Предыдущая публикация
Читал в оригинале Чехова, спорил с Достоевским, пытался понять Тургенева.
С юности мечтал побывать в России. И побывал — в роковые для нее минуты, даже питал иллюзии повлиять здесь на ход мировой истории. Восхищался и ужасался русской свободой.
Все это — Уильям Сомерсет Моэм.
Строгий англичанин, с интересом взирающий на Восток, страстно желающий понять загадочную русскую душу.
Впрочем, Сомерсет Моэм был неправильным англичанином.
Он и родился-то в Париже, в семье юриста британского посольства во Франции Роберта Ормонда Моэма.
Случилось это 25 января 1874 года.
И до 10 лет Моэм даже не говорил по-английски.
Чехов был для Сомерсета Моэма настоящим феноменом.
По мнению англичанина, этому русскому блестяще удавалось то, в чем все остальные терпели фиаско: пьесы настроения, рассказы, не насыщенные действием.
Феномен еще заключался в том, что подражать Чехову, по наблюдениям Моэма, было совсем не трудно, но абсолютно бессмысленно.
С формальной стороны все получалось, но идейно все у его последователей разваливалось.
Дело, по мнению англичанина, было в том, что Чехов обладал тем, что никто не мог у него перенять: его отличала какая-то очень особая русскость.
Очень многие пытались пересадить его исключительно
Чехова, к слову, Моэм пытался читать на русском языке. А изучение русского англичанин предпочел изучению древнегреческого и арабского, которыми он тоже очень интересовался.
Впрочем, увлечение Россией не было чем-то характерным только для английского писателя с французскою душой.
Россия тогда была в моде. По меткому выражению самого Сомерсета Моэма, Европа заболела ею как гриппом.
Он писал: "Все читали русских прозаиков, русские танцоры покорили цивилизованный мир, русские композиторы затронули душевные струны людей, начинающих уставать от Вагнера. <...>
В моду входили новые фразы, новые цвета, новые эмоции, и высоколобые без малейшей запинки называли себя представителями intelligentsia. На английском слово это произносилось легко, хотя с правописанием возникали проблемы".
Но заинтересованность Моэма Россией явно была сильнее, чем у других его современников, старавшихся не отстать от моды.
Его первое знакомство с Россией случилось еще в детстве: мальчишкой он прочел "Анну Каренину", в юности читал Тургенева.
Русская литература не была в том возрасте понята Моэмом, но оставила в душе неизъяснимое очарование. Позже настоящее потрясение англичанин испытал от романов Достоевского. А кто не испытывал?
В Чехове же при всей его странности и неизъяснимости Моэм почувствовал поистине близкую душу.
Еще в молодости Моэм мечтал побывать в России, но все как-то не складывалось. Театральный успех выстроил новую траекторию для художника почти на десятилетие.
Успех требовал подчинения: став популярным драматургом, Сомерсет Моэм писал пьесу за пьесой и не мог остановиться.
На этом поприще он получил все, в чем нуждался: материальную независимость, признание публики. Отказаться от этого было непросто.
Но все же однажды он почувствовал себя жутко вымотанным. При всем внешнем благополучии писателя стали мучить воспоминания о печальной юности и тяготах ранней молодости.
И вот однажды он отказался от всех контрактов, чтобы вновь вернуться к прозе.
Работал тяжело, брался то за одно, то за другое, разочаровывался, наконец написал роман "Бремя страстей человеческих" и... понял, что устал еще больше. И немудрено.
Моэму было 40 лет. Шел 1914 год.
Мир как будто тоже устал, выдохся и силился выйти из кризиса через какое-нибудь безрассудство: через войну, революции.
Мятежного англичанина это безумие мира не только не отталкивало, но и отчаянно влекло, он хотел в гущу событий — туда, где завязываются и развязываются все узлы, где кипят страсти.
Писатель отправился на войну. Добился зачисления переводчиком в санитарную часть во Франции.
Но вскоре заскучал и там.
Тогда он завербовался разведчиком в Ми-5. Весьма нетривиальный выбор, но, как позже объяснял Моэм, "новая работа давала пищу и любви к романтике, и чувству юмора".
Чувству юмора!
Да, надо быть очень оригинальным человеком, чтобы находить смешной работу шпионом.
Впрочем, ирония заключалась еще и в том, что реальный опыт работы секретным агентом напоминал дешевые детективные романы.
И если поначалу Моэм еще надеялся использовать свой опыт как материал для новых произведений, то очень быстро стало понятно, что все это старо, избито и просто скучно.
Впрочем, писатель все равно вывернулся и позже все пустил в дело.
Главный подарок, который преподнесла ему работа агентом, это долгожданная поездка в Россию. Моэма отправили в Петроград с важной миссией: ни много ни мало он должен был внести вклад в борьбу с большевиками.
