Она случайно уронила ложку. Звук был сильнее выстрела в тиши, И, испугавшись, вздрогнула немножко. Сын нервно бросил: - Мама, не спеши...
И тут взвилась змеей ее невестка, Как будто наступила на иглу: - Я ж говорю, что ей у нас не место, На кухне вечно крошки на полу!
Ты знаешь, как она меня достала. Я что, слугой быть ей должна? Так вот, последний раз тебе сказала - Решай сегодня - я или она.
Кричала нервно, громко, истерично И начисто забыв о тормозах. Опять испорчен завтрак, как обычно. Застыли слезы хрусталем в глазах.
Сынок молчал, молчала рядом внучка, Тот ангелок, которого она Так много лет в своих держала ручках. Большая стала, нянька не нужна...
В невестку же как будто бес вселился - Кричит, бьёт в гневе кулаком об стол: - Чтоб завтра же к ней в зал переселился! Сын молча встал из-за стола, ушел...
Рыдания застыли в горле комом, Она не "мама" - "бабка" и "свекровь". Дом стал чужим, жестоким, незнакомым. Когда же в доме умерла любовь? ...ЕщёОна случайно уронила ложку. Звук был сильнее выстрела в тиши, И, испугавшись, вздрогнула немножко. Сын нервно бросил: - Мама, не спеши...
И тут взвилась змеей ее невестка, Как будто наступила на иглу: - Я ж говорю, что ей у нас не место, На кухне вечно крошки на полу!
Ты знаешь, как она меня достала. Я что, слугой быть ей должна? Так вот, последний раз тебе сказала - Решай сегодня - я или она.
Кричала нервно, громко, истерично И начисто забыв о тормозах. Опять испорчен завтрак, как обычно. Застыли слезы хрусталем в глазах.
Сынок молчал, молчала рядом внучка, Тот ангелок, которого она Так много лет в своих держала ручках. Большая стала, нянька не нужна...
В невестку же как будто бес вселился - Кричит, бьёт в гневе кулаком об стол: - Чтоб завтра же к ней в зал переселился! Сын молча встал из-за стола, ушел...
Рыдания застыли в горле комом, Она не "мама" - "бабка" и "свекровь". Дом стал чужим, жестоким, незнакомым. Когда же в доме умерла любовь?
Очередная ночь была бессонной, Подушка стала мокрою от слез, И голова гудела медным звоном: - Зачем, сыночек, ты меня привез?
А утром сын подсел к ее постели, Боясь взглянуть в молящие глаза, С волнением справляясь еле-еле, Чуть слышно, полушёпотом сказал:
- Ты, мам, пойми... Мне тоже очень трудно... Я между вами, как меж двух огней... А ТАМ еще к тому же многолюдно, Тебе с людьми там станет веселей.
- Да мне, сынок, веселья-то не надо. Мне б рядом с вами, близкими людьми, Мне б помереть, сынок, с тобою рядом... - Да тяжело с тобой нам, ты пойми.
У нас и так семья, дела, работа. И жизнь у нас ведь далеко не рай. Жене, вон, тоже отдохнуть охота, А тут тебе сготовь и постирай.
- Ну что, сынок, коль я обузой стала, Вези меня в тот "престарелый дом"... Глаза прикрыв платочком, зарыдала. А сын сглотнул застрявший в горле ком.
А через день нехитрые пожитки Лежали в узелочках на полу. Зачем-то дом припомнился, калитка... А дождь стекал слезами по стеклу.
"Ну вот и все. Теперь им тут спокойней И легче будет без обузы жить. А я... Я видно этого достойна..." Но ноги не хотели уходить.
А ноги стали ватными от горя, И сердцу места не было в груди. А сын, чтоб расставание ускорить, На дверь кивнув, ей приказал: - Иди.
Она, за грудь держась не понарошку, Как будто так ослабнет сердца боль: - Давай, сынок, присядем на дорожку, Чтоб легким путь туда был нам с тобой.
Но что дадут короткие минуты, Коль расставанья обозначен срок? Опередив вдруг сына почему-то, Шагнула мама первой за порог...
...Казенный дом. Тяжелый спертый запах Лекарств с едой и хлоркой пополам. Вон, на диване, чей-то бывший папа, В соседстве чьих-то тоже бывших мам.
