Предыдущая публикация
Дивьи люди
— Не качай пустую зыбку, не к добру это, — одёрнула Арину свекровь, хлопотавшая рядом по дому.
Арина пришла в дом свёкров недавно. Почти сразу же после свадьбы с Власом и отяжелела, а вот уже и скоро срок рожать придёт. Страшно было Арине, столько всего подружки-то замужние рассказывали про роды. У Катюшки вон никак ребёночек не выходил на свет, так повитуха его на сахарок выманивала, еле разродилась. У Дуняши ножками вперёд лежал, так её вниз головой к матице подвешивали, чтоб перевернулся. У Машки тяжело шёл сынок, уж она и косу свою жевала, и узлы все на одежде развязала, и косы-то распустила, и лишь, когда все в доме пояса сняли, да калитки, окошки и ворота отворили, тогда только и вышел богатырь её Николушка. И так страшно, а тут ещё свекровь своими приметами всё запугивает, пряжу не пряди, носков не вяжи, на пороге не сиди, зыбку пустую не качай. А она просто задумалась, вот и вышло так, что начала качать, представила, что уже всё позади, что уже лежит дитятко её в колыбельке, агукает. Арина уже и куклят обережных наделала, чтобы в зыбку класть к маленькому, злых духов отпугивать. Со дня на день уже должно было всё случиться. Свекровь по этому поводу в поле её не отсылала, жалела, дома оставляла. Тут и баня, и повитуха, бабка Горошиха, рядом. Прозвали её так за то, что была она росточку махонького, вся плотненькая да кругленькая, бежит, бывалоча, по селу, торопится на своё дело, словно горошинка катится.Ночью, как все спать улеглись, непогода вдруг разыгралась, гроза. Молнии сверкали, озаряя избу мертвенно-белым своим светом, под крышей выло, на поветях будто ходил кто-то, охая и вздыхая, громыхал раскатисто и протяжно гром. Арине отчего-то сделалось страшно, как тогда, когда была она ещё малой девчонкой и верила в бабушкины сказки. Да сказки ли? Возник вдруг в памяти образ, зазвучал голос покойной бабушки под журчание веретена…
— А когда робёночек вот-вот народиться должен, то сбираются всякие возле того места. К избе близко не подходят, побаиваются, кругом всё бродят, летают. Ещё и сама баба не знает, что нынче родит, а те уж знают и выжидают.
— А для чего выжидают, бабушка?
— А чтобы дитя подменить на своего подкидыша, а настоящего-то ребёночка себе забрать.
— А на что он им?
— Да для разного, кому на что. Укрут тот хозяину своему, Ырке тащит, а тот и ест дитя. Полуночницы да ведьмы, Богинки да Кикиморы — у тех свои антересы. Пока дитя не окрестят нельзя его в потёмках из избы выносить, да на ночь свет гасить в избе. А в зыбку-то пеленашку надобно класть, чтобы нечисть с толку сбить. Особливо-то Полуночница любит младенцев таскать, девчонок. Коль унесёт, то такой же вырастит, как она сама.
Потрясла Арина головой, отгоняя думки о прошлом, тут гром громыхнул, и почуяла она — началось…
Поначалу терпела Арина, после, как невмоготу стало, свекровь разбудила. Та охнула, отправила Власа за бабкой Горошихой, свёкру велела ворота отворять, да баню подтопить, чтоб теплая вода была, а сама принялась всё необходимое готовить, бабье. И вот прикатилась колобком повитуха, увела Арину в баню в дальний угол огорода. К тому времени уже ох, как бо.ль.но, было ей. Живот сводило так, что становился он каменным, пальцы сжимались в кулаки, а в глазах темнело.
— Больно шустра ты, девка, — суетилась около неё бабка Горошиха, — Обожди малость, нельзя так быстро-то, и робёночка повредишь и себя.
Да какой тут годить? Разве подождёшь, когда дитя на свет просится?
— Буря-то какая нынче разыгралась, — приговаривала бабка Горошиха, — В недобрый час ты рожать, девка, удумала.
— Нарочно я что ли?
— Да не нарочно, конечно, только нам с тобой осторожными вдвойне надо быть. Кабы младенца не спортили.
— Кто? — простонала сквозь пелену небытия Арина.
— Известно кто, те, не хочу и произносить. Они в такие ночи завсегда рядом с жильём человеческим кружат.
— Ой, не могу я, не могу, — кусала Арина рукав своей рубахи, — Машка говорила, что с ночи началось и до зари она болела, отчего у меня так быстро?
— У кажной по своему, девка, не боись, сейчас дело начнётся, силы береги.
За стеной бани что-то ухнуло, грохнуло, упало.— Что это, бабушка?
— Гром гремит, не слушай.
В стену застучало, заскребло, завыло по-волчьи.
Закричала Арина от страха и от бо.ли.
— Ничаво, ничаво, — кряхтела бабка Горошиха, — Не получат они своего. Мы тоже не лыком шиты. Делай своё дело, девка, а об остальном не думай.
И когда наконец раздался под низким потолком бани первый громкий крик младенца, и повитуха облегчённо сказала:
— Девочка!
Когда Арина приходила в себя и утирала радостные слёзы, распахнулась вдруг дверь, и ворвавшийся ветер и дождь потушили лучину, наступила непроглядная тьма, в которой послышался шёпот:
— Наконец-то….
Арина испуганно подобралась, сжалась в комочек, в бане не видно было ни зги, и от того, что вошедшего нельзя было разглядеть, было ещё страшнее, липкий ужас сковывал все члены. Потянуло сыростью, промозглый ветер застелился по полу, заклубился паром, по стенам поползло нечто, потянулось к Арине. Бабка Горошиха закричала вдруг резким голосом, выведя Арину из оцепенения:
— Держи младенца крепче!
Сама же, сунув ей в руки горячий, влажный свёрточек, принялась что-то читать на непонятном языке, словно заклинания из далёкой старины.
Над самым ухом что-то щёлкнуло, Арина почувствовала холодное касание, кто-то цепко ухватился за её плечо.
— Не отдам, — зашептала Арина, прижимая к груди чмокающую крохотную девочку, свою маленькую дочь, — Не отдам! Не отдам! Поди прочь, проклятый!
Хриплый смешок раздался во тьме, в плечо больно толкнули, одновременно потянули за ногу и вцепились в волосы, словно это нечто было тут не одно. Арина закричала, малышка на её руках закряхтела, вздрогнула, и громко заплакала. Бабка Горошиха махала то ли какой-то тряпкой, то ли веничком, в темноте было не разобрать, уже криком крича свои непонятные слова.И вдруг Арину кто-то укусил в обе руки, раздирая кожу, вонзаясь мелкими острыми зубками в плоть. От резкой боли Арина разжала на миг пальцы, но этого мгновения оказалось достаточно — в следующую секунду она поняла, что малышки в её руках больше нет. Раненым зверем взвыла Арина, с силой оттолкнув от себя невидимых тварей. Разметала руки. Зашарила во тьме по лавке, пологу, стенам. Но лишь пустота оказывалась под её ладонями. Бабка Горошиха вдруг вскрикнула и замолкла.
— Бабушка! Бабушка! — рыдала Арина, — Где ты? Они забрали мою девочку! Помоги!
В ответ раздался лишь сдавленный смешок и дверь в баню захлопнулась со всего размаху.
***
— Господи, Господи, что же это? — свекровь со слезами в голосе, испуганная и огорошенная, суетилась вокруг невестки.
Арина открыла глаза:
— Маменька, где мой ребёнок? Бабушка где?
— Миленька ты моя, да нешто б я знала то, так не ведаю, дитятко ты моё! Шум мы услыхали, да пока со двора до бани-то добежали, так уж не было там никого из чужих-то. В баню забежали, а там тьма-тьмущая. Кой-как лучину зажгли, ты на лавке лежишь без памяти, а бабка Горошиха у самого порога. Мы поначалу и вовсе было подумали, что вы померли, лица на вас не было, белые обе, бездыханные. После уж на воздух вынесли, да под дождём-то вы и очнулись, задышали. Ох, мамочки, да что ж случилось-то там у вас?