Великобритания была заинтересована в том, чтобы Россия ни в коем случае не выходила из войны.
Все это, в общем, не вступало в противоречие со взглядами и принципами автора "Бремени страстей человеческих". Но, главное, он отправлялся в страну Толстого, Достоевского и Чехова.
В Россию он прибыл из США в качестве журналиста.
В Петроград 10 дней добирался из Владивостока — уже приключение. Российская столица оказалась не особенно гостеприимной: разруха, голод, отчаяние.
Но Моэма это не пугает, писатель жадно всматривается, вникает во все. И все его поражает.
А больше всего поражают люди.
И нет, не только чтоб хорошо выполнить свою политическую задачу. Писатель понимает, что политика в России неотделима от литературы и философии — он хочет быть к этому хоть немного причастным, хочет понять этот странный мир.
В нужные круги писателя должны были ввести лидеры Союза чехословацких обществ и будущий президент Чехословакии профессор Масарик, находившиеся в тесном контакте с британской разведкой.
Но куда большую помощь Моэму оказала дочь князя Петра Кропоткина, Александра Лебедева, с которой у писателя случился роман еще в Лондоне.
Она свела его с высшим руководством Временного правительства, в том числе с Александром Керенским и Борисом Савинковым. Обо всех Моэм оставил воспоминания.
Дочь знаменитого русского анархиста и вовсе стала прототипом героини новеллы "Любовь и русская литература".
Образ получился карикатурным и все же удивительно обаятельным. И, разумеется, вовсе не потому, что художник сравнивал глаза возлюбленной с бескрайними русскими степями и серебристыми березовыми рощами.
Русский характер Моэм талантливо раскрыл через абсурд и пародию. Посудите сами: англичанин берет богатый материал и вяжет из него банальную мелодраму, над которой сам же в голос хохочет.
Сюжет: есть он и она, они любят друг друга, но она замужем, и муж — хороший человек, его безумно жалко. Ну скулы сводит от скуки.
Но там, где у других унылая драма, буксующее действие, неинтересные метания, у Моэма — неожиданный поворот.
А вот Керенского Моэм иронией не удостаивает, изображает очень сухо и критически.
Впрочем, едва ли иностранца можно упрекнуть в особой язвительности. Председатель Временного правительства раздражал и откровенно злил и многих своих соотечественников.
Моэм же писал так:
А вот уезжал из России Моэм разочарованный. Миссия его была провалена, и его это удручало.
Эти наблюдения многим кажутся несправедливыми, слишком жестокими. Можно упрекнуть англичанина и в том, что, обвинив в вялости и апатии одних, он будто совсем не увидел, с какой непоколебимостью действовали другие, и как эти другие управляли мощной народной стихией, и к чему эта непоколебимость в итоге привела.
Но стоит ли, право? Моэма и без того часто порицали за цинизм и черствость.
Хотя он всего лишь честно писал о своих впечатлениях.
Россия повлияла на писателя — странная, пугающая, удивительная.
Он хотел постичь ее как математику, разобраться и беспристрастно, трезво описать.
Но из исследователя он как будто сам превратился в материал. Материал, в который Россия вложила какое-то очень важное послание миру.
Автор:
Марина Ярдаева
Все это — Уильям Сомерсет Моэм.
Строгий англичанин, с интересом взирающий на Восток, страстно желающий понять загадочную русскую душу.
Впрочем, Сомерсет Моэм был неправильным англичанином.
Он и родился-то в Париже, в семье юриста британского посольства во Франции Роберта Ормонда Моэма.
Случилось это 25 января 1874 года.
И до 10 лет Моэм даже не говорил по-английски.
Чехов был для Сомерсета Моэма настоящим феноменом.
По мнению англичанина, этому русскому блестяще удавалось то, в чем все остальные терпели фиаско: пьесы настроения, рассказы, не насыщенные действием.
Феномен еще заключался в том, что подражать Чехову, по наблюдениям Моэма, было совсем не трудно, но абсолютно бессмысленно.
С формальной стороны все получалось, но идейно все у его последователей разваливалось.
Дело, по мнению англичанина, было в том, что Чехов обладал тем, что никто не мог у него перенять: его отличала какая-то очень особая русскость.
Очень многие пытались пересадить его исключительно
"русскую тоску, русский мистицизм, русскую никчемность, русское отчаяние, русскую беспомощность, русское безволие на почву Суррея или Мичигана, Бруклина или Клепема".
Но там, где Чехов достигал невероятных высот, другие издавали только какой-то пшик.Чехова, к слову, Моэм пытался читать на русском языке. А изучение русского англичанин предпочел изучению древнегреческого и арабского, которыми он тоже очень интересовался.
Впрочем, увлечение Россией не было чем-то характерным только для английского писателя с французскою душой.
