Что есть право?

#философия , #политика
Одним из излюбленных полемических приемов антикоммунистов является подчеркивание факта, что «преступления Сталина» были изобличены самими коммунистами. Дескать, именно советское государство, советская судебная система признала незаконным осуждение громадного количества людей в ходе, так называемой хрущевской «реабилитации».
Однако здесь налицо непонимание антикоммунистами всех мастей диалектики права.
Итак, что есть право? Довольно часто через словесную форму просвечивается сущность понятия. Однокоренными слову «право» являются такие слова, как «управлять», «править», «правый», «правильный». Примечательно, что и в английском языке слово «право» (right) пишется точно так же, как слова «правильный» и правый (в смысле «правая рука»). Правая рука - наиболее сильная, «править» - по сути, применять силу, «правый» - на чьей стороне право (силы), «управлять» - вынуждать, посредством применения силы. Поэтому такая форма отношений между людьми, как право, по сути, сводится к подавлению «слабых» «сильными», навязыванию слабому большинству порядка, установленного сильным меньшинством; порядка, являющегося правильным, с точки зрения, сильных, которые, при этом, в меньшинстве (иначе, зачем им силой навязывать свою волю?).
Отношений права не могло быть в обществе первобытного коммунизма, где все были одинаково бессильны перед не познанными силами природы и им подчинены. Отношений права не может быть в условиях полноценного коммунизма - технологически развитом обществе равных в своем высоком уровне развития людей, где нет материального неравенства, а движущей силой развития общества становится наука, где законы развития общества познаны и являются, по сути, единственными законами, определяющими общественную практику.
Почвой для возникновения отношений права является классовое, на отношениях частной собственности основанное общество, в котором возникает государство. Право без государства не существует, как ни одно государство не существует без права. Источником права является правящий класс. При помощи правовой системы правящий эксплуататорский класс провозглашает свои интересы общественными и жесточайшим образом карает за покушения на власть своего класса.
Общество, где господствуют отношения частной собственности, есть общество неравенства, перманентной войны всех против всех. Там, где есть собственность, есть и те, кто от нее отчужден, и те, у кого ее меньше, чем у других. Отношения частной собственности, таким образом, есть источник, по сути, не человеческих, а звериных, конкурентных отношений между людьми. Их правящий класс тоже регулирует при помощи правовой системы, карая такие формы звериных отношений между индивидами, которые считает опасными для себя. Но на деле же, правовые отношения в обществе и есть те самые звериные отношения. В будущем коммунистам хорошо бы уделить должное внимание идее дискредитации правовых отношений в глазах масс. Правовые институты даже на уровне терминов должны вызывать у масс лишь отвращение.
Однако в правовом регулировании правящий класс проявляет поразительное лицемерие. К примеру, убийство одного наемного раба другим наемным рабом признается преступлением и карается, поскольку этим самым наемный раб, во-первых, посягает на монополию на насилие (принадлежащую только эксплуататорам) и, во-вторых, лишает эксплуататора права возможности высасывать прибавочную стоимость из убитого наемного раба в течение всей его жизни. В то же время, если наемный раб восстает против эксплуататора, и его убивает, к примеру, полицейский, то такое убийство уже не карается по закону или карается не строго. Убийство же одними наемными рабами других наемных рабов на войне и вовсе называется «защитой родины».
То же самое и, к примеру, с мошенничеством. Каждый предприниматель похищает жизненное время наемного работника обманным путём. Он не объявляет ему сколько прибыли приносит его наемный труд и какая доля перепадает работнику в виде зарплаты, а какую забирает капиталист. Он откровенно врет ему о причинах роста цен. Но такое мошенничество, жертвами которого являются миллиардные трудящиеся массы, преступлением не считается.
Апологеты капитализма объявляют право источником равенства. Дескать, все равны перед законом. На деле же, наоборот, право есть и следствие социального неравенства, и инструмент сохранения этого неравенства. Буржуазная правовая система всегда такова, что представители имущих классов уравнены с представителями не имущих лишь на бумаге. На деле правовой механизм таков, что решающее значение имеет уровень материального благосостояния сторон.
