Предыдущая публикация
Пельменный бог
Мама торопится. Целует меня на прощание, садится в машину, трогает за плечо водителя. “Ничего серьезного, просто нужно небольшое обследование” – она так и не сказала, почему врачи решили положить ее в больницу. Как будто этого было мало, отца отправили на двухнедельную вахту раньше времени. Первый раз я проведу Новый год без родителей.
Больше всего на свете я люблю этот праздник. Мне поручают украсить комнату мишурой. Мама – проходившая весь день в бигудях, такая красивая, с кудряшками, в любимом платье с розами, пахнущая французскими духами, папа – в рубашке с запонками, при галстуке, гладко выбритый и веселый – мы все вместе сидим за столом, заставленным деликатесами. Вспоминаем, что интересного случилось за двенадцать месяцев. А после боя курантов выходим на улицу и папа запускает фейерверк. Красные, зеленые, белые искры-кометы взлетают высоко-высоко – выше крыши нашей пятиэтажки. Вокруг шум и гам, все поздравляют друг друга. В этот раз ничего этого не будет. Новогодние каникулы я проведу с бабушкой и дедушкой в глухомани, за сто двадцать километров от города.
Вообще-то я люблю приезжать к ним летом. У бабушки большой малинник. Возле забора заросли кисло-сладкого щавеля. Прямо за огородом – речка. Я хожу туда купаться вместе с Аленкой – девочкой, живущей по-соседству. Она старше меня на два года, но нам всегда интересно вместе. А через дорогу живет Аленкин одноклассник – Федя. По вечерам, когда мы с Аленкой сидим на лавочке, он частенько приходит к нам. Приносит с собой целый подсолнух, делит его, разламывая на здоровенные куски. Или угощает яблоками. Мы болтаем, делаем свистульки из стручков акации, растущей в нашем палисаднике, шутим и смеемся, сидим до последнего, пока нас не разгонят по домам. Но это летом. А что делать в деревне зимой?
Бабушка, взяв меня за руку, ведет в дом. Он немножко похож на музей – снаружи и внутри. Окна с резными наличниками. Между рамами лежит вата с рябиной. На полу – домотканые половички, на полочках и столах – вышитые кружевные салфетки. Бабушка усаживает меня на сундук возле печки, смотрит с жалостью. Мне становится стыдно.
– Давай-ка мой руки и будем лепить пельмени, – она достает из холодильника большую миску с фаршем. Кухню тут же наполняет умопомрачительный аромат.
– Вот и правильно, нечего тут сырость разводить, – ворчит дедушка из другой комнаты. И откуда только узнал, что я утираю рукавом непрошенные слезы?
– Стряпайте тут, а я по делам. К моему приходу чтоб управились, – появившись в дверях, наказывает он.
– Возвращайся скорее, похолодает к вечеру, – отвечает бабушка.
Она отрезает от теста небольшую порцию, раскатывает длинной деревянной скалкой в тонкий пласт. Я рюмочкой аккуратно вырезаю из него кружочки.
– А мы всегда покупаем готовые, – говорю я, выкладывая фарш на сочни.
– Домашние-то повкуснее. В заводских небось одна бумага вместо мяса, – сокрушается бабушка. Мы складываем пельмени на большие доски, присыпанные мукой. Мои – кривобокие, разнокалиберные и бабушкины – ровненькие и пузатенькие.
– Загляни-ка в спаленку, Маруся, принеси кошелек, он в верхнем ящике комода лежит, – просит бабушка. Я приношу туго набитый кошелек, расшитый разноцветными бусинками. Бабушка выуживает из него копеечную монетку и заворачивает ее в пельмешек. С виду он такой же, как все остальные.
– На счастье, – улыбается она. – Интересно, кому достанется?
– Бабушка, а давай споем? – прошу я, вспомнив наши летние вечера.
– Чего ж не спеть, – отвечает она. И мы поем по “Дону гуляет”, “Называют меня некрасивою” и, наконец, нашу любимую – “Старый клен”. Бабушка поет вторым голосом, подхватывая за мной. Я, стараясь не сбиться, пою первым. Получается так красиво, что мне снова хочется заплакать.
– Вот ведь как ладно вышло, – умиляется бабушка. Я и сама чувствую – голос стал как будто выше и чище, чем был летом. Или это от тоски по родителям песни стали такими щемяще-нежными?