Россия тогда была в моде. По меткому выражению самого Сомерсета Моэма, Европа заболела ею как гриппом.
Он писал: "Все читали русских прозаиков, русские танцоры покорили цивилизованный мир, русские композиторы затронули душевные струны людей, начинающих уставать от Вагнера. <...>
В моду входили новые фразы, новые цвета, новые эмоции, и высоколобые без малейшей запинки называли себя представителями intelligentsia. На английском слово это произносилось легко, хотя с правописанием возникали проблемы".
Но заинтересованность Моэма Россией явно была сильнее, чем у других его современников, старавшихся не отстать от моды.
Его первое знакомство с Россией случилось еще в детстве: мальчишкой он прочел "Анну Каренину", в юности читал Тургенева.
Русская литература не была в том возрасте понята Моэмом, но оставила в душе неизъяснимое очарование. Позже настоящее потрясение англичанин испытал от романов Достоевского. А кто не испытывал?
В Чехове же при всей его странности и неизъяснимости Моэм почувствовал поистине близкую душу.
Еще в молодости Моэм мечтал побывать в России, но все как-то не складывалось. Театральный успех выстроил новую траекторию для художника почти на десятилетие.
Успех требовал подчинения: став популярным драматургом, Сомерсет Моэм писал пьесу за пьесой и не мог остановиться.
На этом поприще он получил все, в чем нуждался: материальную независимость, признание публики. Отказаться от этого было непросто.
Но все же однажды он почувствовал себя жутко вымотанным. При всем внешнем благополучии писателя стали мучить воспоминания о печальной юности и тяготах ранней молодости.
И вот однажды он отказался от всех контрактов, чтобы вновь вернуться к прозе.
Работал тяжело, брался то за одно, то за другое, разочаровывался, наконец написал роман "Бремя страстей человеческих" и... понял, что устал еще больше. И немудрено.
"Я сильно устал, — вспоминал Моэм. — Устал не только от людей и мыслей, так долго занимавших мой ум, но и от тех людей, среди которых жил, и от самой жизни, которую вел.
Я чувствовал, что взял все возможное от того мирка, в котором вращался: успех у зрителей и безбедное существование как результат этого успеха; светскую жизнь, званые обеды у важных персон, блестящие балы и воскресные сборища в их загородных резиденциях; общение с умными и блестящими людьми — писателями, художниками, актерами; легкие связи и необременительную дружбу; комфорт и обеспеченность.
Я задыхался в этой жизни и жаждал новой обстановки и новых впечатлений. В то время многие интересовались Россией, и я носился с мыслью отправиться туда на год, изучить язык, который я уже немножко знал, и проникнуться настроением этой необъятной и таинственной страны. Я думал, что там, возможно, почерпну новые душевные силы".
Я чувствовал, что взял все возможное от того мирка, в котором вращался: успех у зрителей и безбедное существование как результат этого успеха; светскую жизнь, званые обеды у важных персон, блестящие балы и воскресные сборища в их загородных резиденциях; общение с умными и блестящими людьми — писателями, художниками, актерами; легкие связи и необременительную дружбу; комфорт и обеспеченность.
Я задыхался в этой жизни и жаждал новой обстановки и новых впечатлений. В то время многие интересовались Россией, и я носился с мыслью отправиться туда на год, изучить язык, который я уже немножко знал, и проникнуться настроением этой необъятной и таинственной страны. Я думал, что там, возможно, почерпну новые душевные силы".
Моэму было 40 лет. Шел 1914 год.
Мир как будто тоже устал, выдохся и силился выйти из кризиса через какое-нибудь безрассудство: через войну, революции.
Мятежного англичанина это безумие мира не только не отталкивало, но и отчаянно влекло, он хотел в гущу событий — туда, где завязываются и развязываются все узлы, где кипят страсти.
Писатель отправился на войну. Добился зачисления переводчиком в санитарную часть во Франции.
Но вскоре заскучал и там.
Тогда он завербовался разведчиком в Ми-5. Весьма нетривиальный выбор, но, как позже объяснял Моэм, "новая работа давала пищу и любви к романтике, и чувству юмора".
Чувству юмора!
Да, надо быть очень оригинальным человеком, чтобы находить смешной работу шпионом.
Впрочем, ирония заключалась еще и в том, что реальный опыт работы секретным агентом напоминал дешевые детективные романы.
И если поначалу Моэм еще надеялся использовать свой опыт как материал для новых произведений, то очень быстро стало понятно, что все это старо, избито и просто скучно.
Впрочем, писатель все равно вывернулся и позже все пустил в дело.
Главный подарок, который преподнесла ему работа агентом, это долгожданная поездка в Россию. Моэма отправили в Петроград с важной миссией: ни много ни мало он должен был внести вклад в борьбу с большевиками.