К примеру, все, якобы, равны перед судом, но не все равны перед адвокатурой. Хороший адвокат стоит хороших денег. Как правило, такой адвокат знает, кому и сколько надо дать, чтоб развалить или выиграть дело. И нас не должны здесь смущать случаи посадки представителей крупного капитала. Там, как правило, совсем другая ситуация. Сам класс капиталистов карает наиболее зарвавшихся своих представителей и подпитывает в массах иллюзию, будто перед законом все равны. На деле же правовая система капиталистов всегда служит тому, кто богаче.
Неверным является и утверждение, будто правовая система служит интересам, в том числе, трудящихся масс, карая преступников. Прежде всего, право охраняет отношения частной собственности. А именно отношения частной собственности, порождающие социальное неравенство, есть источник абсолютно всех преступлений.
Когда нанятый одним предпринимателем убийца стреляет в его конкурента, эта взаимосвязь лежит на поверхности. Но отношения частной собственности есть причина и любой пьяной поножовщины. Ведь все конфликты между людьми есть конфликты между людьми, являющимися продуктом тех общественных отношений, в которых они воспитаны. Проще говоря, голова любого алкаша, ударившего ножом соседа, есть продукт общественных отношений. А общество, где господствуют отношения частной собственности, насилием пропитано, насилие является его объективным законом. Отсюда все преступления, связанные с насилием над личностью.
Предприниматель насилует работника, присваивая его рабочее время за зарплату. Работник, обвешанный кредитами, понимая свою полную зависимость от предпринимателя, топит свои проблемы в алкоголе, применяет насилие к сыну-двоечнику или его матери. Насилие, таким образом, впитывается с младых ногтей, а потом применяется на практике.
Все преступления, связанные с имуществом и обманом, тоже есть продукт отношений капиталистического общества, на лжи построенного. Лжет предприниматель, якобы выплачивающий работнику ровно то, что тот «заработал». Лжет реклама с телеэкранов, лгут маркетологи и пиарщики. Лгут буржуазные политики и пропагандисты.
И воровством капиталистическое общество пропитано. Предприниматель ворует прибавочную стоимость, выплачивая лишь зарплату, потом ворует уже из зарплаты, повышая цены, ухудшая качество продуктов, уменьшая упаковку. Наемный работник видит, что воровство - путь к богатству, потому не видит в нём ничего предосудительного. Охраняя отношения частной собственности при помощи права, класс капиталистов сохраняет условия для такой формы взаимоотношения между людьми, как насилие.
Итак, право появляется там, где возникает государство, и отмирает там, где отмирает государство. Государство диктатуры рабочего класса, существующее на первой стадии коммунизма, является отмирающим государством, то есть оно призвано направлять государственное принуждение на создание условий для своего отмирания. Главное условие такого полного отмирания - уничтожение отношений частной собственности. Следовательно, и право эпохи первой стадии коммунизма является отмирающим правом, и оно тоже призвано создавать условия для своего отмирания, то есть беспощадно карать то, что тащит общество назад в капитализм, способствовать формированию нового человека, созданию условий всеобщего равенства, где говорить о праве уже нет ни малейшего смысла. Но это, как говорится, в общих чертах...
Реализовать всё это на практике - очень сложная задача. Поэтому очень важно проанализировать советский опыт построения первой стадии коммунизма и сделать верные выводы на будущее. Это тема для большой отдельной работы, поэтому в рамках данной статьи затрону лишь некоторые аспекты.
После победы революции у большевиков не было готовой теории отмирания права для первой стадии коммунизма. В обществе были сильны демократические иллюзии, поэтому отбросить все буржуазные правовые институты (конституция, кодексы, суды, адвокатура, прокуратура и т.п.) не представлялось возможным, приходилось наполнять их новым содержанием.
Фактически диктатура рабочего класса на первой стадии коммунизма получила «в наследство» от капитализма буржуазную правовую систему, которую следовало сломать, создать на ее месте новую, направленную на решение задачи построения коммунистического общества.
Прежде всего, большевики озаботились созданием новой законодательной базы. В самые первые годы Советской власти, когда старые законы были отменены, их заменили декреты. По окончании Гражданской войны дело дошло до издания кодексов законов. Так, в 1922 г появился первый Уголовный кодекс РСФСР. В его преамбуле сообщалось, что он вводитсяУже здесь мы видим серьезные отличия от буржуазного уголовного кодекса. Для сравнения, вот что сказано о задачах современного уголовного кодекса капиталистической РФ.Уже здесь мы видим серьезные отличия.
