Предыдущая публикация
Неудачный прикол
С супругой мы не вчера познакомились, внутренний мир и прочую психологическую начинку друг друга знаем досконально, безо всяких потаённых уголков. Это так казалось. А оказалось, что есть-таки нечто неизведанное.
Начну чуть издалека. В прошлую среду, второго октября, супруга заявила мне тоном командира, отдающего боевой приказ:
– Завтра мы должны посадить лук и чеснок!
Обалдел я от такого решения, начал разубеждать:
– Ира, на той неделе обещают до плюс шестнадцати, какие посадки? Они же прорастут и помёрзнут!
– Нет, будет сильное похолодание.
– Ира, я час назад смотрел прогноз. Откуда взялось похолодание?
А она, как будто и не слышит, знай твердит:
– Юра, не спорь, завтра будем сажать.
Что делать? Попросил я Фёдора с Евгенией Васильевной, да ещё соседку, старую опытную огородницу, призвать Ирину к разуму. Но нет, ни в какую. Ладно, прекратил я споры. Сажаю, а у самого сердце кровью обливается: и семена жалко, и труд свой собственный. И вдруг на следующий день прогноз коренным образом поменялся. Даже по какому-то федеральному каналу сообщили трагическую весть: грядёт резкое похолодание.
Всё это я счёл неубедительным и решительно произнёс хлёсткий матерный синоним слова «Враньё». Но, как оказалось, мои упёртость с самоуверенностью были пустыми и необоснованными. Похолодание, причём значительное, до плюс шести днём, действительно наступило, а хотя бы мало-мальски ощутимого потепления вообще не ожидается.
Такое предвидение погоды у Ирины не только сейчас появилось. Сколько раз бывало, собираюсь в лес, а она мне:
– Юра, ты под дождь попадёшь. Давай особо не разгуливай, туда-обратно и всё.
Прогнозы её чаще всего сбывались, только не придавал я этому значению, не осмысливал. А вот сейчас осознание пришло и заставило полюбопытствовать, мол, как же ты так точно предсказываешь? По каким признакам? Но она лишь отмахнулась:
– Да откуда я знаю? Так получается…
Так что теперь Ирининым прогнозам я доверяю куда больше, чем официальным.
В это время мало кто из соседей остаётся на даче с ночёвкой. Осенние вечера угрюмые, холодные, безжизненные. Никакого тебе птичьего пения, стрекотания кузнечиков, шелеста буйной листвы. Лишь только неприятные скрипы, шорохи, да тревожный шум ветра. И вот, в десятом часу, к нам громко постучали в окно, а через секунду – в дверь. Нет, мы не испугались. Кого бояться-то? Маньяки и разбойники у нас не водятся, видимо экологическая обстановка не подходит.
Нежданным гостем оказался Николай из деревни, отличный плотник, не раз нас выручавший. Ненормально низкий уровень экзогенного этанола в крови и эмоциональная взбудораженность, были явными признаками того, что с ним случилось нечто из ряда вон.
– Коль, что такое? – спросила Ирина. – Тебя кто-то обидел?
Много раз я ей говорил: слово «обида» и все производные от него, употреблять по отношению к судимому человеку крайне нежелательно.
– Ирин, ну хорош! Ты издеваешься, что ли? – едва сдерживаясь, ответил Николай. – Ну что за жизнь, а?
– Что случилось, Коль, расскажи спокойно, – обратился я к нему.
– Какое, на …ен, спокойствие, Иваныч?! Короче, мы с Валюхой из города приехали, идём домой, и тут <фигак>, какой-то урод из-за дерева выходит, воет, руки тянет…
– Не понял, что за урод?
– Ну как их называют, вроде зомби. Рожа вся такая покоцанная. Я сразу, не думая, ему с левой ннна, <распутная женщина>! Он сразу с копыт, брык в канаву, потом встал и убежал. С ним ещё три каких-то <гомосексуалиста> были, но они сразу удрали.