В дверь скребется кошка, видимо, учуявшая скорое угощение. Я поднимаюсь, чтоб ее впустить. Услышав знакомый голос, выхожу в сени. Через двор, краснощекий и довольный, идет дедушка в обнимку с небольшой сосной. Подоспевшая бабушка принимает из его рук колючую зеленую красавицу и оборачивается ко мне: – Вот тебе новые хлопоты!
Дом наполняется запахом хвои. Мы с Муськой ходим вокруг лесной гостьи. Она, жмурясь, нюхает веточки. Я рассматриваю иголочки, блестящие от растаявшего снега. Пока бабушка варит пельмени, дедушка приносит коробки с украшениями. Проверяет, работают ли гирлянды. Ставит под елку домик-переключатель. Огонечки весело перемигиваются, отражаясь в оконных стеклах. С ними деревце выглядит уже вполне нарядно.
Счастливый пельмень достается мне. Дедушка ухмыляется в усы. Бабушка советует загадать желание. “Чтобы маму поскорее выписали и папа вернулся пораньше!” – прошу я у пельменного бога. После ужина мы с бабушкой развешиваем старенькие, местами облезлые стеклянные бусы, шарики, сосульки, снежинки, красную шапочку и пастушку, гранаты и кукурузу, огурцы и морковку, ватные груши и рыбок из перламутрового картона. Бабушка показывает мамину любимицу – Снегурку.
Теперь я уже не жалею, что приехала. Мы всегда обходились без елки, а здесь я как будто оказалась в мамином детстве. Я представляю, как она сидела, вот так же, на этом самом диванчике. Мамина комната тоже прежняя – такая, какой она оставила ее пятнадцать лет назад, уехав учиться. В ней целых четыре окна – два выходят во двор, другие два – на дорогу перед домом. Прямо возле ворот стоит фонарь. Его свет не мутно-желтый, как у остальных на нашей улице, а синий. От этого снег вокруг красиво мерцает голубыми искорками. Я смотрю на окна Федькиного дома – в его комнате горит свет.
Этим летом мы не виделись, потому что он уезжал к родственникам, на юг. Аленка мне про него все уши прожужжала. Видите ли, половина девчонок в школе по нему сохнет. Интересно, какой он стал. Свет в Федькиной комнате моргает. Раз. Два. Три. От этой морзянки мои щеки начинают гореть. Так мы желали друг другу спокойной ночи, когда позапрошлым летом возвращались каждый к себе после вечерних посиделок. Неужели узнал, что я приехала? А как догадался, что смотрю в его окно?
Я долго не могу заснуть. Федя совсем не похож на городских мальчишек. Он умеет разжигать костер, ловко мастерит кораблики из щепочек. Может поймать ящерку голыми руками и лихо гоняет на отцовском мотоцикле. Смуглый, поджарый, кареглазый – когда он оказывается рядом, у меня ноги становятся ватными. Муська приходит ко мне, укладывается прямо на подушку, рассказывает сказки и лижет мне щеку. Я глажу ее и гадаю, какими будут эти каникулы.
Проснувшись утром, не могу отделаться от ощущения, что под елкой для меня уже лежит подарок. Ну что я, маленькая? Даже если его там не окажется… На завтрак меня ждут блинчики. Бабушка пододвигает ко мне вазочки с вареньем, дедушка спрашивает, как спалось. Они такие заботливые, что мне тоже хочется сделать что-то для них, и я напрашиваюсь в помощники. С дедушкой мы идем чистить снег и колоть дрова. Он выдает мне маленькую лопатку и показывает, куда сгребать снег. Я чищу дорожки – от крыльца к сараю и к бане, от ворот к гаражу. А дедушка рубит с десяток чурок и собирает поленницу под навесом. Снегу намело будь здоров. Он здесь совсем не такой, как в городе. Не грязная каша, хлюпающая под ногами, а настоящее белоснежное пуховое одеяло.
После обеда мы с бабушкой генералим – вытираем пыль, моем полы, выметаем половички. Закончив с уборкой, бабушка принимается за праздничные заготовки, а меня отправляет к соседям. Аленка, прыгая до потолка от счастья, тут же зовет меня кататься на горку. Мы идем по улице до поворота. Там спуск к реке крутой и высокий. Вокруг деревьев сгущаются сумерки, но небо светлое, видно всех ребятишек, несущихся на санках вниз. Аленка прихватила две картонки. Одну она протягивает мне и кивает в сторону ребят постарше, которые стоят в сторонке.