Первое. В буржуазном кодексе на первое место поставлены «права и свободы человека и гражданина». Но, как мы знаем, в условиях диктатуры буржуазии права, прежде всего, есть у нее. То есть понятно, у кого прав и свобод больше.
В советском УК на первое место поставлена защита рабоче-крестьянского государства и революционного правопорядка, то есть научно обоснованная задача. Коммунистам не зачем скрывать классовый характер своего государства. Поэтому прямо и объявлено, что защищаться будет ранее эксплуатировавшееся большинство. Здесь интересно еще и слово «правопорядок». Это не права граждан, а порядок в интересах большинства, обеспечивающийся правовыми институтами.
Второе. В буржуазном кодексе провозглашается охрана собственности. Это и есть его основная цель, а даже не защита «прав гражданина».
В советском УК о собственности в преамбуле нет ни слова, что подчеркивает отрицательное отношение коммунистов к частной собственности как таковой. Вопрос охраны собственности намеренно выведен за рамки кодекса. Хотя, конечно, статьи за имущественные преступления сохраняются. Но суть советского права в том, что оно отмирающее, а отмереть оно может не иначе как через уничтожение отношений собственности. Поэтому провозглашать целью охрану собственности совсем уж не уместно.
Третье. В буржуазном кодексе не могло быть такого понятия как «контрреволюционные преступления». В советском кодексе им посвящена целая глава. В ней, опять же, научным путем, определен круг преступлений, наиболее опасных для самого существования рабоче-крестьянского государства. И, кроме того, в преамбуле сказано, что рабоче-крестьянское государство будет защищаться не только от тех, кто преступления уже совершил, но и от общественно-опасных элементов. И в этом тоже видна сущность советского права как инструмента диктатуры рабочего класса.
Появляется в советском уголовном праве и новая терминология. К примеру, термин «народный суд» подчеркивает, что решения он должен принимать в интересах большинства народа, термин «мера социальной защиты» подчеркивает, что на первом месте именно защита общества от угрозы, а не наказание самой личности преступника, не месть.
Однако дело в том, что написать кодекс, определить в нем правильные цели и задачи, к сожалению, мало. Есть право, а есть правоприменительная практика. И здесь большевики столкнулись с той же, кадровой проблемой, которая преследовала их всё время существования СССР.
Да, на сторону советской власти перешли многие толковые работники буржуазной правовой системы. Многие из них даже служили советской власти вполне искренне, разоблачая и карая врагов коммунизма. Другое дело, что по-настоящему образованных марксистов среди этих людей практически не было. Поэтому выявлять и карать воров, убийц и бандитов, осуждать их по закону - получалось. А когда дело касалось борьбы с контрреволюцией, где уже требовались не просто аналитические способности, не выходящие за рамки формальной логики, а еще и понимание диалектики классовой борьбы в текущий момент, следствием и оценкой меры вины приходилось заниматься чуть ли не лично товарищу Сталину. Во всяком случае, НКВД регулярно подавало в Политбюро сводки о ходе следствия по важным делам о контрреволюционных организациях, а Политбюро вынуждено было направлять работу следователей и судей.
Уровень научно-теоретической подготовки сотрудников НКВД, судей и прокуратуры оставлял желать лучшего. Антикоммунисты до сих пор ставят в вину Сталину то, что он вмешивался в работу следователей и судей, что, якобы, было «незаконно». На самом же деле Сталин понимал, что буржуазные правовые институты достались советской власти практически в неизменном виде, а потому заставить их служить делу коммунизма очень непросто. Для этого придется убирать из права то, что препятствует бороться с контрреволюционерами.
Взять, к примеру, такой принцип буржуазного судопроизводства как принцип свободного судейского решения. Он означает, что судья в своем решении руководствуется принципом «внутреннего убеждения», выработавшегося после изучения всех обстоятельств дела, но не противоречащего нормам закона. Но ведь в таком случае с судей нужно требовать очень серьезной марксистской научно-теоретической подготовки. В противном случае, судьи и их решения должны находиться под жестким партийным контролем, и ни о какой «независимости» судей речи быть не может. Суд должен быть не просто народным, но партийным. На смену принципу свободного судебного решения встает принцип партийности судей, то есть необходимости принятия ими решений, служащих делу коммунизма, то есть решений высочайшего научного качества, решений, отражающих объективную истину.