– Так это, наверно, ваши пацаны деревенские прикололись, – предположил я.
– Иваныч, ты дальше слушай. Я бутылку водки разбил, пакет то ли уронил, то ли отбросил. А Валюха <обделалась> с перепуга, да, в натуре. Домой пришли, от неё вонища такая, чуть не сблевал. Иди мойся, говорю, выбрасывай всё с себя. Настроение по нулям, хоть вешайся! И тут Клёпкина вломилась. Как погнала на меня: «Ты моему Сашке зубы выбил! Я ментов вызвала, посажу тебя за то что ребёнка изувечил!». Ага, ребёнок, ёп, малыш <распутная женщина>! Лось пятнадцатилетний, а ума с гулькин <…>! Как будто я ни за что, ни за <…> собачий ему вломил!
– А это всё когда было-то?
– Сегодня, в девятом часу.
– Так значит ты не понял, что это Сашка?
– Он в маске был, Иваныч! Зомби-…ёмби, не знаю я этой темы.
– Понятно. Ну и что ты думаешь делать?
– Надо стресс снимать, меня до сих пор колотит. И Валька тоже… Иваныч, Ирин, выручите, сколько не жалко, а? Я отдам, не переживайте!
– Выручим, конечно. Но уж так сильно-то не расстраивайся, за разбитый нос тебя не посадят.
– Иваныч, да всё равно стрёмно получилось, <на фига> мне эти заморочки?
Что ж, с Николаем не могу не согласиться: шутка, мягко сказать, не удалась. Причём для обеих сторон. И всё же Саньку я не осуждаю и даже ему сочувствую. Ведь если подумать трезво, то ничего преступного он не совершил. Тем более Николай с Валентиной не старички, которых с перепуга может Кондратий хватить. И вообще, рад я за тех мальчишек. Рад тому, что они не озверели, не стали волчатами, как некоторые их сверстники, им чужды всяческие непотребства. Искренне желаю им не сбиваться с пути.
Очень уж быстро померкла, поистрепалась золотая осенняя роскошь. Будто профукала царица свои богатства и осталась в обносках. В городе серо, сыро, холодно, деревья облезлые. Хорошо, что автобус приехал вовремя, не допустил слишком долгого ожидания. Придя на «скорую», я не стал останавливаться на традиционный перекур и сразу устремился в тёплое нутро медицинского корпуса.
В «телевизионке», среди прочих коллег, сидели фельдшеры из бригады Анцыферова, но его самого нигде не наблюдалось.
– Всем привет! А куда Александр Сергеич подевался? – спросил я.
– Ковид подцепил, – ответила врач Муравьёва. – Я за него работала.
– Как уж его угораздило?
– Не знаю, как. Лежит в инфекции.
– Даже так?
– Да, вроде как пневмония с дыхательной недостаточностью. Маринка Власова из первой смены его увозила. Юрий Иваныч, может завтра сходим, хотя бы передачку принесём? А то ведь он там как в тюрьме, взаперти.
– Конечно, Мария Станиславовна, без вопросов! Только нас же к нему не пустят.
– Ну и ничего, всё равно будет знать, что его не бросили.
Да уж, поди-ка угадай, где и какая зараза тебя поджидает. Микрозловреды не мухи, не отмахнёшься и не прихлопнешь.
После того, как старший врач прежней смены доложил оперативную обстановку за истекшие сутки, главный хотел было выпустить нас на волю, но фельдшер Яблокова поломала все планы:
– Игорь Геннадьевич, почему опять перестали ремонтировать кардиографы? С прошлой смены как стояли, так и стоят сломанные. Говорят, мастер не приходит. А как нам работать-то?
– Светлана Валентиновна, отвечайте, – переадресовал он вопрос главному фельдшеру.
– Мастер на больничном, скоро выйдет, – ответила она. – Я уже сто раз всем объясняла и опять одно и то же спрашивают! Ну что я, больного человека должна силой сюда притащить?