– Глянь, кто это у нас тут, – шепчет она. Наверное, я бы сама его ни за что не узнала. Федька вымахал на целую голову выше меня. И в плечах широкий, как шкаф. Стоит, окруженный стайкой девчонок, будто петух среди куриц. А глаза все такие же. Цепкие.
Заметив нас, он усаживается на фанерку. К нему на колени тут же плюхается одна из девчонок. Под ее громкий визг и смех остальных, они съезжают вниз. Мы с Аленкой скатываемся, когда эта парочка поднимается по ступенькам с краю. А когда поднимаемся мы, он летит вниз уже с другой счастливицей. Аленка хихикает, глядя, как я отвожу глаза от веселой компании.
– Ревнуешь, небось? – спрашивает она, цокая языком. В ответ я толкаю ее в сугроб.
– Пошли лучше домой, не хочу, чтоб бабушка меня потеряла.
– Идем, – вздыхает Аленка, отряхиваясь от снега. Мы уходим, не оглядываясь. Я злюсь, потому что меня и впрямь задела его выходка. Узнал ведь, а сделал вид, что незнакомы. Вечером Федькино окно опять симофорит. Раз, два, три... Раз, два, три... Я отворачиваюсь и иду спать, снова не ответив. Пусть сигналит своим подружкам.
Последний день старого года оказывается полным хлопот. Бабушка печет пироги, готовит холодец и жарит котлеты. Мне достаются салаты. Дедушка топит баню, носит воду. Вечером бабушка ведет меня париться. Окунув в холодную воду широкую вязанную шапку, надевает мне ее на голову, натянув до самого подбородка. Так легче дышать – жар чувствуется телом, но не ощущается лицом. Бабушка легонько поглаживает, потом похлопывает веником по спине, по ногам, по рукам, бормоча под нос молитву. Может, от березового пара, а может, благодаря ее заговорам, мне и правда, становится так легко, словно я превратилась в пушинку. Пока идем домой, я вслушиваюсь в перекличку деревенских собак. Успеваю взглянуть и на небо, усыпанное звездами. Есть что-то волшебное в этой приближающейся ночи.
К одиннадцати мы торжественно садимся за стол, включив старенький черно-белый телевизор. Звоним родителям и поздравляем с наступающим. В полночь дедушка наливает шампанское, достается и мне – совсем чуть-чуть, на донышке бокала.
– Матери не проболтайся, – подмигивает он. Я пробую шампанское впервые. Кисло-сладкое, пощипывающее язык – таким я его себе и представляла. А еще от него ужасно хочется спать. Посидев еще немного, я ухожу в комнату. Щелкаю выключателем. Раз. Два. Три. Подхожу к окну, замерев от волнения. Федькино окно откликается тройным салютом. Засыпая, я желаю счастливого нового года маме и папе, дедушке и бабушке, Аленке и, конечно, Феде.
В первый январский день ударяет мороз. Под елкой меня ждет подарок, заранее оставленный мамой – книга про Калинку из “Академии Домашних Волшебников”. А еще новенькие шапка, шарфик, варежки и носочки, связанные бабушкой. Книгу я с удовольствием читаю, а вот выгулять обновки нет никакой возможности.
– Минус двадцать восемь, – жалуется бабушка, вернувшись из коровника. Она процеживает молоко, а я борюсь с хандрой. Холода не отступают, и мы с Аленкой развлекаемся тем, что крутим диафильмы, слушаем пластинки на проигрывателе и оставляем секретики друг у друга в дневниках. Каждый вечер Федька и я обязательно устраиваем “перекличку”.
Зато на Рождество снег подтаивает и как будто опадает. Солнце пригревает, воробьи весело чирикают под крышей. Деревня оживает. По дороге перед домом снова часто ездят машины и сани, запряженные лошадками. А к нам заявляются гости.