Сын проводил с вещами до палаты, Прощаясь, как-то сухо обронил: - Прости меня... А будет скучновато, Вот телефон. Возьми и позвони.
Но на прощанье все же обнял маму, Прижал к себе, как много лет назад, Когда еще была любимой самой. Поцеловал и посмотрел в глаза.
А в тех глазах застыла боль разлуки, Ее теперь ничем не исцелить. В своих руках морщинистые руки Он задержал, не в силах отпустить.
У мамы по щеке слеза скатилась. - Ты сам, сынок, хоть изредка звони. К плечу родному робко прислонилась: - Иди, сынок, Господь тебя храни.
И вслед перекрестила троекратно. И, опустившись тяжко на кровать, Вдруг осознала - ей теперь обратной Дороги к сыну больше не видать...
Дни потянулись чередою мрачной, Похожие, как братья-близнецы. За что конец такой ей был назначен? За что здесь матери? За что отцы?
В тоске по сыну таяла, как свечка, Молилась: - Господи, прости его, Кровиночку мою, мое сердечко! А больше мне не нужно ничего.
Возьми, Господь, мою скорее душу, Коль не нужна я больше на Земле. … Хранила фото сына под подушкой, Казалось, с ним ей было спать теплей.
А сын, вернувшись из поездки дальней,
Все вспоминал про мамины глаза,
Все вспоминал ее тот взгляд печальный,
И как бежала по щеке слеза,
И запах мамин тот, неповторимый,
И пряди белых маминых волос,
И мамин голос ласковый, любимый...
- Зачем же маму я туда отвез?
Как мог забыть,что маме трудно было.
Что ей пришлось снести и пережить,
Когда она одна меня растила,
Когда пришлось ей о себе забыть.
Какой я после этого мужчина,
Раз маму не сумел я защитить?
Ту, с кем был связан прочной пуповиной,
Кто в этой жизни сможет заменить?
Наутро, не сказав жене ни слова,
Поехал снова в "престарелый дом".
- Лишь только б мамочка была здорова,
И все пойдет отныне чередом.
Теперь с нее сдувать пылинки буду,
Не дам слезинке ни одной упасть,
Давать ей буду лучшую посуду,
Еды кусочек лучший буду класть...
Вот, наконец, знакомая палатка,
На тумбочках - остывшая еда,
Пустующая мамина кроватка...
А мамы нет... Мелькнула мысль: "Беда".
И сжалось се...ЕщёА сын, вернувшись из поездки дальней,
Все вспоминал про мамины глаза,
Все вспоминал ее тот взгляд печальный,
И как бежала по щеке слеза,
И запах мамин тот, неповторимый,
И пряди белых маминых волос,
И мамин голос ласковый, любимый...
- Зачем же маму я туда отвез?
Как мог забыть,что маме трудно было.
Что ей пришлось снести и пережить,
Когда она одна меня растила,
Когда пришлось ей о себе забыть.
Какой я после этого мужчина,
Раз маму не сумел я защитить?
Ту, с кем был связан прочной пуповиной,
Кто в этой жизни сможет заменить?
Наутро, не сказав жене ни слова,
Поехал снова в "престарелый дом".
- Лишь только б мамочка была здорова,
И все пойдет отныне чередом.
Теперь с нее сдувать пылинки буду,
Не дам слезинке ни одной упасть,
Давать ей буду лучшую посуду,
Еды кусочек лучший буду класть...
Вот, наконец, знакомая палатка,
На тумбочках - остывшая еда,
Пустующая мамина кроватка...
А мамы нет... Мелькнула мысль: "Беда".
И сжалось сердце в маленькую точку,
И под ногами закачался пол.
Рукой держась за стенку, по шажочку
По коридору медленно пошёл.
И чей-то голос вслед ему: - Послушай...
А по спине стекал холодный пот.
Но вдруг увидел, что навстречу с кружкой
По коридору мать его идет!
И сразу с плеч упал гнетущий камень,
И слезы счастья брызнули из глаз,
Он маму крепко обхватил руками,
А мамочка в рыданиях зашлась.
- Сынок!.. - Я, мама, за тобой вернулся,
Домой поедем, вещи собирай.