— Не знаю, маменька. Уж закончилось всё, родила я девочку, внученьку вашу, а после… После дверь отворилась, лучину задуло, вошёл кто-то, да не один. Показалось мне, что росточку малого, как дети вроде, только не дети это были. Набросились они на меня, руки покусали, я выронила дитятку свою. Ой, маменька, да где ж она теперь? Пусти, пусти, искать пойду!!
— Что ты? Что ты, милая? Куда ты пойдешь? В тебе и силы-то нет. Уж Влас с отцом убежали искать, и людей подняли. Ты отдохни. Закрой глаза. Я с тобой буду…
На сундуке заворочалась бабка Горошиха:
— Ох, ох, бока болят… Наподдали они мне, повалили, да слова-то их не берут никакие. Не-е-ет, девка, нет, то не Богинка была, не Полуночница…
— А кто же, бабушка?
— Не знаю, Аринушка, я сейчас поднимусь, некогда отлёживаться, да побегу к Аграфене. Ели она не скажет, никто уж тогда нам ответа не даст.
Бабка Горошиха поднялась, кряхтя и охая, с лавки, жадно хлебнула воды из ковша, поднесённого свекровью, и направилась к двери, хромая на одну ногу. Вся она как-то уменьшилась будто скукожилась, и не катилась уж как прежде горошинкой. У дверей остановилась, оглянулась на притихших Арину со свекровью.
— А вы, бабоньки, тут сидите, я к ответом сразу к вам ворочусь. Не вздумайте никуда выходить. Тут недоброе дело затеялось.
Дверь хлопнула и в избе повисла тяжёлая тишина, в которой слышались тихие и горькие Аришкины завывания.
***
Бабка Горошиха воротилась нескоро. Приковыляла запыхавшаяся и, рухнув на лавку у порога, уставилась на Арину. Свекровь тихонько молчала, ожидая, какую весть принесла повитуха.
— Беда, бабоньки, — отдышавшись, вымолвила наконец старуха, — Поведала я всё как есть Аграфене, и вот что она мне ответила. То не простая нежить-то была, оттого и не подействовали мои молитвы на них. Были то дивьи люди.
— Кто? — воскликнули Арина со свекровью.
— Жили давным-давно на земле такие люди среди нас, росточку махонького, нраву доброго, трудились, хозяйство своё вели. Да только в один момент разлад у их какой-то вышел промеж ими да обычными людьми. И ушли тогда дивьи люди под землю.
Поначалу выходили они несколько раз в году наверх, в наш мир. Камни-самоцветы выносили да золото, обменивали на ткани да семена. Остальное-то у них самих было — и стада пасли под землёй, и хлеб выращивали. Говорили, что там, под землёй-то тоже солнце есть. Не тако, правда, как у нас, потусклей малость, как вот на закате. Но трава растёт, и цветы цветут, можно выращивать на пропитание себе всякое.
А потом всё реже стали их видеть. В назначенные дни перестали дивьи люди выходить на поверхность земли. А где к ним вход, того никто не знал из земных-то людей. Входы те так сокрыты, что не найдёшь незнаючи. Но всё-таки, нет-нет, да и слышно было про них. То тут, то там показывались. Только вот не те уже это были люди — добрые и приветливые. Озлобились они. Вредить стали человеку. Детей похищали.
— А начто они им, бабушка? — спросила Арина, — Ведь свои есть у них.
— Есть то есть, — вздохнула бабка Горошиха, — Да только вырождаться стали они, столько лет будучи под землёй. Новая кровь нужна им была, сторонняя. Вот и таскали наших. Особливо девчонок.
— Бабушка, что же делать нам теперь? Как мне доченьку вернуть?
— Вот что Аграфена сказала. В ближайшую же ночь, когда луна полная на небе взойдёт, отправишься ты в лес. Дорогой ни с кем нельзя заговаривать. А встретиться тебе могут разные, чтобы с пути сбить да оморочить. Но ты иди, ни на кого не оглядывайся. Как в лес придёшь — слушать начинай. В эту ночь деревья поют. Но не все, а только те, в которых сила есть особая. Коль сможешь такое найти, ломай с него прутик, да беги домой со всех ног. Прутик тот непростой, он клады показывать может, а ещё — вход укажет в подземный мир. Как прутик найдёшь, так дальше скажу, что делать станем. Только идти придётся тебе одной, нельзя вдвоём-то.
— Я всё смогу, — заверила женщин Арина, — Я отыщу свою дочь!
***
Долго и нудно потянулись дни. Ничего Арина делать не могла по дому, всё из рук валилось. Только и ждала она нужного дня. Спасибо свекровь добрая досталась, не бранила её за разбитые горшки да задумчивость, понимала всё. Вздохнёт только, утрёт слезу набежавшую, да сама потихоньку дела делает, а Арине скажет:
— Ты отдохни, дочка, сходи на бережок, на воду погляди, ей свою боль расскажи. Она всё унесёт. Глядишь, полегше тебе станет.
Муж Влас тоже мрачнее тучи ходил, уйдут с отцом в поля с утра и до вечера нет их, то в лес, то в луга — сено косить. Вечером придёт, поест и на крыльце сядет, глядит вдаль и молчит. И вот наступила ночь, когда налилась луна в полную силу, повисла на небе оранжевым шаром, и отправилась Арина в тёмный лес, что за деревней раскинулся. Разное про тот лес сказывали. Были там места такие, что блуждали люди, выйти не могли, Блудица с Лешим их водили, на болота заманивали, а там огоньки болотные, души неприкаянные, их подхватывали да губили.
Мало кому удавалось выбраться с таких мест. Оттого и не ходили далёко-то в лес деревенские, да и сказать по правде большой нужды в том не было, лес на дары богатый был, лишь зайди под сень могучих деревьев, так сразу и ягод усыпано и грибов, собирай на здоровье, незачем и в чащу-то лезть. Как остались за спиной последние дома, так прибавила Арина шагу. Тихо было кругом, все уж спали давно. И лишь она, движимая неизбывным своим горем, и твёрдой волею, шла в сиянии луны к тёмным елям, возвышавшимся впереди остроконечными пиками. Вот и лес. Остановившись на миг, Арина шагнула под сень деревьев, и те сомкнули над её головой свои руки-плети. И тут началось невообразимое. Со всех сторон послышалось шебуршание листвы. С деревьев спускался кто-то. Арина ускорила шаг. Кто-то засвистел над самым ухом, заухал-захохотал филин, завыло кругом на разные голоса. Ох, и страшно было Арине, мочи нет, да только помнила она, ради чего она терпит этот страх, вспоминала тот короткий миг, когда держала она на руках свою доченьку ненаглядную, свою Настеньку, как уж назвала она девочку загодя. И это воспоминание придавало ей сил. Шла Арина вперёд, по сторонам не оглядывалась, да только где же в этой какофонии разобрать пение. Как найти дерево особое? Свист и гиканье вокруг разрывали голову, мешали сосредоточиться. Длинные цепкие корни хватали её за ноги, опутывали платье, тянули к себе. Безобразные рожи мелькали перед глазами. Арина сорвала с головы платок и повязала им глаза, чтобы не видеть ничего. Когда всё кругом померкло, слух её обострился в разы. Она шла на ощупь, отмеряя шаг за шагом, ощупывая пальцами темноту перед собою. И тут сквозь шум показалось ей, словно колокольчик звенит тихонечко, где-то вдали. Арина прислушалась. Да, ей не показалось. И она двинулась в направлении звука. Сколько она шла и не знает, она уж давно потеряла счёт времени, но вот руки её уткнулись во что-то шершавое, бугристое. Только не такое оно было, как другие-то деревья, а тёплое, словно живое.
— Дерево. То самое, — поняла Арина.
Она припала к нему ухом, обняла его руками и прислушалась — дерево пело.
— Оно!
Сорвав с глаз платок, Арина обломила одну веточку, и поклонившись низко дереву, помчалась прочь. Теперь уже нежить лесная была ей не страшна, в её руках был заветный прутик.
