дети сильно плакали, ревмя ревели. Мы смотрели на них и тоже плакали, хотя не понимали происходящего. За что их так? Почему у них все забрали? Зачем их увозили? Тогда, да и потом, никто не знал. По-моему, никто и не расспрашивал. Молчали и плакали! Боялись что ли? В деревне к этим семьям относились хорошо. Уважали их за трудолюбие. Поэтому и до боли было обидно смотреть на эту несправедливость. А поделать люди ничего не могли. Все понимали, что если ты за них заступишься, чего доброго, сам окажешься на их месте. И у тебя все заберут, раскулачат. У всех же маленькие дети были. Вот и молчали односельчане. Я тогда маленькая была, но весь ужас до сих пор стоит перед глазами. Видно, родители и односельчане друг другу не раз об этом рассказывали. Помню, боялись, а рассказывали… Помню, что родителей никогда не было дома. Сама же я стала работать в колхозе уже в войну, хоть и девчонкой была. Работали весь световой день. И в мирное-то время в колхозе работать нелегко, а в войну и подавно. Работали, как лошади, без отдыха. Деньги получали в каком-то очень маленьком количестве. Очень часто по дороге в школу с детьми случались голодные обмороки. Чего только не было? А ведь все пережили!
Вот каким был этот СССР — и по сей день для некоторых страна грез. Чем являлось это самое пресловутое «раскулачивание»? Да обыкновенным грабежом работящих людей средь бела дня. То есть приходили эти бандиты с большой дороги, облеченные властью и вооруженные огнестрельным оружием, и производили грабеж у всей деревни на глазах.
И никто больше не знал о судьбах тех, кого под конвоем эти вооруженные бандиты забирали: ни о работящих русских мужиках, ни о их женах, ни о малых их детях…
И кто ж может сегодня с пеной у рта продолжать огалтело защищать этих вооруженных негодяев, производящих террор среди мирного населения России?
Да только их потомки — такие же негодяи уже в третьем и четвертом поколении: яблоко от яблони не далеко падает.
Следующая публикация
Комментарии 289