– Светлана Валентиновна, да что вы ерунду-то говорите? – вскипел главный. – Вы контракт читали? Ничего вы не читали! А там прямо прописано, что исполнитель обязан производить ремонт и ТО бесперебойно, согласно графику. Если один специалист заболел, значит должны предоставить другого. То есть сейчас идёт нарушение условий контракта, а вам пофиг, вы сидите и ждёте непонятно чего!
– Я им звонила, Игорь Геннадьевич, мне сказали, что свободных пока нет, все на других участках заняты.
– Это их трудности! Есть контракт и они его обязаны исполнять! Ладно, я им сам позвоню.
Всем медицинским руководителям с прилагательным «главный», будь то врач, фельдшер или медсестра, нужно уметь свободно ориентироваться во множестве сфер: юриспруденции, финансах, хозяйственной деятельности, кадровых вопросах и прочих. Если же специалист «заточен» исключительно на медицину, обладает отличными знаниями и большим опытом, с руководящей работой он однозначно не справится. А напыщенность, важность и высокомерие – это всего лишь шелуха, неспособная скрыть профессиональную некомпетентность.
Отопление у нас включили, но так, чисто символически, батареи едва тёплые. Посидишь подольше и начинаешь чувствовать противный холодок. Конечно, арктической стужи нет, но всё равно приятного мало. Вот потому мы не стали выражать физиономии кривить, когда поступил непрофильный вызов: болит живот, рвота у мужчины сорока девяти лет. Неясность заключалась в том, что, простите, поблевать и поболеть он решил в подъезде жилого дома.
На шестом этаже девятиэтажки нас встречали четыре женщины, причём весьма сухо и по-деловому. Хлеба-соли, наполненных бокалов, пения «К нам приехал, к нам приехал…!», почему-то не было.
– Что случилось? – спросил я.
– У нас бомжик завёлся, уж третий день… – ответила одна из встречавших дам.
– Отлично, мы рады за вас! – сказал фельдшер Герман. – А нас зачем вызвали?
– Ой, Нина, дай я сама скажу! – отмахнулась от неё другая дама. – У него, наверно, прободная язва. Говорит, что сильная боль началась и вырвало с кровью.
– Вы медик? – поинтересовался я.
– Нет, у моего папы покойного так было. Уж сорок лет прошло, но никогда не забуду…
В закутке между лестничными площадками, скрючившись лежал худощавый коротко стриженный мужчина с неживым серо-бледным лицом. Разумеется, назвать его внешность респектабельной было нельзя, но и под образ классического бомжа он тоже не подходил. Судя по импровизированной постилке из картона и покрывала, синему казённому одеялу, господин планировал расположиться здесь основательно.
– Уважаемый, что болит? – спросил я.
– Живот, живот… – ответил он сквозь зубы, обессиленно морщась.
– Резко заболел или постепенно?
– Резко… Сразу…
– Боль постоянная?
– Да…
– Давно?
– Не знаю… Давно…
– Раньше живот болел?
– Да, у меня язва…
– Язва чего, желудка или двенадцатиперстной?
– Желудка…
– Тебя рвало сегодня?
– Не… Только тошнит…
Мои надежды на то, что всё окажется ерундой, не оправдались. Острая боль, невозможность разогнуться, язвенная болезнь в анамнезе и низкое давление говорили о том, что язва прорвалась, выплеснув содержимое желудка в брюшную полость. Коллеги могут меня укорить, мол, как-то по-босяцки вы изъясняетесь: «прорвалась» вместо «перфорировалась» или «прободела». Но дело в том, что я пишу не научную публикацию, а потому использую всем знакомый человеческий язык.
Такая беда может прийти не только к алкашам, пьющим всё, что булькает, но и к другим страдающим язвенной болезнью, отродясь не вливавшим в себя никакой дряни. Прободная язва – это жизнеугрожающее состояние, требующее экстренной медицинской помощи.