***
Бабка Горошиха и Арина шли по деревне к избе Аграфены. Аграфена жила на отшибе, в стороне от других домов. Была она одинокой, муж её утонул вскорости после свадьбы, да так и осталась Аграфена одна вековать. Даже детей нажить не успели. Сейчас было ей уже за девяносто лет, почти вековая мудрость была в этой высокой, худой старухе, со строгим внимательным взглядом. То ли от одиночества бабского был у неё такой вострый взгляд, то ли ещё от чего, только знали люди, что Аграфена ведает. По пустякам старуху старались не беспокоить, побаивались, но в тяжёлый час приходили к её избе на отшибе деревни, и просили помощи. И Аграфена не отказывала. Платили люди за то немудрёной деревенской платой — яичками, картошкой, салом. В сенцах было жарко и пахло травами и хлебом.
— Аграфена, дома ль? — крикнула бабка Горошиха в распахнутую дверь.
— Дома, проходите, да не кричи ты так, — послышался из избы высокий, выразительный голос.
Арина робко вошла вслед за повитухой. Впервые сегодня пришла она в этот дом, боязно было, что скажет хозяйка. Сумеет ли помочь…
— Садитесь, — кивнула Аграфена на лавку у окна, — Ну что, сумела ли достать прутик?
Арина молча кивнула.
— Страшно было?
— Страшно, бабушка.
— Ничего, девка, главный страх впереди ещё. Надобно теперича с этим прутиком вход отыскать. Тот, что ведёт в их царство. Раньше-то тех ходов, бают, много было, да после завалили дивьи люди почти все входы землей да камнями, чтобы никто к ним войти не мог. Много тебе походить придётся по горам да полям. Ты, Арина, прутик тот бери, и отправляйся по окрестным местам гулять, и вот как услышишь, что запел он, так там и вход значит будет.
— А что после, бабушка? Как вход найду?
— А тогда, девка, запомни то место, да в ночь на Купалу и возвращайся туда. В ту ночь выходят дивьи люди из-под земли плясать да петь под луной. Вот тогда и сумеешь, быть может, дитя забрать. Раньше-то те люди материю любили больно да платки вышиты, теперь уж и не знаю. Ты попробуй выпросить, уговорить их, выменять дитя своё. Может и получится, больше ничем я тебе не могу помочь, милая… Да вот, возьми-ка с собою это.
Аграфена прошла к сундуку и выудила на свет расшитую ленту.
— Повяжи её на волосы, она тебя защитит.
Арина взяла в руки ленту, с вышитыми на ней узорами, надела на волосы, приятное тепло разлилось по телу, чуть закружилась голова.
— А что это за лента, бабушка?
— Не спрашивай лишнего, чего тебе знать не надобно. Просто помни, что будет она тебя оберегать.
Поблагодарили Арина с бабкой Горошихой Аграфену, да отправились домой.
— Ты вот что, Арина, — сказала дорОгой бабка Горошиха, — Коль сумеешь вход найти, то в ночь на Купалу-то я с тобой пойду. Вдвоём сподручнее.
— Спасибо, бабушка!
***
С того дня стала Арина по полям да лугам, по лесам да болотам бродить. Спозаранку вставала и уходила из дому. Много она путей исходила, лапти все поизносила, времени до Купалы уж почти не оставалось, и отчаивалась уже Арина найти до нужного времени вход в подземелье, как вдруг в один из дней прутик запел…
Случилось это на склоне горы, что к реке спускался, у большого камня, лежащего одиноко на сочной нехоженой траве. Возвращалась Арина с дальних болот, солнце уж клонилось к западу, и присела она, уставшая, на камень тот, опустила голову, расплакалась от думок своих тяжёлых, как услышала вдруг будто подпевает кто-то в такт её слезам. Прислушалась. И поняла, что это прутик её тоненько так звенит, словно колокольчик на ветру, серебристым, протяжным звоном. Вскочила Арина, сердце её заколотилось в груди, как воробушек.
— Нашла!
И с лёгкой душой побежала она в деревню, чтобы рассказать обо всём бабке Горошихе. А бабка, как почуяла что, уж сама возле калитки стоит, её поджидает:
— Ну что скажешь, девка? Есть ли добрые вести?
— Есть, есть, бабушка! Нашла я вход! Под большим камнем он, что на склоне холма лежит, у реки.
— Вот и славно, я уж извелась вся. Ну теперь готовься. Три дня нам осталось с тобой. На Купалу и пойдём к тому камню.
Как Купальский вечер наступил, так и собрались Арина с бабкой Горошихой к большому камню на склоне холма. Арина заране всё приготовила, нарочно для того Власа на ярмарку снарядила, велела платков ярких, да пряников медовых прикупить, материи цветной, веретён расписных, да ниточек всяческих, иголочек, да пяльцы для подземных мастериц. Поди, они тоже любят вышивать да прясть, как наши девушки?
Сложила Арина всё добро в корзину плетёную, сама нарядилась в лучший свой сарафан, ленту в волосы повязала, Аграфеной на удачу подаренную, да пошла за бабкой Горошихой. Влас рвался с ними пойти, да остепенила его Арина, не надо, мол, только хуже сделаешь. Силой мы дитя не заберём. Тут умом надо, а ты не стерпишь, горячая у тебя кр.о.вь. До захода солнца уж были Арина с бабкой Горошихой на месте. Спрятались за кустами густыми, что на склоне чуть повыше камня того приметного росли, и принялись ждать.И вот, только лишь солнышко за лес закатилось, едва лишь последние лучи его коснулись верхушек тёмных елей, как дрогнул большой камень, задрожал и бесшумно отошёл в сторону, а под ним проход открылся. Арине-то с бабкой Горошихой сверху хорошо всё видать. И вот показались на поверхности земли первые человечки — росту небольшого, в шляпах причудливых, башмачках и с пиками в руках. Огляделись по сторонам, обошли весь склон кругом, Арина с бабкой Горошихой дыхание затаили, однако обошлось, будто не заметили их человечки. То ли лента Аграфенова помогла, то ли ещё что. Юркнули они обратно в проход, крикнули что-то и вернулись, выстроившись в два ряда.И тут из подземелья показалась пара — мужчина и женщина, в прекрасных, богатых одеяниях, расшитых самоцветными каменьями да золотом, на головах их блистали короны, а за плечами развевалась алая мантия. Ростом они были гораздо выше остальных, почти с обычного человека, Арине по плечо, пожалуй. По всей видимости были это король с королевой. Слуги вынесли им лёгкие, резные троны, и король с королевой уселись на них. И тут Арина увидела то, от чего сердце её затрепетало. Вслед за царственной особой вышли на свет маленькие женщины — мамушки и нянюшки, и двое из них несли на руках два кружевных белоснежных свёрточка. Арина подскочила:
— Это Настенька! Я сердцем чую, там дочка моя!
Бабка Горошиха потянула её за руку вниз:
— Сядь, сядь, девка, ты чего! Не время ещё, выдашь нас и конец нам. Обожди малость.
Арина, прикусив губу, села на траву. Каково терпеть, когда вот оно, дитятко твоё, рядышком, а ты и выйти из кустов не смеешь. Однако не посмела бабку Горошиху ослушаться, и стали они подходящее время выжидать. А тем временем человечков на поляну выбралось видимо-невидимо. Развели они костры, принялись хороводы водить, песни петь да веселиться. Король с королевой чуть поодаль сидят, улыбаются, на народ свой глядючи. А нянюшки с младенцами возле них тут же, рядышком пристроились. Как тут к Настеньке подобраться?
— Нет, видно придётся только добром просить, никак мне не выкрасть дочку, больно уж много народу здесь вьётся, — подумала Арина.
— Пойду я, бабушка, — сказала она бабке Горошихе, — Мочи больше нет у меня ждать.
— Ступай теперь, девонька, а я тут буду, ежели чего к тебе на подмогу прибегу.
Вышла Арина из своего укрытия, да направилась туда, где сидела королевская чета на резных своих тронах. Тут же увидела её стража, и — не смотри, что махонькие — с такой ли силой схватила Арину, и поволокла её прочь. А самый главный затрубил в серебряную трубу, а после воскликнул громко:
— Верхние тут!
В тот же миг смолкло всё на поляне, прекратились песни да пляски, все человечки уставились на Арину.
— Ведите её сюда, — велел король.
Арину подтащили к трону, и она поклонилась королю, как смогла, ведь со всех сторон её держали крепкие руки.