Или другой принцип - «закон не имеет обратной силы». Еще одна «священная корова» буржуазного права. Закон, прежде всего, должен карать классовых врагов и помогать коммунистическому строительству. Если, к примеру, совершенное деяние нанесло такой ущерб делу коммунизма, мера которого действовавшим на момент его совершения законом определялась неверно, то наказание должно быть адекватно мере ущерба, а не юридическим формальностям.
Или взять пресловутую «презумпцию невиновности». Тот принцип, который провозглашает невиновным всякого, чья вина не доказана. Но ведь, к примеру, если человек, настроенный откровенно контрреволюционно, был неоднократно замечен в обществе таких же контрреволюционеров, готовивших заговор против советской власти и пойманных за руку, то вина этого контрреволюционно настроенного человека не требует доказательств. Правильнее как раз с него запросить доказательства того, что он у них просто закурить просил несколько раз.
Формализм буржуазного права обусловлен, во-первых, необходимостью представить право, как нечто, стоящее над классами, перед чем, якобы, все равны. Именно поэтому провозглашается «равенство всех перед законом», а правовые нормы прописаны так, будто они касаются всех одинаково. Таким образом, буржуазия оболванивает массы, побуждая их играть, якобы, по общим для всех, но на деле её - буржуазии - правилам.
Во-вторых, формализм буржуазного права обусловлен необходимостью в рамках этого декларируемого равенства реализовывать преимущество крупного собственника перед мелким, а мелкого перед наемным работником. Реализуется это, к примеру, при помощи приоритета соблюдения процессуальных процедур над доказательной стороной дела. Ведь если доказательства получены с нарушением процессуальных норм (соблюсти которые не всегда возможно или не всегда целесообразно), то они во внимание судом не принимаются.
Вспоминается известный эпизод из кинофильма «Место встречи изменить нельзя», когда подброшенный Жегловым карманнику Сапрыкину украденный им же ранее кошелёк был «правозащитником» Шараповым назван грубым нарушением. Но в результате действий Жеглова карманник поехал на зону, и это главное. А соблюдение правовых норм привело бы к тому, что вор-рецидивист Сапрыкин гулял бы на свободе.
В отмирающем праве первой стадии коммунизма этот формализм необходимо преодолеть. На смену формализму должна прийти наука. Формализм буржуазного права возник в условиях материального неравенства, ненаучности общественного устройства и общественного сознания. В силу этого, к примеру, в рамках буржуазного права вопрос научной оценки социальной вредности того или иного деяния не ставится в принципе.
В право первой стадии коммунизма, наоборот, вносится элемент научности. Но постановка права на научные рельсы уже есть, по сути, отрицание права. На место необходимости сопоставлять то или иное деяние с теми или иными статьями того или иного кодекса приходит необходимость научного подхода к каждому конкретному деянию и принятия научно обоснованного судебного решения. По мере замены формализма научным подходом, право решает задачи коммунистического строительства, а не просто карает врагов советской власти.
Однако замена формализма в праве научным подходом не происходит изданием декрета. Эта задача решается роста научности общественного сознания на базе обобществления производства и ликвидации материального неравенства. Только успешная борьба с отношениями частной собственности и построение бесклассового общества на научной основе окончательно уничтожает почву для правовых отношений.
И ведь, действительно, в обществе всеобщего равенства высокоразвитых людей насилие и агрессия будут считаться дичайшим отклонением от нормы, а причины подобного поведения будут исследоваться в рамках психиатрии.
Но вернемся к советскому опыту построения первой стадии коммунизма. В сталинский период, несмотря на сохранение формализма права, определенные шаги в направлении соединения права с наукой все же были сделаны. И это именно то, на что обрушиваются с критикой антикоммунисты всех мастей, считая подобные явления «нарушением правовых принципов».
