«Я до сих пор не пойму, что такое болезнь – возмездие или награда. Но моя супруга…
Я не скажу, что я в ней сомневался, я просто думал, что в такие моменты красивые артистки бросают и уходят не оглядываясь. Но это не о моей Ниночке. Она ни разу не сказала, что ей тяжело, что я ей в тягость, что она устала.
Как все простые люди, я думал, что инсульт – это не головное кровоизлияние, а паралич конечностей. Когда мне поставили этот диагноз, я удивился… Я плохо говорил, с трудом передвигался. Я лечился у самых известных медицинских светил мира, но ничего такого они не находили. Диагностировали и лечили все, за исключение почек.
Однажды отдыхаю в палате, приоткрывается дверь, и врач с порога радостно: «Поздравляю, у вас рак не обнаружен!»
Когда я уже медленно умирал в одном из подмосковных санаториев, появился мой друг Ярмольник Леня. (Я был практически без сил, самостоятельно сидеть, говорить я уже не мог, моя супруга постоянно переворачивала меня с боку на бок). Мой лечащий врач отозвал Ярмольника в сторону и сказал ему о том, что жить мне осталось всего ничего, пару дней… Леонид не стал дослушивать до конца врача, схватил меня с кровати (сам я уже не передвигался) и повез меня в Научно-исследовательский институт.
И только здесь диагностическое обследование показало, что проблема в почках. В моем тяжелом состоянии операция было противопоказана, я бы ее не пережил. Целый год меня ставили на ноги. Не буду вдаваться во все подробности и нюансы, это никому не интересно, но моей супруге и маме пришлось изрядно натерпеться, намотаться… Я крепился, старался быть оптимистом, иногда их подбадривал и, чтобы совсем не быть лежачим телом, начал писать «Лизистрату» — стихотворную комедию. Так как руки не двигались, запоминал в уме строки, а когда была рядом жена, просил писать под диктовку…
…Утверждают, что болезни даются за грехи. Я много об этом думал. Я не святой. Меня было за что наказать. Первый раз болезнь дала о себе знать в восьмидесятом году. Мне долго не давали на Таганке интересных ролей. И вдруг Любимов предлагает сыграть Раскольникова. Представляете мою радость. Думал: вот он, мой звездный час! Но тут у меня внезапно пропадает голос. Обращаюсь в больницу. Врачи в ужасе, моя болезнь запущена до такой степени, что больше медлить нельзя. Приходится в пожарном порядке делать операцию на голосовых связках. В результате роль Раскольникова уплыла. Через пару лет меня Соловьев приглашает в «Чайку» на роль Тригорина. Он очень своеобразно ставил Чехова. Роль невероятно интересная.
И вот на репетиции сижу я в лодке, произношу монолог… И чувствую: моя левая нога немеет. Мне нужно выйти из лодки, а нога не шевелится. Я начинаю руками вынимать ее из лодки, а Соловьев мне говорит: «Леня, это перебор! Тригорин не такой уж и старый. Ему всего 44». «Да при чем здесь Тригорин, — разозлился я. — У меня самого нога не вылезает». После этого я начал ощущать, как по спине нет-нет да пробежит какой-то холодок. Ощущение не из приятных. Сразу накатывают дурные предчувствия, в голову лезут нехорошие мысли. Я осознавал, что нужно заняться своим здоровьем, но времени на это у меня никогда не было…
Большинство людей мне помогали, когда я болел, — это и друзья, и коллеги, и даже вовсе незнакомые мне люди. Среди тех, кто помогал мне в такие тяжелые дни, был мой новый друг – Ярмольник Леня. И как же без моей любимой супруги Ниночки, которая всегда была рядом и годами ухаживала за мной и в санатории, и больнице, и для того, чтобы быть со мной ежеминутно, она оставила свой родной театр…».
«Я графоман со стажем. Кропаю стишки с детства. Я люблю, когда информации много, она сюжетна и еще несет культорологический смысл. Иногда долго сидишь, пытаясь максимум информации уложить в строфу, и получается громоздко. Думаешь, нет, придется восемь строчек вместо четырех делать. А вот когда мало слов и при этом довольно плотно написано — тогда хорошо получается.