— Как зовут тебя, женщина?
— Арина!
— Что ты здесь делаешь, Арина, в такой час и такую ночь? — спросил король, — Отчего не на празднике с остальными верхними, ваши все на реке сейчас, с другой стороны холма.
— Знаю я, — молвила Арина, — Да только не до веселья мне! Мыслимое ли дело плясать да хороводы водить матери, у которой дитя украли?
Нахмурился король, пригладил свою бороду.
— Твоя дочь? — спросил он, кивнув на нянюшек, стоявших с кружевными кулёчками на руках, и опасливо поглядывающих на Арину.
— Моя! — ответила Арина, — Твои люди у меня её украли, прямо из рук выхватили, что же это такое, а? За что же вы так?
Маленький народец молчал, глядя на короля и Арину и ожидая, что же произойдёт.
— Раньше жили мы на земле, вместе с обычными людьми, — начал тихо говорить король, — Дружно мы жили, и уважали друг друга, никогда промеж нами не было распрей иль недомолвок. Маленьким народом правили король с королевой. Но однажды произошло у нас страшное го.ре. Большие люди напали на королевскую чету, и сгубили их, и даже дитя их, что в пелёнках ещё лежало, не пожалели. А всему виной зависть стала человеческая да жадность. Богатству позавидовали. В тот же день началась в.о.й.на промеж двумя народами. Долго мы би.ли.сь и много народу полегло тогда. А когда в очередной раз взошло солнце, и озарило поле б.о.я, увидели все, что живых почти не осталось на той земле. Тогда заключено было перемирие между народами. Но наш народ не пожелал оставаться больше на земле, и мы ушли навсегда, вниз, в подземелья. Поначалу выходили мы изредка к верхним людям, меняли свои камни да золото на нужные нам вещи. А после и то делать прекратили. Ибо видели обман и зависть от верхнего народа. И тогда скрылись мы под землёй навсегда. Но шли годы, и кр.о.вь наша стала портиться. Нам нужна была новая кр.овь. И однажды мы унесли первого младенца… Это был мальчик. Когда он вырос, то старый король женил его на своей дочери, и сделал своим преемником. С той поры так и повелось. Каждому королевскому дитю мы брали в пару младенца из верхнего мира, чтобы кр.о.вь наша обновлялась. Так произошло и с твоей дочерью, Арина. Но до тебя ещё ни одной матери не удавалось найти нас, и увидеть ещё раз своё дитя.
— Отдай мне мою дочь, король! — взмолилась Арина, — Нет мне жизни без неё!
Король молчал.
Арина сложила умоляюще руки, и обратилась к королеве:
— Добрая госпожа, я принесла вам подарки, я не богата, но я принесла, всё, что смогла купить на свои крохи. Ведь ты сама мать! Помоги мне!
Королева подняла на Арину свои прекрасные глаза:
— Спасибо тебе за дары твои, добрая женщина. Я понимаю горе твоё. Да, я тоже мать, второй младенец — это наш сын. Ему в жёны и предназначалась твоя дочь, когда они оба достигнут возраста. Скажи, но не лучше ли твоей дочери будет остаться с нами? Здесь она ни в чём не будет иметь нужды, мы станем заботиться о ней, как о родной дочери, а в будущем её ждёт моё место — трон королевы.
— Хорошо ты говоришь, госпожа, — ответила Арина со слезами, — Да только заменит ли ваше богатство любовь да ласку материнскую, руки её нежные, слово её доброе? Коль так, отдайте тогда вы мне вашего сына, а я воспитаю его, как своего, отдадите ль?
Король и королева переглянулись, и после короткого молчания король обратился к Арине:
— Мы поняли тебя, добрая женщина. И мы вернём тебе твоё дитя. Но с одним уговором.
— Каким же?
— Когда исполнится твоей дочери семнадцать лет, в ту же самую ночь на Ивана Купала ты должна будешь привести её к нам, на это место, чтобы обвенчать их с царевичем.
— А если я не приду?
— Тогда мы сами придём за нею. Но не бойся, мы не заставим её силой. Ежели она не согласится выйти за царевича, мы не станем её неволить.
— Как же так? — заплакала Арина, — Ведь мы люди крещёные а вы подземные жители, как же жить ей с вами под землёй?
Король улыбнулся:
— Не плачь, женщина, ибо и я тоже земной житель. Я был рождён женщиной с верхнего мира. А жена моя — дочь подземного короля. И так же, как и у вас, есть у нас и храмы, и свои служители. Мы не обидим твою дочь. Но и ты не обмани нас, приведи её в назначенный час.
— Хорошо, — согласилась Арина, опустив голову.
***
Наступила семнадцатая весна. Настенька гуляла подолгу по лугам, да сидела у речки, как работу по дому кончит, венки плела, песни пела. Мать Арина бывало прикрикнет:
— Что ты ходишь всё по лугам да полям? Гляди, как бы в беду не попасть. Нет бы с девками да парнями погулять.
— Скучно мне с ними, маменька, и поговорить не о чем.
— Батюшки мои, да как же так-то? А о чём тебе надо говорить?
— Я сегодня цветок такой занятный нашла, на склоне у реки. Сам синенький, а по краешку каёмочка идёт тёмненькая, прожилочки в нём сиреневые, а по листочку будто узор идёт резной.
— Ох, Настенька, как жить станешь ты со своими мечтами? Вся-то ты в думках своих! Так и будешь одна век вековать, какой парень на тебя, такую мечтательную, поглядит?
— А у меня есть жених, — ответила тихо девушка, и потупилась, покраснев, как маков цвет.
— Это ещё кто? — обомлела Арина.
— Дмитрием зовут его. Мы с ним на склоне сидим у реки, да по лугам гуляем. Он такой, маменька… Добрый да ласковый.
— Чей же будет Дмитрий-то твой? Отчего свататься не идёт?
— Не знаю чей. Говорит из другого села он. Не время ещё, говорит, свататься.
— Ишь каков, — подбоченилась Арина, — Вот тяте-то расскажу, будете знать у меня, как по лугам гулять!
И тут словно молнией поразило Арину — вспомнила она обещание своё давнее, данное в ночь купальскую. Нынче-то как раз и срок подошёл. Семнадцать лет Настеньке исполнилось. Несколько ночей не спала Арина, сама не своя стала. После решила она открыться Настеньке, да и поведала ей всё. Закручинилась Настенька, ведь сердечко её уже другому принадлежало. Да и под землю уходить жутко ей было. Только материно слово нельзя нарушать, и велела она Арине вести её в срок к тому камню.
— Авось смилуются они надо мною, — ответила она матери.
И вот, настала Купальская ночь. Уложила Арина ребят своих. Дождались, пока Влас уснёт. И вышли потихоньку с Настенькой из избы. Как пришли они на поляну, так уж там весь народ маленький был, как и тогда, семнадцать лет назад. Увидев Арину смолкли все. Неспеша подошла Арина к королю и королеве, ведя за руку свою дочь.
— Пришла я, как и обещала, — тихо молвила она.
И тут вскинула свои очи Настенька, заплакала:
— Пощади меня, король! Не хочу я к вам! Есть жених у меня любимый, Димушка.
— Что ж, — ответил король, — Спасибо тебе, женщина, что слово своё сдержала. Да только и я тоже в ту ночь слово давал, и оно крепко. Не стану я тебя неволить, девица. Ступай с Богом!
И тут вышел вдруг на поляну царевич в золотых одеждах, в кафтане расписном, встал перед Настенькой.
— Дмитрий! — обомлела девушка.
— Я это, Настенька.
— Да как же это?
— Не сказал я тебе ничего. Думал испугаешься, обождать решил до времени, после открыться, а там уж, что ты скажешь. И не знал я того, что ты мне в жёны была обещана. Так пойдешь ли ты теперь за меня? А с родителями твоими станем мы встречаться здесь, у камня, на Купалу да Святках. Согласна ли ты стать мне женой любимою?
— Согласна, — ответила Настенька.
С той поры много лет прошло, но и по сей день, люди говорят, если посидеть подольше у того большого камня на склоне холма, то можно услышать пение. Это поют маленькие человечки.
Из книги автора "Русалья неделя".
Иллюстрация - художник Ивица Стефанович.