Вообще, с болью в животе шутить нельзя, особенно если она необычная, «какая-то не такая». Надо знать и помнить золотое правило: категорически запрещён самовольный приём любых обезболивающих. Объясню почему. Боль сравнима с сиреной, оповещающей о надвигающемся или уже свершившемся бедствии. Анальгетиками мы всего лишь выключим звук, но бедствие никуда не денется, просто оно будет разрастаться в тишине, под маской ложного благополучия. Особо подчеркну: этот запрет касается только боли в животе и только на догоспитальном этапе.
Пациент должен быть озабочен лишь одним: как можно скорей обратиться за медицинской помощью. А все попытки самодиагностики и самолечения – от лукавого.
Когда прибыли в стационар, состояние пациента ещё более ухудшилось, развился сопор, то есть сознание готовилось вот-вот скрыться в неизвестном направлении. Так что неизвестно, справится он с бедой, нет ли.
Кстати сказать, юридически пациент бомжем не был. Его история до безобразия проста: на днях освободился из колонии, приехал по месту регистрации к своей сестре и сразу оказался изгнанным прочь. Да, вот такая нехорошая се ля ви…
А далее нам всучили вторые роды у женщины двадцати девяти лет. Само собой, я вскипел, схватился за рацию, готовясь осквернить эфир нецензурной бранью, но тут же выяснилось, что диспетчер всего лишь ошиблась, бригады перепутала. Взамен получили самый, что ни на есть, нашенский вызов: в отделе полиции нас ожидал мужчина двадцати семи лет с психозом.
В фойе к нам подошла весьма моложавая женщина приятной наружности:
– Вы к Потапову? – спросила она.
– А вы кто, простите? – поинтересовался я.
– Мама его. Он больной, у него биполярное расстройство, стоит на учёте. Говорят, его с центрального рынка привезли, что-то там натворил. Спасибо, что полицейские мне позвонили, я сразу в машину и примчалась. Вы его заберёте?
– Не знаю, посмотрим. А ухудшение когда наступило?
– Ой, да я точно и не скажу… Как всегда, сначала просто настроение стало хорошим. Я ему говорю: «Максим, давай пей таблетки, а то опять всё начнётся!». Но он уже ничего не слушал. Вчера где-то болтался, пришёл во втором часу ночи и рано утром опять умотал…
От дежурного мы узнали, что Максим на рынке требовал от продавцов «денежные взносы на благотворительность». Те, естественно, отказывали, тогда Максим так же естественно попытался взимать плату натурой. Нет-нет, не подумайте чего плохого, товаром, всего лишь товаром. В конечном итоге он подрался с охраной и затем взят в плен полицейскими.
Хотел было сказать, что маниакального больного видно сразу, но понял: это не совсем точно. Такого больного не только видно, но и слышно, можно сказать, за версту. Вот и Максим колбасился столь экспрессивно, что аж звон стоял и не хватало только фейерверка. Будучи одним единственным обитателем клетки, он с успехом заменял добрый десяток агрессивных задержанных.
– Э, какая <самка собаки> «психов» вызвала? Вы чё, <распутные женщины>, <ни фига> не поняли, что ли? – завопил он, узнав в нас психиатрическую бригаду.
– Макс, тихо! – скомандовал фельдшер Герман.
– Ага, громко, <распутная женщина>! Вам чё вообще надо? Это бабло не ваше, <фигли> вы губищи раскатали? Я сразу говорю, я с вами не поеду!
– Стоп, Максим! – теперь уже и я на него прикрикнул. – Давай поспокойней, а то вообще ничего непонятно! Как ты себя чувствуешь?
– <Нецензурный синоним слова «замечательно»>! Людям надо помогать, вы не знали, что ли? <На фиг> нужны эти …аные фонды? Напрямую с каждого, раз-раз-раз и всё! Думаете я сам, что ли? Ага, <фиг> вы угадали!
– Максим, ты сейчас где находишься?