Вообще, интересная закономерность. Любая контрреволюция сопровождается воплями о «законности», «торжестве права», «правовом государстве», «правах человека» и прочей галиматье. Антикоммунисты рвут глотки, обвиняя Сталина в пренебрежении правовыми нормами, в нарушении законов, и, с другой стороны, хвалят Хрущева за «восстановление законности», словно понимая, что присущий праву формализм ведёт в противоположную от коммунизма сторону.
Приведу несколько примеров.
Во-первых, Сталина обвиняют во вмешательстве в дела следствия и суда. Дескать, следствие и суд должны быть «независимы», а Сталин тщательно следил за следствием по очень многим делам и давал указания следователям, в каком направлении работать, а судам - какие выносить решения. Зараженный антикоммунизмом мозг не в силах понять, что право первой стадии коммунизма есть отмирающее право; право, соединяемое с наукой. Поэтому задача следствия и суда - выявление объективной истины, а не «соблюдение правовых норм».
Но беда в том, что, к сожалению, у большевиков вообще было плохо с кадрами. Из более-менее толковых теоретиков советского права можно выделить, разве что, Вышинского, а из тех, кто возглавлял органы госбезопасности, разве что, Дзержинского и Менжинского. Большая доля следователей и судей либо принадлежали к старой, буржуазной школе, либо были воспитаны буржуазной же профессурой. Они умели вычислять и ловить преступников, соблюдать процессуальные нормы, выносить приговоры по формальным признакам. Но когда дело доходило до преступлений контрреволюционных, и следствие и суд велось из рук вон плохо либо в силу их низкого научно-теоретического уровня, либо в силу тщательно скрываемого антикоммунизма. Их квалификации хватало для того, чтоб ловить открытых контрреволюционеров. А вот разглядеть опасность троцкизма они не смогли. Расследовать уход троцкистов в террористическое подполье, связанное с иностранными разведками, им пришлось лишь по прямому указанию Сталина. Не мудрено, что и определенная доля следователей и высших руководителей ОГПУ-НКВД... сами оказались связаны с троцкистским террористическим подпольем.
Если почитать речи Ягоды, Ежова, не говоря уже о руководителях рангом пониже, то бросается в глаза их полная политическая (и не только) безграмотность. Не мудрено, что того же Ягоду занесло в лагерь заговорщиков. Дело Ежова - до сих пор тайна за семью печатями, но, судя по сохранившимся документам, он, по всей видимости, был причастен к заговору маршала Егорова. Врагом оказался и министр МГБ Абакумов...
Судьба ряда высших руководителей органов госбезопасности есть доказательство не маниакальной подозрительности Сталина, а острейшей классовой борьбы в сфере права, в которой низкое качество научно-теоретической марксистской подготовки даже высших руководителей органов госбезопасности играло на руку буржуазии. А то и вовсе буржуазии удавалось подкупать этих руководителей. При этом все эти руководители вполне могли обладать определенным набором профессиональных качеств, позволявших им до поры до времени приносить делу коммунизму больше пользы, чем вреда.
Выполнение задачи соединения права с наукой с целью постепенного «изживания» права тормозилось вопиющей научно-теоретической безграмотностью исполнителей, которых приходилось держать в рамках закона, дабы не наломали дров. Скрытые и открытые антикоммунисты рассматривают вмешательство Сталина в правовые вопросы как нечто предосудительное. На самом же деле, разрушение правового формализма с позиций марксистско-ленинской науки имело очень ограниченный характер именно в силу того, что только Сталин понимал, что нужно делать для отмирания права. Было бы гораздо лучше для дела коммунизма, если б этот правовой формализм с научных позиций мог бы преодолеваться и на местах. Но достаточно грамотных кадров для этого просто не было. А там, где кадры безграмотны, растет значимость формальных механизмов, а, следовательно, правовые отношения не отмирают, а усиливаются, то есть усиливается и классовый враг.
Во-вторых, Сталина обвиняют в принятии судами «незаконных» судебных решений, когда, к примеру, за шпионаж осуждали тех, чья связь с иностранными разведками не была доказана. Или же когда виновников «несчастных случаев» признавали совершившими преступление по злому умыслу, а то и вовсе иностранными шпионами.