Великобритания была заинтересована в том, чтобы Россия ни в коем случае не выходила из войны.
Все это, в общем, не вступало в противоречие со взглядами и принципами автора "Бремени страстей человеческих". Но, главное, он отправлялся в страну Толстого, Достоевского и Чехова.
В Россию он прибыл из США в качестве журналиста.
В Петроград 10 дней добирался из Владивостока — уже приключение. Российская столица оказалась не особенно гостеприимной: разруха, голод, отчаяние.
Но Моэма это не пугает, писатель жадно всматривается, вникает во все. И все его поражает.
А больше всего поражают люди.
"Толпа производит впечатление добродушной, покладистой, — писал он, — не могу представить, чтобы она была способна наподобие пылких парижан вмиг перейти к бесчинствам и насилию; также не могу поверить, чтобы они вели себя, как толпа во время Французской революции. Кажется, что для этих мирных людей, которым хочется развлечься и покуролесить, житейские события — не более чем приятная тема для разговора".
Поражают писателя и сами лица. Особенно на Невском проспекте, где будто бы разворачивается галерея всех типов, которые только встречались в русской литературе: "Тут встретишь губастого, толстомордого торговца с окладистой бородой, плотоядного, громогласного, грубого; бледного мечтателя с ввалившимися щеками и землистым цветом лица; коренастую простолюдинку с лицом, начисто лишенным выражения".
Однако Моэм преодолел тысячи километров вовсе не за тем, чтобы смотреть на людскую толчею, он стремится попасть в круг самых влиятельных людей. И нет, не только чтоб хорошо выполнить свою политическую задачу. Писатель понимает, что политика в России неотделима от литературы и философии — он хочет быть к этому хоть немного причастным, хочет понять этот странный мир.
В нужные круги писателя должны были ввести лидеры Союза чехословацких обществ и будущий президент Чехословакии профессор Масарик, находившиеся в тесном контакте с британской разведкой.
Но куда большую помощь Моэму оказала дочь князя Петра Кропоткина, Александра Лебедева, с которой у писателя случился роман еще в Лондоне.
Она свела его с высшим руководством Временного правительства, в том числе с Александром Керенским и Борисом Савинковым. Обо всех Моэм оставил воспоминания.
Дочь знаменитого русского анархиста и вовсе стала прототипом героини новеллы "Любовь и русская литература".
Образ получился карикатурным и все же удивительно обаятельным. И, разумеется, вовсе не потому, что художник сравнивал глаза возлюбленной с бескрайними русскими степями и серебристыми березовыми рощами.
Русский характер Моэм талантливо раскрыл через абсурд и пародию. Посудите сами: англичанин берет богатый материал и вяжет из него банальную мелодраму, над которой сам же в голос хохочет.
Сюжет: есть он и она, они любят друг друга, но она замужем, и муж — хороший человек, его безумно жалко. Ну скулы сводит от скуки.
Но там, где у других унылая драма, буксующее действие, неинтересные метания, у Моэма — неожиданный поворот.
А вот Керенского Моэм иронией не удостаивает, изображает очень сухо и критически.
Впрочем, едва ли иностранца можно упрекнуть в особой язвительности. Председатель Временного правительства раздражал и откровенно злил и многих своих соотечественников.
Моэм же писал так:
"Я так и не уразумел, благодаря каким свойствам он молниеносно вознесся на такую невероятную высоту. Разговор его не свидетельствовал не только о большой просвещенности, но и об обычной образованности. Я не почувствовал в нем особого обаяния. Не исходило от него и ощущения особой интеллектуальной или физической мощи".
А в самые роковые минуты, по свидетельству писателя, Керенский и вовсе "носился взад и вперед как перепуганная курица".А вот уезжал из России Моэм разочарованный. Миссия его была провалена, и его это удручало.
"Бесконечные разговоры там, где требовалось действовать; колебания; апатия, ведущая прямым путем к катастрофе; напыщенные декларации, неискренность и вялость"
— вот что помешало, по мнению Моэма, успеху операции. Эти наблюдения многим кажутся несправедливыми, слишком жестокими. Можно упрекнуть англичанина и в том, что, обвинив в вялости и апатии одних, он будто совсем не увидел, с какой непоколебимостью действовали другие, и как эти другие управляли мощной народной стихией, и к чему эта непоколебимость в итоге привела.
Но стоит ли, право? Моэма и без того часто порицали за цинизм и черствость.
Хотя он всего лишь честно писал о своих впечатлениях.
Россия повлияла на писателя — странная, пугающая, удивительная.
Он хотел постичь ее как математику, разобраться и беспристрастно, трезво описать.
Но из исследователя он как будто сам превратился в материал. Материал, в который Россия вложила какое-то очень важное послание миру.
Автор:
Марина Ярдаева
Следующая публикация
Комментарии 11