Елена Воздвиженская
#авторскиерассказы
Арина пришла в дом свёкров недавно. Почти сразу же после свадьбы с Власом и отяжелела, а вот уже и скоро срок рожать придёт. Страшно было Арине, столько всего подружки-то замужние рассказывали про роды. У Катюшки вон никак ребёночек не выходил на свет, так повитуха его на сахарок выманивала, еле разродилась. У Дуняши ножками вперёд лежал, так её вниз головой к матице подвешивали, чтоб перевернулся. У Машки тяжело шёл сынок, уж она и косу свою жевала, и узлы все на одежде развязала, и косы-то распустила, и лишь, когда все в доме пояса сняли, да калитки, окошки и ворота отворили, тогда только и вышел богатырь её Николушка. И так страшно, а тут ещё свекровь своими приметами всё запугивает, пряжу не пряди, носков не вяжи, на пороге не сиди, зыбку пустую не качай. А она просто задумалась, вот и вышло так, что начала качать, представила, что уже всё позади, что уже лежит дитятко её в колыбельке, агукает. Арина уже и куклят обережных наделала, чтобы в зыбку класть к маленькому, злых духов отпугивать. Со дня на день уже должно было всё случиться. Свекровь по этому поводу в поле её не отсылала, жалела, дома оставляла. Тут и баня, и повитуха, бабка Горошиха, рядом. Прозвали её так за то, что была она росточку махонького, вся плотненькая да кругленькая, бежит, бывалоча, по селу, торопится на своё дело, словно горошинка катится.Ночью, как все спать улеглись, непогода вдруг разыгралась, гроза. Молнии сверкали, озаряя избу мертвенно-белым своим светом, под крышей выло, на поветях будто ходил кто-то, охая и вздыхая, громыхал раскатисто и протяжно гром. Арине отчего-то сделалось страшно, как тогда, когда была она ещё малой девчонкой и верила в бабушкины сказки. Да сказки ли? Возник вдруг в памяти образ, зазвучал голос покойной бабушки под журчание веретена…
— А когда робёночек вот-вот народиться должен, то сбираются всякие возле того места. К избе близко не подходят, побаиваются, кругом всё бродят, летают. Ещё и сама баба не знает, что нынче родит, а те уж знают и выжидают.
— А для чего выжидают, бабушка?
— А чтобы дитя подменить на своего подкидыша, а настоящего-то ребёночка себе забрать.
— А на что он им?
— Да для разного, кому на что. Укрут тот хозяину своему, Ырке тащит, а тот и ест дитя. Полуночницы да ведьмы, Богинки да Кикиморы — у тех свои антересы. Пока дитя не окрестят нельзя его в потёмках из избы выносить, да на ночь свет гасить в избе. А в зыбку-то пеленашку надобно класть, чтобы нечисть с толку сбить. Особливо-то Полуночница любит младенцев таскать, девчонок. Коль унесёт, то такой же вырастит, как она сама.
Потрясла Арина головой, отгоняя думки о прошлом, тут гром громыхнул, и почуяла она — началось…
Поначалу терпела Арина, после, как невмоготу стало, свекровь разбудила. Та охнула, отправила Власа за бабкой Горошихой, свёкру велела ворота отворять, да баню подтопить, чтоб теплая вода была, а сама принялась всё необходимое готовить, бабье. И вот прикатилась колобком повитуха, увела Арину в баню в дальний угол огорода. К тому времени уже ох, как бо.ль.но, было ей. Живот сводило так, что становился он каменным, пальцы сжимались в кулаки, а в глазах темнело.
— Больно шустра ты, девка, — суетилась около неё бабка Горошиха, — Обожди малость, нельзя так быстро-то, и робёночка повредишь и себя.
Да какой тут годить? Разве подождёшь, когда дитя на свет просится?
— Буря-то какая нынче разыгралась, — приговаривала бабка Горошиха, — В недобрый час ты рожать, девка, удумала.
— Нарочно я что ли?
— Да не нарочно, конечно, только нам с тобой осторожными вдвойне надо быть. Кабы младенца не спортили.
— Кто? — простонала сквозь пелену небытия Арина.
— Известно кто, те, не хочу и произносить. Они в такие ночи завсегда рядом с жильём человеческим кружат.
— Ой, не могу я, не могу, — кусала Арина рукав своей рубахи, — Машка говорила, что с ночи началось и до зари она болела, отчего у меня так быстро?
— У кажной по своему, девка, не боись, сейчас дело начнётся, силы береги.
За стеной бани что-то ухнуло, грохнуло, упало.— Что это, бабушка?
— Гром гремит, не слушай.
В стену застучало, заскребло, завыло по-волчьи.
Закричала Арина от страха и от бо.ли.
— Ничаво, ничаво, — кряхтела бабка Горошиха, — Не получат они своего. Мы тоже не лыком шиты. Делай своё дело, девка, а об остальном не думай.
И когда наконец раздался под низким потолком бани первый громкий крик младенца, и повитуха облегчённо сказала:
— Девочка!
Когда Арина приходила в себя и утирала радостные слёзы, распахнулась вдруг дверь, и ворвавшийся ветер и дождь потушили лучину, наступила непроглядная тьма, в которой послышался шёпот:
— Наконец-то….
Арина испуганно подобралась, сжалась в комочек, в бане не видно было ни зги, и от того, что вошедшего нельзя было разглядеть, было ещё страшнее, липкий ужас сковывал все члены. Потянуло сыростью, промозглый ветер застелился по полу, заклубился паром, по стенам поползло нечто, потянулось к Арине. Бабка Горошиха закричала вдруг резким голосом, выведя Арину из оцепенения:
— Держи младенца крепче!
Сама же, сунув ей в руки горячий, влажный свёрточек, принялась что-то читать на непонятном языке, словно заклинания из далёкой старины.
Над самым ухом что-то щёлкнуло, Арина почувствовала холодное касание, кто-то цепко ухватился за её плечо.
— Не отдам, — зашептала Арина, прижимая к груди чмокающую крохотную девочку, свою маленькую дочь, — Не отдам! Не отдам! Поди прочь, проклятый!
Хриплый смешок раздался во тьме, в плечо больно толкнули, одновременно потянули за ногу и вцепились в волосы, словно это нечто было тут не одно. Арина закричала, малышка на её руках закряхтела, вздрогнула, и громко заплакала. Бабка Горошиха махала то ли какой-то тряпкой, то ли веничком, в темноте было не разобрать, уже криком крича свои непонятные слова.И вдруг Арину кто-то укусил в обе руки, раздирая кожу, вонзаясь мелкими острыми зубками в плоть. От резкой боли Арина разжала на миг пальцы, но этого мгновения оказалось достаточно — в следующую секунду она поняла, что малышки в её руках больше нет. Раненым зверем взвыла Арина, с силой оттолкнув от себя невидимых тварей. Разметала руки. Зашарила во тьме по лавке, пологу, стенам. Но лишь пустота оказывалась под её ладонями. Бабка Горошиха вдруг вскрикнула и замолкла.
— Бабушка! Бабушка! — рыдала Арина, — Где ты? Они забрали мою девочку! Помоги!
В ответ раздался лишь сдавленный смешок и дверь в баню захлопнулась со всего размаху.
***
— Господи, Господи, что же это? — свекровь со слезами в голосе, испуганная и огорошенная, суетилась вокруг невестки.
Арина открыла глаза:
— Маменька, где мой ребёнок? Бабушка где?
— Миленька ты моя, да нешто б я знала то, так не ведаю, дитятко ты моё! Шум мы услыхали, да пока со двора до бани-то добежали, так уж не было там никого из чужих-то. В баню забежали, а там тьма-тьмущая. Кой-как лучину зажгли, ты на лавке лежишь без памяти, а бабка Горошиха у самого порога. Мы поначалу и вовсе было подумали, что вы померли, лица на вас не было, белые обе, бездыханные. После уж на воздух вынесли, да под дождём-то вы и очнулись, задышали. Ох, мамочки, да что ж случилось-то там у вас?