– <Нецензурная рифма к слову «где»>! Я эту мусарню <туда-то имел>! Я – продюсер Шахана, если что! Не знали, да? Давай мне телефон! Э, <нецензурное оскорбление полицейского>, сюда давай, я сказал! Вы, <распутные женщины>, на мои деньги живёте! Кто вам платит, а? Чё, попутали, да?
– Максим, угомонись! Ты как себя чувствуешь? Есть жалобы?
– Куда вы, <распутная женщина>, лезете? Вы с кем связались, идиоты? Ща один звонок и всё, <песец>! Знаете, кто мне дал поручение? А? Знаете? Да вы <офигеете> сразу!
– Всё, Максим, хорош! Поехали!
– Не-не-не, <ни фига>, мне проще вас всех завалить, как… Дайте мне телефон! Ща я Пулину позвоню!
Далее Макс окончательно ушёл в разнос, и ни о какой добровольной поездке речь уже не шла. Так что пришлось барина силой в карету усаживать, благо телосложение он имел отнюдь не богатырское. В конечном итоге благополучно его госпитализировали.
В данном случае имела место гневливая мания со всей полагающейся симптоматикой: чрезмерно повышенным настроением, психомоторным возбуждением и ускоренным мышлением. Причем ускоренным до так называемой «скачки идей», когда их настолько много, что больной не успев высказать одну, тут же перескакивает на другую и так далее. Даже намёк на возражение, не говоря уже о реальных попытках противодействия, вызывает бурю гнева.
В учебной литературе чаще всего описывается не гневливая, а классическая мания, по-другому называемая «солнечной» или «лучезарной». При ней больные веселиться изволят. Они чувствуют каждой клеточкой: «Вот! Попёрло! Нет ни проблем, ни забот! Жизнь прекрасна, удивительна, даже и не выпив предварительно! Почему у всех лица такие постные, если кругом сплошное веселье?». Вот только в последние годы не встречал я такую манию. К сожалению.
Следующий вызов был к парализованному мужчине семидесяти трёх лет с психозом.
Встретили нас жена с дочерью, и доносившиеся из комнаты чьи-то исступлённые рыдания с нецензурными причитаньями.
– Что случилось? – спросил я.
– Сами не знаем! – растерянно ответила супруга больного. – Он у нас после инсульта, не встаёт. Всё время нормальный был. Ну как нормальный… Заговаривался, нас не всегда узнавал, но так никогда не кричал.
– Мы боимся, мало ли что, – дополнила дочь.
– Давно инсульт был?
– В этом году, шестого июня. На «скорой» увезли. Врачи тогда сразу сказали, что всё, больше он не встанет и до конца жизни дураком будет. А еще посмотрите, мне кажется у него нога почернела.
– Выписка есть?
– Да, где-то есть, надо искать…
Больной, весь измождённый, лежал в постели и по его желтовато-бледному лицу обильно текли слёзы.
– Здравствуйте! Вас как зовут? – обратился я к нему.
– Чего?
– Как вас зовут?
– Вася…
– А полностью как? Фамилия, имя, отчество?
– Шаронов.
– Хорошо, а по отчеству вас как?
– Шаронов Вася.
– Ну ладно. Василий Алексеич, какие сейчас число, месяц и год?
– А?
– Какие сейчас число, месяц и год?
– Я без работы остался, ааа, ооой, чего делааать? – вдруг заголосил он.
– А где вы работали?
– С голоду подохнем! Чего делааать… Мать вызывааай… Аааа…
Не стал я продолжать беседу. Какой в ней смысл, если больной абсолютно дезориентирован и напрочь утратил связь с реальностью? Чего от него добьёшься? Налицо была сосудистая деменция, вызванная инсультом. Поскольку супруга больного так и не смогла найти выписку, у меня нет возможности оценить тип ОНМК и его локализацию. Точно можно сказать лишь одно: мозг повреждён необратимо, как ни старайся, уже ничего не восстановишь.