Как только они входят в ворота: шумные, говорливые – бабушка бежит на кухню, чтобы собрать угощения. Разряженная пятерка в сенях спрашивает разрешения войти и затем вваливается в прихожку. Выше всех – какая-то девица, в шубе, вывернутой наизнанку, с черными густо накрашенными бровями и ярко-красными напомаженными щеками. На голове у нее платок с бахромой, на груди бусы в несколько рядов. Стукнув посохом с блестящей, обклеенной фольгой звездой, она басом приветствует нас и начинает громко петь:
“Маленький Юльчик сел на стульчик,
В дудочку играет – Христа прославляет:
Отворяйте сундучки, доставайте пятачки.
Хозяин, хозяюшка, С праздником!
С Рождеством Христовым!”
Другая девчонка, с меня ростом, в самодельной маске чертика с горбатым носом, в черной болоньевой курточке и ватных штанах, подхватывает тонким голоском:
“Уродилась Коляда
Накануне Рождества!”
Начинают подпевать остальные девочки:
“Дайте нам ломоть пирога
Во все коровьи рога.
Не дадите лепёшки –
Закидаем все окошки.
Не дадите пирога –
Закидаем ворота.”
Сияющая бабушка рассовывает в протянутые мешочки пироги и конфеты. Я, открыв рот, смотрю на колядовщиков. В городе такого не увидишь. Дылда со звездой незаметно подмигивает мне, и я не могу сдержать улыбки. Ряженые уходят, оставляя кроме добрых пожеланий, рассыпанное на коврике зерно. Я берусь за веник, но бабушка останавливает меня. Чистым полотенчиком она смахивает пшеницу к плинтусам.
– После обеда соберем, а весной посеем. Эх, и хороши колядовщики! Может, в следующем году, если надумаешь снова зимой приехать, и ты с ними, Марусенька?
Вечером ко мне приходит Аленка. С конфетами, рассыпанными по карманам.
– Узнала нас, нет? – спрашивает она, делясь леденцами.
– Кого? Где? – не понимаю я.
– Федота нашего. Звездарем к нам напросился. А меня? Маску две недели клеила из папье-маше, – с гордостью сообщает она. До меня, наконец, доходит.
– Это вы были?! Ты – чертиком нарядилась, а он – теткой? – от смеха я чуть не проглатываю барбариску.
– Ага. Мы знаешь сколько наколядовали? Во! – она широко разводит руками, словно держит целую гору вкусностей. – Хочешь, завтра вместе можем пойти. Но лучше погадаем. Я отпрошусь к тебе с ночевкой.
Бабушка к идее с гаданием относится с недоверием. Но все-таки выдает нам два небольших зеркала. Мы ставим их на стол, друг против друга, а между ними зажигаем свечу. В легких сорочках, с распущенными волосами, мы сидим рядом, чуть дыша. Первой увидеть своего жениха хочу я. Завороженная, не могу оторваться от зеркального тоннеля, освещенного пламенем. Кажется, там, в самой глубине, чернеет какая-то горбатая тень. Она становится все больше и больше. От охватившего меня ужаса я не могу пошевелиться, и вместо того чтобы сказать “Чур меня!” только сглатываю слюну. Пламя начинает метаться, а я даже не могу закрыть глаза.
– Я пришел, – раздается вдруг тихо, но отчетливо. Глухой шепот доносится от дверного проема. Мы с Аленкой одновременно вскакиваем и визжим. Но дедушкин хохот оказывается громче. Ухватившись за дверной косяк, дед смеется так заразительно, что скоро мы тоже, не выдержав, начинаем хихикать. Он в это время благоразумно ретируется.
Мы расстилаем матрасы на полу и укладываемся, не решившись продолжить. Лежим тихо, прислушиваясь к бабушкиному ворчанию. Долго не можем заснуть, думая каждая о своем. Когда Аленка, повернувшись на бок, начинает посапывать, я вдруг вспоминаю, что забыла про наш с Федькой условный знак. Смотрю на висящие на стене часы. Второй час ночи. Но я все-таки моргаю настольной лампой у окна. Федькино тут же отвечает. Я улыбаюсь, силясь разглядеть в маленьком темном прямоугольнике знакомую фигуру. Кажется, слишком быстро пролетели каникулы.
Мама звонит в последний день. Довольная и какая-то таинственная. Обещает хорошие новости. Бабушка и дедушка прислушиваются к нашему разговору. Мама просит, чтобы дедушка отвез меня на утренний автобус. Говорит одеться потеплее.