— Не знаю, маменька. Уж закончилось всё, родила я девочку, внученьку вашу, а после… После дверь отворилась, лучину задуло, вошёл кто-то, да не один. Показалось мне, что росточку малого, как дети вроде, только не дети это были. Набросились они на меня, руки покусали, я выронила дитятку свою. Ой, маменька, да где ж она теперь? Пусти, пусти, искать пойду!!
— Что ты? Что ты, милая? Куда ты пойдешь? В тебе и силы-то нет. Уж Влас с отцом убежали искать, и людей подняли. Ты отдохни. Закрой глаза. Я с тобой буду…
На сундуке заворочалась бабка Горошиха:
— Ох, ох, бока болят… Наподдали они мне, повалили, да слова-то их не берут никакие. Не-е-ет, девка, нет, то не Богинка была, не Полуночница…
— А кто же, бабушка?
— Не знаю, Аринушка, я сейчас поднимусь, некогда отлёживаться, да побегу к Аграфене. Ели она не скажет, никто уж тогда нам ответа не даст.
Бабка Горошиха поднялась, кряхтя и охая, с лавки, жадно хлебнула воды из ковша, поднесённого свекровью, и направилась к двери, хромая на одну ногу. Вся она как-то уменьшилась будто скукожилась, и не катилась уж как прежде горошинкой. У дверей остановилась, оглянулась на притихших Арину со свекровью.
— А вы, бабоньки, тут сидите, я к ответом сразу к вам ворочусь. Не вздумайте никуда выходить. Тут недоброе дело затеялось.
Дверь хлопнула и в избе повисла тяжёлая тишина, в которой слышались тихие и горькие Аришкины завывания.
***
Бабка Горошиха воротилась нескоро. Приковыляла запыхавшаяся и, рухнув на лавку у порога, уставилась на Арину. Свекровь тихонько молчала, ожидая, какую весть принесла повитуха.
— Беда, бабоньки, — отдышавшись, вымолвила наконец старуха, — Поведала я всё как есть Аграфене, и вот что она мне ответила. То не простая нежить-то была, оттого и не подействовали мои молитвы на них. Были то дивьи люди.
— Кто? — воскликнули Арина со свекровью.
— Жили давным-давно на земле такие люди среди нас, росточку махонького, нраву доброго, трудились, хозяйство своё вели. Да только в один момент разлад у их какой-то вышел промеж ими да обычными людьми. И ушли тогда дивьи люди под землю.
Поначалу выходили они несколько раз в году наверх, в наш мир. Камни-самоцветы выносили да золото, обменивали на ткани да семена. Остальное-то у них самих было — и стада пасли под землёй, и хлеб выращивали. Говорили, что там, под землёй-то тоже солнце есть. Не тако, правда, как у нас, потусклей малость, как вот на закате. Но трава растёт, и цветы цветут, можно выращивать на пропитание себе всякое.
А потом всё реже стали их видеть. В назначенные дни перестали дивьи люди выходить на поверхность земли. А где к ним вход, того никто не знал из земных-то людей. Входы те так сокрыты, что не найдёшь незнаючи. Но всё-таки, нет-нет, да и слышно было про них. То тут, то там показывались. Только вот не те уже это были люди — добрые и приветливые. Озлобились они. Вредить стали человеку. Детей похищали.
— А начто они им, бабушка? — спросила Арина, — Ведь свои есть у них.
— Есть то есть, — вздохнула бабка Горошиха, — Да только вырождаться стали они, столько лет будучи под землёй. Новая кровь нужна им была, сторонняя. Вот и таскали наших. Особливо девчонок.
— Бабушка, что же делать нам теперь? Как мне доченьку вернуть?
— Вот что Аграфена сказала. В ближайшую же ночь, когда луна полная на небе взойдёт, отправишься ты в лес. Дорогой ни с кем нельзя заговаривать. А встретиться тебе могут разные, чтобы с пути сбить да оморочить. Но ты иди, ни на кого не оглядывайся. Как в лес придёшь — слушать начинай. В эту ночь деревья поют. Но не все, а только те, в которых сила есть особая. Коль сможешь такое найти, ломай с него прутик, да беги домой со всех ног. Прутик тот непростой, он клады показывать может, а ещё — вход укажет в подземный мир. Как прутик найдёшь, так дальше скажу, что делать станем. Только идти придётся тебе одной, нельзя вдвоём-то.
— Я всё смогу, — заверила женщин Арина, — Я отыщу свою дочь!
***
Долго и нудно потянулись дни. Ничего Арина делать не могла по дому, всё из рук валилось. Только и ждала она нужного дня. Спасибо свекровь добрая досталась, не бранила её за разбитые горшки да задумчивость, понимала всё. Вздохнёт только, утрёт слезу набежавшую, да сама потихоньку дела делает, а Арине скажет:
— Ты отдохни, дочка, сходи на бережок, на воду погляди, ей свою боль расскажи. Она всё унесёт. Глядишь, полегше тебе станет.
Муж Влас тоже мрачнее тучи ходил, уйдут с отцом в поля с утра и до вечера нет их, то в лес, то в луга — сено косить. Вечером придёт, поест и на крыльце сядет, глядит вдаль и молчит. И вот наступила ночь, когда налилась луна в полную силу, повисла на небе оранжевым шаром, и отправилась Арина в тёмный лес, что за деревней раскинулся. Разное про тот лес сказывали. Были там места такие, что блуждали люди, выйти не могли, Блудица с Лешим их водили, на болота заманивали, а там огоньки болотные, души неприкаянные, их подхватывали да губили.
Мало кому удавалось выбраться с таких мест. Оттого и не ходили далёко-то в лес деревенские, да и сказать по правде большой нужды в том не было, лес на дары богатый был, лишь зайди под сень могучих деревьев, так сразу и ягод усыпано и грибов, собирай на здоровье, незачем и в чащу-то лезть. Как остались за спиной последние дома, так прибавила Арина шагу. Тихо было кругом, все уж спали давно. И лишь она, движимая неизбывным своим горем, и твёрдой волею, шла в сиянии луны к тёмным елям, возвышавшимся впереди остроконечными пиками. Вот и лес. Остановившись на миг, Арина шагнула под сень деревьев, и те сомкнули над её головой свои руки-плети. И тут началось невообразимое. Со всех сторон послышалось шебуршание листвы. С деревьев спускался кто-то. Арина ускорила шаг. Кто-то засвистел над самым ухом, заухал-захохотал филин, завыло кругом на разные голоса. Ох, и страшно было Арине, мочи нет, да только помнила она, ради чего она терпит этот страх, вспоминала тот короткий миг, когда держала она на руках свою доченьку ненаглядную, свою Настеньку, как уж назвала она девочку загодя. И это воспоминание придавало ей сил. Шла Арина вперёд, по сторонам не оглядывалась, да только где же в этой какофонии разобрать пение. Как найти дерево особое? Свист и гиканье вокруг разрывали голову, мешали сосредоточиться. Длинные цепкие корни хватали её за ноги, опутывали платье, тянули к себе. Безобразные рожи мелькали перед глазами. Арина сорвала с головы платок и повязала им глаза, чтобы не видеть ничего. Когда всё кругом померкло, слух её обострился в разы. Она шла на ощупь, отмеряя шаг за шагом, ощупывая пальцами темноту перед собою. И тут сквозь шум показалось ей, словно колокольчик звенит тихонечко, где-то вдали. Арина прислушалась. Да, ей не показалось. И она двинулась в направлении звука. Сколько она шла и не знает, она уж давно потеряла счёт времени, но вот руки её уткнулись во что-то шершавое, бугристое. Только не такое оно было, как другие-то деревья, а тёплое, словно живое.
— Дерево. То самое, — поняла Арина.
Она припала к нему ухом, обняла его руками и прислушалась — дерево пело.
— Оно!
Сорвав с глаз платок, Арина обломила одну веточку, и поклонившись низко дереву, помчалась прочь. Теперь уже нежить лесная была ей не страшна, в её руках был заветный прутик.