На этом можно было бы и распрощаться, но нас не отпустила нога пациента. Едва взглянув, я сразу мысленно выругался в адрес его жены, сказавшей: «Кажется она почернела!». А всё потому, что сухая гангрена почти всю стопу сожрала безо всяких «кажется». Не заметить такое может лишь слепой, тем более, процесс не развивается вдруг, моментально. Однако не стал я выяснять, как да почему. Назад всё равно уже ничего не воротишь. А пациента мы увезли в хирургию, где он в ближайшее время с ногой распрощается. Но думаю для него это не будет иметь никакого значения.
Вопреки ожиданиям, мы получили вызов: психоз у парня двадцати четырёх лет. Как всегда, я назвал водителю адрес, но тот удивленно и недоверчиво переспросил:
– Чегооо? Дом сто шестнадцать «Г»? Григорий?
– Да, всё так, – подтвердил я.
– Нет там такого, – твёрдо заявил он. – Давай у Нади уточним?
– Володь, у нас навигатор есть. Вбей и посмотрим.
Оказалось, что такой дом действительно есть, точней малюсенькое зданьице, в котором располагался пункт выдачи одной известной торговой площадки.
Но, приехав на место, мы увидели наглухо закрытые окна и двери. Причём явно не только сейчас их позакрывали. По моей просьбе Надежда пыталась связаться с вызывавшей, но абонент был недоступен. Кстати сказать, мы сами со своих телефонов никогда и никому не звоним из соображений «Как бы чего не вышло». Не особо хочется, чтоб некто посторонний потом тревожил ответными звонками.
Короче говоря, вызов оказался банально ложным. Как великий недосыщик могу предположить, что он был сделан не по приколу, а из мести парню, когда-то работавшему в этом пункте выдачи. Просто вызывавшая не знала, что там уже никого и ничего нет. Впрочем, это всё пустой бестолковый трёп.
Далее мы наконец-то отправились обедать. В этот раз я абсолютно легально, с высочайшего дозволения супруги, съел изысканное экзотическое блюдо под названием «Бич-пакет». Бесспорно, домашняя еда – это хорошо и полезно, но острая лапша быстрого приготовления – непередаваемо вкусно и прям-таки кайфово. Во всяком случае для меня. На даче я периодически готовлю из неё свой фирменный суп, за который готов душу отдать. В кастрюлю выкладываю лапшу и прилагающиеся к ней приправы, крошу немного картошки с луком, а перед готовностью добавляю свежий любисток с огорода. Но главное, я варю его исключительно на костре.
Признаться честно, супруга моих восторгов не разделяет, обзывая сие божественное блюдо «вонючей похлёбкой». Ну что ж, как говорится, на вкус и на цвет…
В четвёртом часу, бесцеремонно прервав послеобеденный отдых, нас отправили в ресторан. В смысле к мужчине избитому, сорока трёх годиков.
Ресторан этот не из дешёвых, своему статусу полностью соответствует. Публика там всегда приличная, всяких асоциалов не бывает. Во всяком случае, нам никогда не приходилось туда выезжать.
Однако на сей раз всё было не столь благостно. У входа стояла машина реанимационной бригады с гордым бортовым номером «1» и аж две полицейских. Только мы вышли, как подъехала ещё одна бригада, врачебная общепрофильная.
По чудовищному разгрому в банкетном зале стало ясно, что там произошла не просто драка, а натуральное побоище. Пострадавших было трое. Одному из них оказывала помощь реанимационная бригада, второй корчился на полу, третий сидел на стуле, обеими руками держась за разбитую голову. Чуть в стороне две прекрасно одетых нетрезвых женщины что-то яростно доказывали полицейским, а одна громко рыдала.
– Что тут случилось? – спросил я у молодой женщины, по всей видимости, следователя.
– Свадьба! – торжественно ответила она.
– Ух, какая красота, жаль, что без нас! Значит все передрались?
– Ха! Передрались – это детский лепет, они перестрелялись! Вот этому в висок и в нос, – кивнула она на пострадавшего, над которым трудились реаниматологи. – Наверно нежилец.
– А из чего пуляли-то?
– Из травматов.
В общепрофильной бригаде работали девушки, врач с фельдшером, поэтому мы взяли пострадавшего в более тяжёлом состоянии, лежавшего на полу. Иначе с нашей стороны получилось бы не по-джентльменски.
Он находился в сознании, но судя по зеленовато-бледному лицу, готовился вскоре его потерять.
– Что болит? – спросил я.
– Живот… Поясница…
– В вас стреляли?
– В живот…
– А в поясницу?
– Нет… Не знаю…
В эпигастрии слева находилась рана, с видневшейся из неё пулей от огнестрельного травматического оружия. Была она точно непроникающей, однако это вовсе не означало, что можно отмахнуться и расслабиться. Ведь пуля и не проникая может натворить серьёзных бед в брюшной полости.
А вот в правой поясничной области нас ожидал настоящий сюрприз, но только отвратительный. Обнаружилась там одна единственная, маленькая, аккуратненькая колото-резаная ранка, не более двух сантиметров длиной. Внешняя картина была вполне благопристойной, никаких тебе потоков крови, разверстых тканей и прочей жути. Неизвестно, было ли ранение проникающим, на догоспитальном этапе этого не определишь, поэтому оставалось лишь гадать, что творится внутри.
Давление было очень низким, что говорило о внутреннем кровотечении. Главное в таких случаях – как можно скорей доставить пострадавшего в хирургический стационар. Что мы, собственно, и сделали.
По каким причинам господа решили перестреляться, передраться и перерезаться, нам неведомо. Даже если допустить, что повод был по-настоящему серьёзным, то уйдите с глаз долой и разбирайтесь, как хотите. Но зачем праздник-то поганить? Алкоголь в данном случае, безусловно, сыграл свою роль, только не думаю, что решающую. Корень кроется в отсутствии у людей нравственного стержня. Про таких верно говорят: нет ничего святого.
Затем нас вызвали к женщине сорока шести лет, которая неправильно себя ведёт. В примечании: пила двенадцать дней. Хм, если квасить двенадцать дней подряд, то откуда возьмётся правильное поведение?
Встретил нас сын больной, совсем молодой парнишка вполне приличного вида:
– Здрасте, у меня матерью происходит что-то такое… Не знаю, так ещё ни разу не было.
– Ну, например, поконкретней, что происходит-то?
– Вроде глюки. На меня «наехала», типа зачем ты кошку привёл. Из шкафа бельё зачем-то по пакетам раскладывает.
– Она выпивает?
– Выпивает, но не постоянно. Несколько дней и всё.
– А почему у нас написано, что пила двенадцать дней?
– Ну да, всё правильно.
– Когда последний раз выпивала?
– Позавчера вечером. А вы ей можете капельницу поставить?
– Не знаю, сейчас посмотрим.
Внешне пациентка выглядела очень даже ничего, приятная ухоженная женщина. Встретишь такую на улице, ни в жись не подумаешь о её алкогольной зависимости. Сидя на корточках, она деловито запихивала в пакет постельные принадлежности. Внимание на нас обратила, но не так, как хотелось бы:
– Да блин, только выгнали и опять кошек привели!
– Просим прощения, Анна Владимировна, давайте где-нибудь присядем и пообщаемся, – сказал я.
– Идите ставьте на стул, – указала она на наш оранжевый чемодан в руке медбрата Виталия. – Ну давайте уже, у меня времени нет!
Думая, что таким образом пациентка готовится к получать помощь, Виталий сделал так, как просили. Однако дальше всё пошло не так. Она мигом подошла к чемодану, ловко его открыла, быстро взяла тонометр и несколько первых попавшихся ампул.
– Куда?! – осадил её Герман и добычу отобрал.
Пациентка отреагировала сдержанным смехом и хитро прищуренным взором.
– Анна Владимировна, вы зачем это хотели взять.