И, как бывало в детстве, улыбнулся:
- Я так решил! а ты не возражай.
… - Садись в машину, что ты в самом деле?
- Дай на прощанье им махну хоть раз...
А из окошек с завистью глядели
Им вслед десятки грустных старых глаз...
2.11.2019
Спасибо вам всем, мои неравнодушные читатели. Очень тронута вашим вниманием и пониманием.
Великая ко всем читателям просьба: поскольку стихи выложены не ради популярности и тщеславия, а исключительно с целью сделать наш мир чище, добрее, милосерднее, то хотелось бы, чтобы их прочитало как можно большее количество людей. Для этого не поленитесь, поделитесь стихотворением и поставьте "класс". Ваш личный вклад в доброе дело очень важен. С великим к вам уважением и любовью, Валентина.
Один фронтовик рассказывал о том, как уже в самом конце войны он, бывший тогда старшим лейтенантом и командиром батальона, захватил со своими солдатами в одном немецком городке спиртовой завод. Увидев цистерны со спиртом, они подумали: "Ну вот, теперь поживимся!" Но вдруг появился полковник и сказал комбату: "Приказываю вам немедленно расстрелять цистерны!" Старшему лейтенанту и в голову не пришло ослушаться. Дал приказ - и солдаты расстреляли цистерны из автоматов. Спирт лился рекой. Все стояли в недоумении, не понимая, зачем они это сделали. Тогда решили обратиться к полковнику, чтобы узнать, откуда он и почему отдал такой приказ. А тот как сквозь землю провалился! Комбат подумал: "Может, это было наваждение?" Стал спрашивать солдат, но все отвечали, что действительно был полковник и был приказ. Как выяснилось позднее, в цистернах находился метиловый спирт, так что тех, кто выпил бы его, ожидала верная смерть. Когда старший лейтенант вернулся с фрон
...Ещё
Один фронтовик рассказывал о том, как уже в самом конце войны он, бывший тогда старшим лейтенантом и командиром батальона, захватил со своими солдатами в одном немецком городке спиртовой завод. Увидев цистерны со спиртом, они подумали: "Ну вот, теперь поживимся!" Но вдруг появился полковник и сказал комбату: "Приказываю вам немедленно расстрелять цистерны!" Старшему лейтенанту и в голову не пришло ослушаться. Дал приказ - и солдаты расстреляли цистерны из автоматов. Спирт лился рекой. Все стояли в недоумении, не понимая, зачем они это сделали. Тогда решили обратиться к полковнику, чтобы узнать, откуда он и почему отдал такой приказ. А тот как сквозь землю провалился! Комбат подумал: "Может, это было наваждение?" Стал спрашивать солдат, но все отвечали, что действительно был полковник и был приказ. Как выяснилось позднее, в цистернах находился метиловый спирт, так что тех, кто выпил бы его, ожидала верная смерть. Когда старший лейтенант вернулся с фронта домой, то увидел у матери в уголке с иконами фотографию монаха и узнал в нем того загадочного полковника, который приказал расстрелять цистерны. Он спросил ее, кто это. И мать ответила, что это ее духовный отец, иеросхимонах Серафим Вырицкий: "Он молился о тебе всю войну - и ты вернулся живым!"
Отец Евгений не был святым. Он был просто человеком. И, как и все люди, он совершал ошибки и поступки, за которые ему было стыдно. Но он старался, очень старался быть хорошим священником. И, поверьте, у него это получалось. Уж я-то знаю.
– Но, знаешь, хорошо, что есть память, – говорил он. – Ты уже признал, покаялся, встал, отряхнулся, а все равно перед глазами встают картинки из прошлого. Где ты был неправ, струсил, смалодушничал, мимо горя чужого прошёл. Да что там – свиньей был. Это нужно, это полезно вспоминать. Чтобы опять совесть кольнула и никогда уже не повторять… Верку не забуду никогда… Молодой я тогда был, дурной.
… Давно это было. В том маленьком городке многие ее называли Верка-потаскуха. Отца у неё не было, мать-пьяница то и дело меняла таких же пьяных кавалеров. В итоге кто-то из них ударил ее бутылкой по голове. И умерла Анджела – так звали мать.