– Ну что, кто там у нас родится, внук или внучка? – спрашивает дед, когда я вешаю трубку. Бабушка улыбается мне, а я, радостно-удивленная, пожимаю плечами. Так вот почему мама лежала в больнице!
Бабушка хлопочет, собирая меня в дорогу. Дедушка в гараже проверяет свою “Волгу”. Аленка приходит попрощаться и мы договариваемся писать друг другу письма. Автобус в город отходит от сельпо в семь утра. В последний раз я смотрю, как сигналит мне Федька. Мы так и не увиделись, так и не поговорили. Слезы скользят по моим щекам. От них и муторно, и радостно. Прижимая к себе мурлыкающую Муську, я успокаиваюсь. До лета не так уж далеко.
Бабушка будит меня непривычно рано, но я тут же вскакиваю, вспомнив, что нужно ехать домой. Наспех позавтракав, выхожу на крыльцо. Дедушка уже выгнал машину. Он хочет открыть ворота, но у него ничего не получается. Бабушка дергает ручку калитки, но и та не поддается. Дедушка садится на корточки, смотрит в подворотню. Я никак не могу понять, что случилось.
– Ох кудесники, ох озоруны, – бранится бабушка. Дед встает, оборачивается ко мне и разводит руками.
– Ворота-то приморозили, Маруська, – непонятно чему радуется он. Оглядывает меня с головы до ног. – Рано заневестилась, вся в бабку, – прыскает он. Бабушка, подперев бока, сначала смотрит на него сердито, а потом смягчается.
– Хорошо хоть, не унесли, – отвечает она в тон ему. – А то потом ищи-свищи, в каком они припрятаны дворе.
– Кажись, наши далеко не уйдут, – отвечает дед. Заглушив машину, он возвращается с ломом. Гонит нас с бабушкой обратно в дом. Целый час он отбивает лед. Я смотрю на стрелки ходиков и понимаю, что мы безнадежно опоздали. Бабушка звонит маме, чтобы предупредить о задержке и уходит в курятник. Я бесцельно кружусь по комнате, когда в окно прилетает снежок. Сквозь тюль вижу Федьку. Меня бросает в жар. Быстро одевшись, выскальзываю на улицу. Мы медленно идем в молочном тумане мимо проснувшихся домов.
– Что, так бы и уехала, не попрощавшись? – спрашивает он.
– А ты бы что, расстроился? – я, набравшись смелости, смотрю ему в лицо. Он отвечает долгим пристальным взглядом, словно хочет разглядеть во мне что-то невидимое.
Мы доходим до горки. Он вытаскивает из кустов оставленный кем-то кусок клеенки. Садится на него и вопросительно смотрит на меня. Словно под гипнозом, я усаживаюсь к нему на колени. Обнимаю, чтобы не упасть.
Мы слетаем вниз за секунду. Останавливаемся у берега, под нависшими ветками деревьев. Федька оглядывается вокруг и, убедившись, что мы скрыты от посторонних глаз, поворачивается ко мне.
– У тебя это любимое место, чтоб покрасоваться перед девчонками? – я стараюсь не думать о том, как близко его лицо. Его руки, сцепленные на моей талии, сжимаются сильнее.
– Ты не ответила в первый день. Я думал, забыла старого друга, – он чуть склоняет голову.
– Не забыла, – отвечаю я охрипшим голосом и хочу высвободиться.
Он улыбается моим слабым попыткам, и я замечаю, что от мороза его губы схватились тонкой корочкой. Федька облизывает их и смотрит на мои. Тянется ко мне и целует в лоб.
– И не забывай, – шепчет он, подхватив на руки. Поднявшись на дорогу, отпускает, легонько пожав мою ладонь в пушистой варежке. Обратно мы идем молча. У калитки Федька смотрит, как я захожу во двор и только потом уходит.
Дедушка уже ждет меня, чтобы отвезти в райцентр. Оттуда автобус в город уходит после обеда. По дороге мои глаза закрываются сами собой. Перед тем как заснуть, я успеваю подумать о том, что возвращаюсь в город совсем другой. Как будто старый год что-то у меня забрал, а новый – подарил. Мне не хочется загадывать, к чему приведет наш с Федей тайный ритуал. Но если что, я знаю, у кого просить помощи.
#СтарыйЗнакомый
Следующая публикация
Комментарии 2