***
Бабка Горошиха и Арина шли по деревне к избе Аграфены. Аграфена жила на отшибе, в стороне от других домов. Была она одинокой, муж её утонул вскорости после свадьбы, да так и осталась Аграфена одна вековать. Даже детей нажить не успели. Сейчас было ей уже за девяносто лет, почти вековая мудрость была в этой высокой, худой старухе, со строгим внимательным взглядом. То ли от одиночества бабского был у неё такой вострый взгляд, то ли ещё от чего, только знали люди, что Аграфена ведает. По пустякам старуху старались не беспокоить, побаивались, но в тяжёлый час приходили к её избе на отшибе деревни, и просили помощи. И Аграфена не отказывала. Платили люди за то немудрёной деревенской платой — яичками, картошкой, салом. В сенцах было жарко и пахло травами и хлебом.
— Аграфена, дома ль? — крикнула бабка Горошиха в распахнутую дверь.
— Дома, проходите, да не кричи ты так, — послышался из избы высокий, выразительный голос.
Арина робко вошла вслед за повитухой. Впервые сегодня пришла она в этот дом, боязно было, что скажет хозяйка. Сумеет ли помочь…
— Садитесь, — кивнула Аграфена на лавку у окна, — Ну что, сумела ли достать прутик?
Арина молча кивнула.
— Страшно было?
— Страшно, бабушка.
— Ничего, девка, главный страх впереди ещё. Надобно теперича с этим прутиком вход отыскать. Тот, что ведёт в их царство. Раньше-то тех ходов, бают, много было, да после завалили дивьи люди почти все входы землей да камнями, чтобы никто к ним войти не мог. Много тебе походить придётся по горам да полям. Ты, Арина, прутик тот бери, и отправляйся по окрестным местам гулять, и вот как услышишь, что запел он, так там и вход значит будет.
— А что после, бабушка? Как вход найду?
— А тогда, девка, запомни то место, да в ночь на Купалу и возвращайся туда. В ту ночь выходят дивьи люди из-под земли плясать да петь под луной. Вот тогда и сумеешь, быть может, дитя забрать. Раньше-то те люди материю любили больно да платки вышиты, теперь уж и не знаю. Ты попробуй выпросить, уговорить их, выменять дитя своё. Может и получится, больше ничем я тебе не могу помочь, милая… Да вот, возьми-ка с собою это.
Аграфена прошла к сундуку и выудила на свет расшитую ленту.
— Повяжи её на волосы, она тебя защитит.
Арина взяла в руки ленту, с вышитыми на ней узорами, надела на волосы, приятное тепло разлилось по телу, чуть закружилась голова.
— А что это за лента, бабушка?
— Не спрашивай лишнего, чего тебе знать не надобно. Просто помни, что будет она тебя оберегать.
Поблагодарили Арина с бабкой Горошихой Аграфену, да отправились домой.
— Ты вот что, Арина, — сказала дорОгой бабка Горошиха, — Коль сумеешь вход найти, то в ночь на Купалу-то я с тобой пойду. Вдвоём сподручнее.
— Спасибо, бабушка!
***
С того дня стала Арина по полям да лугам, по лесам да болотам бродить. Спозаранку вставала и уходила из дому. Много она путей исходила, лапти все поизносила, времени до Купалы уж почти не оставалось, и отчаивалась уже Арина найти до нужного времени вход в подземелье, как вдруг в один из дней прутик запел…
Случилось это на склоне горы, что к реке спускался, у большого камня, лежащего одиноко на сочной нехоженой траве. Возвращалась Арина с дальних болот, солнце уж клонилось к западу, и присела она, уставшая, на камень тот, опустила голову, расплакалась от думок своих тяжёлых, как услышала вдруг будто подпевает кто-то в такт её слезам. Прислушалась. И поняла, что это прутик её тоненько так звенит, словно колокольчик на ветру, серебристым, протяжным звоном. Вскочила Арина, сердце её заколотилось в груди, как воробушек.
— Нашла!
И с лёгкой душой побежала она в деревню, чтобы рассказать обо всём бабке Горошихе. А бабка, как почуяла что, уж сама возле калитки стоит, её поджидает:
— Ну что скажешь, девка? Есть ли добрые вести?
— Есть, есть, бабушка! Нашла я вход! Под большим камнем он, что на склоне холма лежит, у реки.
— Вот и славно, я уж извелась вся. Ну теперь готовься. Три дня нам осталось с тобой. На Купалу и пойдём к тому камню.
Как Купальский вечер наступил, так и собрались Арина с бабкой Горошихой к большому камню на склоне холма. Арина заране всё приготовила, нарочно для того Власа на ярмарку снарядила, велела платков ярких, да пряников медовых прикупить, материи цветной, веретён расписных, да ниточек всяческих, иголочек, да пяльцы для подземных мастериц. Поди, они тоже любят вышивать да прясть, как наши девушки?
Сложила Арина всё добро в корзину плетёную, сама нарядилась в лучший свой сарафан, ленту в волосы повязала, Аграфеной на удачу подаренную, да пошла за бабкой Горошихой. Влас рвался с ними пойти, да остепенила его Арина, не надо, мол, только хуже сделаешь. Силой мы дитя не заберём. Тут умом надо, а ты не стерпишь, горячая у тебя кр.о.вь. До захода солнца уж были Арина с бабкой Горошихой на месте. Спрятались за кустами густыми, что на склоне чуть повыше камня того приметного росли, и принялись ждать.И вот, только лишь солнышко за лес закатилось, едва лишь последние лучи его коснулись верхушек тёмных елей, как дрогнул большой камень, задрожал и бесшумно отошёл в сторону, а под ним проход открылся. Арине-то с бабкой Горошихой сверху хорошо всё видать. И вот показались на поверхности земли первые человечки — росту небольшого, в шляпах причудливых, башмачках и с пиками в руках. Огляделись по сторонам, обошли весь склон кругом, Арина с бабкой Горошихой дыхание затаили, однако обошлось, будто не заметили их человечки. То ли лента Аграфенова помогла, то ли ещё что. Юркнули они обратно в проход, крикнули что-то и вернулись, выстроившись в два ряда.И тут из подземелья показалась пара — мужчина и женщина, в прекрасных, богатых одеяниях, расшитых самоцветными каменьями да золотом, на головах их блистали короны, а за плечами развевалась алая мантия. Ростом они были гораздо выше остальных, почти с обычного человека, Арине по плечо, пожалуй. По всей видимости были это король с королевой. Слуги вынесли им лёгкие, резные троны, и король с королевой уселись на них. И тут Арина увидела то, от чего сердце её затрепетало. Вслед за царственной особой вышли на свет маленькие женщины — мамушки и нянюшки, и двое из них несли на руках два кружевных белоснежных свёрточка. Арина подскочила:
— Это Настенька! Я сердцем чую, там дочка моя!
Бабка Горошиха потянула её за руку вниз:
— Сядь, сядь, девка, ты чего! Не время ещё, выдашь нас и конец нам. Обожди малость.
Арина, прикусив губу, села на траву. Каково терпеть, когда вот оно, дитятко твоё, рядышком, а ты и выйти из кустов не смеешь. Однако не посмела бабку Горошиху ослушаться, и стали они подходящее время выжидать. А тем временем человечков на поляну выбралось видимо-невидимо. Развели они костры, принялись хороводы водить, песни петь да веселиться. Король с королевой чуть поодаль сидят, улыбаются, на народ свой глядючи. А нянюшки с младенцами возле них тут же, рядышком пристроились. Как тут к Настеньке подобраться?
— Нет, видно придётся только добром просить, никак мне не выкрасть дочку, больно уж много народу здесь вьётся, — подумала Арина.
— Пойду я, бабушка, — сказала она бабке Горошихе, — Мочи больше нет у меня ждать.
— Ступай теперь, девонька, а я тут буду, ежели чего к тебе на подмогу прибегу.
Вышла Арина из своего укрытия, да направилась туда, где сидела королевская чета на резных своих тронах. Тут же увидела её стража, и — не смотри, что махонькие — с такой ли силой схватила Арину, и поволокла её прочь. А самый главный затрубил в серебряную трубу, а после воскликнул громко:
— Верхние тут!
В тот же миг смолкло всё на поляне, прекратились песни да пляски, все человечки уставились на Арину.
— Ведите её сюда, — велел король.
Арину подтащили к трону, и она поклонилась королю, как смогла, ведь со всех сторон её держали крепкие руки.
— Как зовут тебя, женщина?
— Арина!
