Ранним майским утром Настасья Семеновна взвалила на спину гроб и вышла из дома – умирать. Сельская дорога пусто просматривалась до самого горизонта, гоготали гуси, солнце нещадно и совсем по-летнему жарило землю.
Было тихо. От каждого шаркающего шага Настасьи Семеновны поднималось облачко пыли. Тянуло спину.
Если бы по этой дороге ездил кто-то, кроме рейсового автобуса раз в два дня, то его глазам предстало бы странное зрелище – низенькая старуха в халате в мелкий цветочек с блестящим лаковым гробом на плечах. А может, и не обратили бы внимание совсем – такой маленькой была Настасья Семеновна. Ее лицо было бледным и влажным, глаза горели странной решимостью, словно она уже давно приняла свое решение.
К своей смерти Настасья Семеновна относилась как к садоводству – убери все лишнее, позволь расти необходимому. Дом был убран, проветрен и завещан двоюродной внучатой племяннице – не будет жить, так продаст, ей как раз детей кормить. Куры выпущены из курятника, кот отпущен во двор, небогатые деньги отнесены в церковь. Всё завершено.
Настасья Семеновна решила, что умирать в доме, куда, может быть, въедут дети – неправильно. Да и самой не хотелось в последние минуты жизни видеть тёмный потолок пустого дома, откуда давным-давно ушло счастье. Она решила – уж найдётся в мире место, где красиво и покойно будет уйти.
Солнце все выше поднималось, жарило все сильнее, а подходящего места не находилось. Впереди показалось соседнее село – побольше и поживее её родного. Когда ещё жили среди стариков и пьяниц подростки и молодые, именно туда ездили на танцы и знакомства. Настасья Семеновна брела вдоль зелёных, красных, синих, полосатых заборов, вдоль клумб, лебедей из шин, разобранных автомобилей и единичных удивлённых взглядов. И то скорее взгляды доставались гробу, вызывающе ярко блестящему на полуденном солнце. Настасью Семеновну даже на миг разобрала обида: она тут умирать идёт, и хоть бы кто заметил. Но тут же собралась. "Нет, не здесь. Не среди людей".
За поворотом дороги блеснула куполом и скрылась за пригорком церковь. Там Настасья Семеновна отпела дочь, потом мужа, и там не отпоют её – по ней некому горевать, а бог и так все увидит.
Через столько часов пути плечи совсем онемели и нести тяжесть стало будто бы легче. Привычные к ходьбе ноги мало-помалу несли тело дальше, а глаза наконец начали замечать май вокруг. Чем дальше оставались дома, тем громче трещали насекомые, тем ярче пахло разнотравьем, тем выше росли стебли травы, так и норовящей обвить щиколотки и не пустить дальше. Лес менялся, берёзы превращались в сосны, сосны становились ивами. Настасья Семеновна шла дальше.
Вечерело. От дороги осталось одно воспоминание, лишь едва ощущаемая тропка, зигзагами ведущая с холма к изгибу реки. Одуряюще пахла черемуха. Настасья Семеновна сначала замедлилась, потом остановилась, словно с трудом вспомнив, как это делается. Сняла с плеч гроб, наконец выпрямилась. Довольно оглядела реку, черемуху, что когда-то давно посадил её отец и куда водил маленькую Настеньку пускать блинчики по воде.
– Здесь, – решила она.
Положила гроб под ветвями, улеглась, чинно сложила руки на груди.
Здесь.
#Чума@diewelle0
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 35
Только ведь если она столько километров тащила гроб, то сил у неё ещё на одну жизнь, а не на смерть.