На деле же, и здесь мы видим проявление соединения права с наукой. Когда в рамках одного предприятия или одной производственной цепочки происходит несколько «несчастных случаев» или якобы случайных аварий, формально-законных доказательств существования вражеской организации, в общем-то, и не требуется. Особенно, если вскрывается, что ответственные лица ранее принадлежали к троцкистской оппозиции или просто были враждебно настроены против советской власти. Ну а то, что диверсии на объектах, имеющих оборонное значение, в условиях обостряющейся международной обстановки, являются, по сути, шпионажем и изменой родине - само собой разумеется. И не нужны тут никакие явки и пароли...
В-третьих, Сталина обвиняют в том, что он, якобы, уничтожил «ленинскую гвардию», осужденную на так называемых «Московских процессах». И на этих процессах, якобы, не было предъявлено ни одного вещественного доказательства связи подсудимых с иностранными разведками и их террористических намерений. Господа антикоммунисты, будучи не в силах преодолеть формализма буржуазного права, вопят о «нарушении законности». Хотя, на самом деле, если речь идет о шпионской, заговорщической деятельности, то вещдоков просто может и не быть. Вряд ли директивы Троцкого, если они и фиксировались на бумажном носителе, бережно хранились в сейфе. Скорее всего, они уничтожались сразу же по прочтению, а то и вовсе передавались устно. Во многих советских шпионских фильмах сотрудники КГБ бьются над тем, как бы поймать шпиона с поличным. Когда давно доказано и всем понятно, что он шпион. Но, видите ли, формальности соблюсти надо. Так вот в праве эпохи первой стадии коммунизма подобные формальности неуместны, ведь его задача - оградить общество от преступников и, в частности, от шпионов.
«Московские процессы» примечательны тем, что всю эту троцкистско-фашистскую агентуру, позже названную Хрущевым «ленинской гвардией», разоблачили настолько безупречно-доказательно (причем безо всяких вещдоков), что справедливость суда и приговора не вызвала сомнений даже у большинства делегированных на суд представителей капстран.
Весь сталинский период советское право было полем ожесточенной классовой борьбы. С одной стороны, под руководством Сталина право ставилось на научную основу (то есть нормы права приводились в соответствие объективным законам развития общества), преодолевался формализм и создавались условия для отмирания права как института. С другой стороны, низкое качество кадров в правоохранительной системе тормозило отмирание права и приводило к усилению формализма.
С одной стороны, классовая борьба по мере продвижения к коммунизму усиливается, враг все более свирепеет, его методы становятся всё более изощрёнными. Ловить и обезвреживать этих врагов необходимо, а для этого нужны кадры. Где их было взять в достаточном количестве, да еще и достаточно политически грамотных?
С другой стороны, низкое качество кадров тормозило отмирание института права через его перевод на научную основу и заставляло развивать формальные правовые механизмы, для смягчения идиотизма исполнителей. На уровне пропаганды советским людям внушалась необходимость уважать советские законы и правовые учреждения. Вся советская правовая система, при этом, по своей форме мало чем отличалась от буржуазной. Те же суды, прокуратура, адвокатура и т. п.
А вот о том, что право должно отмирать по мере роста научности общественного сознания, что правовые отношения противоположны коммунистическим, к сожалению, массам ничто не напоминало. Во многом, именно в силу этого хрущевцам удалось обвести массы вокруг пальца россказнями про «нарушения социалистической законности», якобы, допущенные Сталиным. По сути, хрущевцы воспользовались формализмом правовой системы в интересах борьбы с коммунизмом. Они просто вполне правовым путем издали новые законы и вполне «законно» выпустили на свободу сотни тысяч антикоммунистов, которые были, якобы, «незаконно осуждены».
Впрочем, даже с соблюдением советской законности у хрущевцев были серьезные проблемы. Они действовали откровенно топорно. Понятно, что их правовая эквилибристика вторична, а первично то, что в итоге не просто вышли на свободу, а были восстановлены в правах, получили право занимать ответственные посты откровенные враги коммунизма. Однако все же имеет смысл подробнее остановиться на этой хрущевской законотворческой практике. Ведь она наглядно демонстрирует, во-первых, принципиальную пригодность советского права для нужд контрреволюции и, во-вторых, готовность контрреволюции нарушать правовые нормы, коли они противоречат ее целям.
Из статьи «Реабилитация. Диалектика права» - http://proriv.ru/articles.shtml/fedotov?reabilitacia79