Графоман — это человек, который не может не писать, грубо говоря. Это слово и комплиментарное и уничижительное одновременно. Оно всякое. Как хочешь, так и трактуешь. Все люди пишут, но все в определенном возрасте прекращают этим заниматься.
А графоман не может остановиться. Главное для него — выявление своей природы. Графоман ценит богатство своего внутреннего мира, считает его интересным для окружающих. Поэтому спешит вылить на бумагу то, что в нем горит, кипит. Он впервые что-то почувствовал, и ему кажется, что мир этого еще слышал, не переживал».
Ты заходи почаще в гости, друг,
Ведь дверь моя всегда тебе открыта.
Для разговора тема не забыта
И мысли новые все вертятся вокруг.
Ты мне о жизни расскажи своей,
О новых именах в твоем блокноте
И не заканчивай на грустной ноте,
Ведь больше радостных и светлых дней.
Ты спросишь тихо как мои дела?
Я улыбнусь, сказав, что все в порядке,
Ведь жизнь прекрасна при любой раскладке,
Какой бы безнадежной ни была.
***
Чем может быть утешен человек,
Которого несут к могильной яме?..
Не знает он, не видит из-под век,
Что окружен любимыми друзьями.
Когда в конце концов умру и я,
Хочу, чтобы не медля ни секунды
Ко мне слетелись все мои друзья -
Со службы, из больницы, из Пицунды.
И чтоб случайный магниевый блиц
Вернул меня на миг из мрака к жизни
И высветлил с десяток милых лиц,
Которых я б хотел собрать на тризне.
Пусть радость и не шибко велика,
Но, уходя в последнюю дорогу
Я все же буду знать наверняка,
Что я не пережил их, слава Богу...
«Увы, но свою жизнь я живу быстро. Для меня самое большее мучение, когда вижу, как впустую тратятся минуты. Сейчас, например, понимаю, что после «Сукиных детей» мне кровь из носу надо было отдохнуть и подлечиться, а не сразу браться за «Любовные похождения Толика Парамонова». Следовало бы хоть чуть-чуть отлежаться. Однако я полетел в Париж, где уже находилась съемочная группа. Меня покачивало, как на штормовой палубе. Чувствовал: координация движений нарушена. Французы за моей спиной спрашивали у актеров: «Этот ваш режиссер? Он что, пьет?» Друзья мне говорили: «Леня, остановись, так работать нельзя». Но я,- такая дурная, брат, натура,- пропускал всё это мимо ушей. Чепуха, полагал. Сейчас понимаю, что судьба меня предупреждала: мужик, сделай паузу, переведи дух. Тем более, что и на самой картине как будто лежала печать проклятия. Из рук все валилось, финансирования не хватало. Во время съемок на русском кладбище ограбили съемочную группу, разбив стекло в машине. А директор в парижском аэропорту забыл негативы с отснятым материалом. Но и это предупреждение судьбы я проигнорировал. В результате фильм остался незавершенным. Сегодня завершить его уже невозможно. А ещё я совершил огромную глупость, взяв себе главную роль. Играл бы другой актер, фильм ещё можно было доснять. Умирать буду – не прощу себе этой ошибки – собственной жадности».
О не лети так, жизнь, слегка замедли шаг.
Другие вон живут, неспешны и подробны.
А я живу — мосты, вокзалы, ипподромы.
Промахивая так, что только свист в ушах
О не лети так жизнь, уже мне много лет.
Позволь перекурить, хотя б вон с тем пьянчужкой.
Не мне, так хоть ему, бедняге, посочуствуй.
Ведь у него, поди, и курева то нет.
О не лети так жизнь, мне важен и пустяк.
Вот город, вот театр. Дай прочитать афишу.
И пусть я никогда спектакля не увижу,
Зато я буду знать, что был такой спектакль
О не лети так жизнь, я от ветров рябой.
Мне нужно этот мир как следует запомнить.
А если повезёт, то даже и заполнить,
Хоть чьи-нибудь глаза хоть сколь-нибудь собой.
О не лети так жизнь, на миг хоть, задержись.
Уж лучше ты меня калечь, пытай, и мучай.
Пусть будет всё — тюрьма, болезнь, несчастный случай.
Я всё перенесу, но не лети так, жизнь.
Леонид Филатов, 1986 г.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев