Предыдущая публикация
Эта история — больше, чем рассказ о трагедии.
Это душераздирающее письмо матери сыну, написанное в последние дни перед расстрелом.
Слова, полные боли, но и бесконечной любви, передают реальность еврейского гетто, предательства соседей, но также и свет надежды, рожденной из материнской нежности.Прочитайте, чтобы услышать голос Екатерины Савельевны Витис, матери писателя Василия Гроссмана, и понять, как безмерно сильна любовь, даже перед лицом смерти.
"Сынок! Это мой последний разговор с тобой, и, переправив письмо, я окончательно ухожу от тебя… Мам
Витя, я уверена, мое письмо дойдёт до тебя, хотя я за линией фронта и за колючей проволокой еврейского гетто.
Твой ответ я никогда не получу, меня не будет.
Я хочу, чтобы ты знал о моих последних днях, с этой мыслью мне легче уйти из жизни.
Людей, Витя, трудно понять по-настоящему…
Седьмого июля немцы ворвались в город. Под утро я заснула и, когда проснулась, почувствовала страшную тоску.
Я была в своей комнате, в своей постели, но ощутила себя на чужбине, затерянная, одна. Этим же утром мне напомнили забытое за годы советской власти, что я еврейка.
Немцы ехали на грузовике и кричали: «Juden kaputt!».
А затем мне напомнили об этом некоторые мои соседи. Жена дворника стояла под моим окном и говорила соседке: «Слава Богу, жидам конец».
Откуда это?
Сын её женат на еврейке, и старуха ездила к сыну в гости, рассказывала мне о внуках…
Вскоре объявили о переселении евреев, разрешили взять с собой 15 килограммов вещей.
Ну вот, Витенька, собралась и я. Взяла я с собой подушку, немного белья, чашечку, которую ты мне когда-то подарил, ложку, нож, две тарелки.
Много ли человеку нужно? Взяла твои письма, фотографии покойной мамы и дяди Давида, и ту, где ты с папой снят, томик Пушкина…
Простилась с домом, с садиком, посидела несколько минут под деревом, простилась с соседями.
Странно устроены некоторые люди. Две соседки при мне стали спорить о том, кто возьмёт себе стулья, кто письменный столик, а стала с ними прощаться, обе заплакали.
Как печален был мой путь, сыночек, в средневековое гетто.
Я шла по городу, в котором проработала 20 лет. Шли мы по мостовой, а на тротуарах стояли люди и смотрели. Видела много знакомых лиц.
Одни слегка кивали мне, прощаясь, другие отворачивались.
Мне кажется, в этой толпе равнодушных глаз не было; были любопытные, были безжалостные, но несколько раз я видела заплаканные глаза.
Я посмотрела — две толпы, евреи в пальто, шапках, женщины в тёплых платках, а вторая толпа на тротуаре одета по-летнему.
Светлые кофточки, мужчины без пиджаков, некоторые в вышитых украинских рубахах. Мне показалось, что для евреев, идущих по улице, уже и солнце отказалось светить, они идут среди декабрьской ночной стужи.
Знаешь, Витенька, что я испытала, попав за проволоку?
Я думала, что почувствую ужас. Но, представь, в этом загоне для скота мне стало легче на душе.
Не думай, не потому, что у меня рабская душа. Нет. Нет.
Вокруг меня были люди одной судьбы, и в гетто я не должна, как лошадь, ходить по мостовой, и нет взоров злобы, и знакомые люди смотрят мне в глаза и не избегают со мной встречи.
Но я хочу тебе сказать и о другом.
Я никогда не чувствовала себя еврейкой. С детских лет я росла в среде русских подруг, я любила больше всех поэтов - Пушкина, Некрасова, и пьеса, на которой я плакала вместе со всем зрительным залом, была «Дядя Ваня».
А вот в эти ужасные дни мое сердце наполнилось материнской нежностью к еврейскому народу. Раньше я не знала этой любви. Она напоминает мне мою любовь к тебе, дорогой сынок.
Приезжают на машинах немцы и полицаи и берут несколько десятков мужчин на полевые работы, они копают рвы, а затем через два-три дня немцы гонят еврейское население к этим рвам и расстреливают всех поголовно.
Всюду в местечках вокруг нашего города вырастают эти еврейские курганы.
И сегодня мы узнали от знакомого крестьянина, проезжавшего мимо ограды гетто, что евреи, посланные копать картошку, роют глубокие рвы в четырех верстах от города, возле аэродрома, по дороге на Романовку.
Запомни, Витя, это название, там ты найдёшь братскую могилу, где будет лежать твоя мать.
Это письмо нелегко оборвать, оно — мой последний разговор с тобой.
Что скажу я тебе, прощаясь, перед вечной разлукой?
В эти дни, как и всю жизнь, ты был моей радостью. По ночам я вспоминала тебя, твою детскую одежду, твои первые книжки, вспоминала твоё первое письмо, первый школьный день.
Я закрывала глаза, и мне казалось — ты заслонил меня от надвигающегося ужаса. С улицы слышен плач женщин, ругань полицейских, а я смотрю на эти страницы, и мне кажется, что я защищена от страшного мира, полного страдания.
Как закончить мне письмо? Где взять силы, сынок?
Есть ли человеческие слова, способные выразить мою любовь к тебе?
Помни, что всегда в дни счастья и в день горя материнская любовь с тобой, её никто не в силах убить.
Витенька…
Вот и последняя строка последнего маминого письма к тебе.
Живи, живи, живи вечно…
Мама".
P.S. Екатерина Савельевна Витис, мама Василия Гроссмана, была расстреляна вместе с другими евреями в Романовке 15 сентября 1941 года…
Тяжелобольная костным туберкулезом, она шла к могильному братскому рву на костылях…
До конца жизни писатель Василий Гроссман писал письма своей погибшей матери…
Следующая публикация
Комментарии 15
Как потомки евреев ( особенно один - у которого дед был фронтовик..) -- зигуют нацистам , обнимают их, и аплодируют им стоя?! Как он позволил нацикам устраивать факельные шествия в Киеве, как можно на шевронах военных и на танках писать СС
Предается и топчется память .. Не понимаю ! (((
Есть только упоминание о Екатерине Савельевне в письме к жене:
"Ну вот, родная, расскажу тебе свои новости за эти 10 дней. От мамы ничего не имею, но то, что слышал, совсем невесело – очень, очень у них там плохо"
Есть публикация писем к жене.