— Что ты здесь делаешь, Арина, в такой час и такую ночь? — спросил король, — Отчего не на празднике с остальными верхними, ваши все на реке сейчас, с другой стороны холма.
— Знаю я, — молвила Арина, — Да только не до веселья мне! Мыслимое ли дело плясать да хороводы водить матери, у которой дитя украли?
Нахмурился король, пригладил свою бороду.
— Твоя дочь? — спросил он, кивнув на нянюшек, стоявших с кружевными кулёчками на руках, и опасливо поглядывающих на Арину.
— Моя! — ответила Арина, — Твои люди у меня её украли, прямо из рук выхватили, что же это такое, а? За что же вы так?
Маленький народец молчал, глядя на короля и Арину и ожидая, что же произойдёт.
— Раньше жили мы на земле, вместе с обычными людьми, — начал тихо говорить король, — Дружно мы жили, и уважали друг друга, никогда промеж нами не было распрей иль недомолвок. Маленьким народом правили король с королевой. Но однажды произошло у нас страшное го.ре. Большие люди напали на королевскую чету, и сгубили их, и даже дитя их, что в пелёнках ещё лежало, не пожалели. А всему виной зависть стала человеческая да жадность. Богатству позавидовали. В тот же день началась в.о.й.на промеж двумя народами. Долго мы би.ли.сь и много народу полегло тогда. А когда в очередной раз взошло солнце, и озарило поле б.о.я, увидели все, что живых почти не осталось на той земле. Тогда заключено было перемирие между народами. Но наш народ не пожелал оставаться больше на земле, и мы ушли навсегда, вниз, в подземелья. Поначалу выходили мы изредка к верхним людям, меняли свои камни да золото на нужные нам вещи. А после и то делать прекратили. Ибо видели обман и зависть от верхнего народа. И тогда скрылись мы под землёй навсегда. Но шли годы, и кр.о.вь наша стала портиться. Нам нужна была новая кр.овь. И однажды мы унесли первого младенца… Это был мальчик. Когда он вырос, то старый король женил его на своей дочери, и сделал своим преемником. С той поры так и повелось. Каждому королевскому дитю мы брали в пару младенца из верхнего мира, чтобы кр.о.вь наша обновлялась. Так произошло и с твоей дочерью, Арина. Но до тебя ещё ни одной матери не удавалось найти нас, и увидеть ещё раз своё дитя.
— Отдай мне мою дочь, король! — взмолилась Арина, — Нет мне жизни без неё!
Король молчал.
Арина сложила умоляюще руки, и обратилась к королеве:
— Добрая госпожа, я принесла вам подарки, я не богата, но я принесла, всё, что смогла купить на свои крохи. Ведь ты сама мать! Помоги мне!
Королева подняла на Арину свои прекрасные глаза:
— Спасибо тебе за дары твои, добрая женщина. Я понимаю горе твоё. Да, я тоже мать, второй младенец — это наш сын. Ему в жёны и предназначалась твоя дочь, когда они оба достигнут возраста. Скажи, но не лучше ли твоей дочери будет остаться с нами? Здесь она ни в чём не будет иметь нужды, мы станем заботиться о ней, как о родной дочери, а в будущем её ждёт моё место — трон королевы.
— Хорошо ты говоришь, госпожа, — ответила Арина со слезами, — Да только заменит ли ваше богатство любовь да ласку материнскую, руки её нежные, слово её доброе? Коль так, отдайте тогда вы мне вашего сына, а я воспитаю его, как своего, отдадите ль?
Король и королева переглянулись, и после короткого молчания король обратился к Арине:
— Мы поняли тебя, добрая женщина. И мы вернём тебе твоё дитя. Но с одним уговором.
— Каким же?
— Когда исполнится твоей дочери семнадцать лет, в ту же самую ночь на Ивана Купала ты должна будешь привести её к нам, на это место, чтобы обвенчать их с царевичем.
— А если я не приду?
— Тогда мы сами придём за нею. Но не бойся, мы не заставим её силой. Ежели она не согласится выйти за царевича, мы не станем её неволить.
— Как же так? — заплакала Арина, — Ведь мы люди крещёные а вы подземные жители, как же жить ей с вами под землёй?
Король улыбнулся:
— Не плачь, женщина, ибо и я тоже земной житель. Я был рождён женщиной с верхнего мира. А жена моя — дочь подземного короля. И так же, как и у вас, есть у нас и храмы, и свои служители. Мы не обидим твою дочь. Но и ты не обмани нас, приведи её в назначенный час.
— Хорошо, — согласилась Арина, опустив голову.
***
Наступила семнадцатая весна. Настенька гуляла подолгу по лугам, да сидела у речки, как работу по дому кончит, венки плела, песни пела. Мать Арина бывало прикрикнет:
— Что ты ходишь всё по лугам да полям? Гляди, как бы в беду не попасть. Нет бы с девками да парнями погулять.
— Скучно мне с ними, маменька, и поговорить не о чем.
— Батюшки мои, да как же так-то? А о чём тебе надо говорить?
— Я сегодня цветок такой занятный нашла, на склоне у реки. Сам синенький, а по краешку каёмочка идёт тёмненькая, прожилочки в нём сиреневые, а по листочку будто узор идёт резной.
— Ох, Настенька, как жить станешь ты со своими мечтами? Вся-то ты в думках своих! Так и будешь одна век вековать, какой парень на тебя, такую мечтательную, поглядит?
— А у меня есть жених, — ответила тихо девушка, и потупилась, покраснев, как маков цвет.
— Это ещё кто? — обомлела Арина.
— Дмитрием зовут его. Мы с ним на склоне сидим у реки, да по лугам гуляем. Он такой, маменька… Добрый да ласковый.
— Чей же будет Дмитрий-то твой? Отчего свататься не идёт?
— Не знаю чей. Говорит из другого села он. Не время ещё, говорит, свататься.
— Ишь каков, — подбоченилась Арина, — Вот тяте-то расскажу, будете знать у меня, как по лугам гулять!
И тут словно молнией поразило Арину — вспомнила она обещание своё давнее, данное в ночь купальскую. Нынче-то как раз и срок подошёл. Семнадцать лет Настеньке исполнилось. Несколько ночей не спала Арина, сама не своя стала. После решила она открыться Настеньке, да и поведала ей всё. Закручинилась Настенька, ведь сердечко её уже другому принадлежало. Да и под землю уходить жутко ей было. Только материно слово нельзя нарушать, и велела она Арине вести её в срок к тому камню.
— Авось смилуются они надо мною, — ответила она матери.
И вот, настала Купальская ночь. Уложила Арина ребят своих. Дождались, пока Влас уснёт. И вышли потихоньку с Настенькой из избы. Как пришли они на поляну, так уж там весь народ маленький был, как и тогда, семнадцать лет назад. Увидев Арину смолкли все. Неспеша подошла Арина к королю и королеве, ведя за руку свою дочь.
— Пришла я, как и обещала, — тихо молвила она.
И тут вскинула свои очи Настенька, заплакала:
— Пощади меня, король! Не хочу я к вам! Есть жених у меня любимый, Димушка.
— Что ж, — ответил король, — Спасибо тебе, женщина, что слово своё сдержала. Да только и я тоже в ту ночь слово давал, и оно крепко. Не стану я тебя неволить, девица. Ступай с Богом!
И тут вышел вдруг на поляну царевич в золотых одеждах, в кафтане расписном, встал перед Настенькой.
— Дмитрий! — обомлела девушка.
— Я это, Настенька.
— Да как же это?
— Не сказал я тебе ничего. Думал испугаешься, обождать решил до времени, после открыться, а там уж, что ты скажешь. И не знал я того, что ты мне в жёны была обещана. Так пойдешь ли ты теперь за меня? А с родителями твоими станем мы встречаться здесь, у камня, на Купалу да Святках. Согласна ли ты стать мне женой любимою?
— Согласна, — ответила Настенька.
С той поры много лет прошло, но и по сей день, люди говорят, если посидеть подольше у того большого камня на склоне холма, то можно услышать пение. Это поют маленькие человечки.
Из книги автора "Русалья неделя".
Иллюстрация - художник Ивица Стефанович.
Елена Воздвиженская
#авторскиерассказы
Следующая публикация
Комментарии 4