– Хи-хи-хи, потому что меня на Мадагаскар повезут!
– Отдыхать изволите?
– Не скажу, хи-хи-хи! Ну-ка пошла отсюда! Пошла, зараза такая! – она принялась выгонять несуществующую кошку.
– Всё-всё, мы сами сейчас выгоним, не переживайте! Анна Владимировна, вы сейчас где находитесь?
– Не поняла, а это что за шприц? – удивлённо спросила она, глядя на свою ладонь. – Может он какой спидный?
– Выбросьте его на фиг. Ну что, Анна Владимировна, где вы…
– Стоп-стоп, давайте я сама! – снова ринулась она к чемодану, но парни мягко оттеснили её.
– Анна Владимировна, посмотрите на меня, – велел я. – Всё, одевайтесь и поедем обследоваться.
– Чего обследовать? Вы же мне шприц дали?
– Не здесь, нужно в больнице обследоваться, а потом в Мадагаскар поедем. Точней полетим. Как начнём в Индийском океане купаться, эх!
После долгих уговоров, всё же увезли мы Анну Владимировну в наркологию. По пути она всячески озорничала, пыталась дотянуться до чем-то приглянувшегося чемодана, набросилась было на ни в чём неповинный аппарат ИВЛ, лупила кулаком по носилкам. Однако всё закончилось благополучно.
Очень мне не понравилось состояние Анны Владимировны, делирий был выраженным. Но что тут поделаешь? Она сама себя довела до такого состояния многолетними возлияниями. Да, многолетними, ведь к человеку недолго и малопьющему белая горячка никогда не явится. А в том, что это была именно она, сомнений нет, ведь предварительно мы исключили всякую другую бяку.
Освободившись, поехали в отдел полиции к мужчине тридцати шести лет, у которого живот болел.
Болезным оказался мелкий хулиган, задержанный за то, что пописал в прямо троллейбусе и от души обматерил всех, кому не понравился современный образ писающего мальчика.
Лежал он в клетке на узенькой лавке, надрывно стонал, периодически обвиняя полицейских в бездушии.
– Что случилось? – спросил я.
– Живот болит.
– Тошнота, рвота есть?
– Мутит чего-то.
– Снимай куртку и задирай всё вверх!
Живот был мягкий, никакой настороженности не вызывал, однако после каждого нажатия, весьма осторожного, пациент издавал такие дикие вопли, словно его кинжалом тыкали. Умом мы понимали: перед нами откровенный «косарь», но доказать это не могли. Ведь лапараскопию и УЗИ «скорая», как известно, не делает. Поэтому в таких случаях всегда лучше перестраховаться.
На следующий день болезного собирались везти в суд за получением подарка в виде административного ареста. Поэтому отпускать его на волю было нельзя, ведь полицейские не наивные мальчики, в сказку о том, что «Я приду, командир, …ля буду, мамой клянусь!», не верят. Вот поэтому нам выделили в качестве конвоя участкового с молодым парнишкой, то ли стажёром, то ли внештатником.
Болезный шёл скрючившись, еле передвигая ногами. Когда спустились с крыльца и прошли пару метров в сторону нашей машины, тот внезапно рванул вперёд и затем свернул влево, во дворы. Конвоиры, чуть замешкавшись, бросились следом. Что делать? Вернулись мы в дежурку, объяснили ситуацию и там нас отпустили, сказали, мол, если что, опять вызовут.
Вот и отличненько. Конечно, не мое это собачье дело, но всё-таки оченно я сомневаюсь в успехе погони. Больно уж неспортивными были участковый с напарником, бежать старались быстро, а получалось нога за ногу. Ладно, ничего, чай не опасного преступника упустили.
Этот вызов оказался последним в моей полставочной смене. Тематической она получилась, состоящей, основном, из психозов и больных животов. А значит её можно по праву назвать психозно-животной.
Все имена и фамилии изменены
автор канал на дзене - #УжасноЗлойДоктор
Следующая публикация
Нет комментариев