Верка осталась с бабуш
...Ещё
Сердце блудницы.
Рассказ основан на реальных событиях
Отец Евгений не был святым. Он был просто человеком. И, как и все люди, он совершал ошибки и поступки, за которые ему было стыдно. Но он старался, очень старался быть хорошим священником. И, поверьте, у него это получалось. Уж я-то знаю.
– Но, знаешь, хорошо, что есть память, – говорил он. – Ты уже признал, покаялся, встал, отряхнулся, а все равно перед глазами встают картинки из прошлого. Где ты был неправ, струсил, смалодушничал, мимо горя чужого прошёл. Да что там – свиньей был. Это нужно, это полезно вспоминать. Чтобы опять совесть кольнула и никогда уже не повторять… Верку не забуду никогда… Молодой я тогда был, дурной.
… Давно это было. В том маленьком городке многие ее называли Верка-потаскуха. Отца у неё не было, мать-пьяница то и дело меняла таких же пьяных кавалеров. В итоге кто-то из них ударил ее бутылкой по голове. И умерла Анджела – так звали мать.
Верка осталась с бабушкой. Еще со школы пошла она по кривой дорожке. Сначала спала с какими-то похотливыми сальными мужиками за ужин в дешёвом кафе, потом – за шмотки. Иногда и деньжат могли ей подкинуть. Нет, была у неё и нормальная работа – на рынке торговала мясом. Но все знали, что и другое продать она может.
Когда Верке было восемнадцать, умерла бабушка. Не выдержало сердце, изболевшееся сначала за дочь, потом за внучку. И осталась она одна.
А потом забеременела. От кого – сама сказать не могла. – Рассказывала мне Верка, что тогда это известие о беременности как молнией ее ударило, – вспоминал отец Евгений. – Ведь спала она со всеми подряд не от жизни хорошей. Что мать ее делала, то и она. От осинки не родятся апельсинки. Только не пила, в отличие от матери. До тошноты насмотрелась на попойки. А ещё хотела от одиночества убежать. Только не знала, как. Не научили ее. Ни о каком аборте даже не думала. Хотя врачи сразу сказали: «Тебе-то зачем?» И заниматься Веркой особо не хотели, брезговали. Но все равно ей было, что они там говорят. На обследования не ходила. Думала о том, что наконец-то закончится ее одиночество, будет любить этого ребёночка, и он ее будет любить. И станет теперь у неё в жизни всё по-другому. Не как у них с матерью. Странно, да? Но ведь даже «потаскухам» нужна любовь. Блудницам последним. Она всем нужна. И ведь, Лен, подумай, что-то внутри у неё было чистое, настоящее, раз малыша оставила. Мы, люди, ведь оболочку только видим… А сердце видит Господь.
… Но тогда, в начале истории, этого никто не знал. И в один из дней завалилась к ним в храм пьяная в драбадан Верка. Она то рыдала, размазывая по опухшему лицу дешевую тушь, то заходилась каким-то зловещим сумасшедшим хохотом. И толкала перед собой коляску, в которой лежал ее, наверное, уже трёхмесячный малыш.
«Верка-потаскуха», – прошелестел по храму испуганный старушечий шёпот. Кто-то побежал за сторожем – вывести девку побыстрее. Стыд-то какой. Блудница бесстыжая в Доме Божием. Кто-то попытался оттеснить ее к выходу. Там и наткнулся на них отец Евгений.
Молодой батюшка был не в духе. Дома болела дочь, нервничала матушка, они сильно поругались. А тут ещё крестины, и он опаздывает. И Верку-патаскуху ещё нелегкая принесла. Да, он знал, кто это. Зачем Вера тогда пришла впервые в храм, она и сама не понимала. Наверное, потому что не куда было идти. Она почти ничего не говорила и все так же то смеялась, то плакала. И заглядывала отцу Евгению в глаза, как будто ждала чего-то, что хоть немного облегчит ее невыносимую боль. А болеть было чему.
– Я смотрел тогда на ее ребёнка, – вспоминал батюшка, – и чувствовал, что у меня волосы становятся дыбом. Это был настоящий уродец. Какая-то бесформенная голова, всё как будто не на своих местах. Вера сказала, что он ещё и слепой. «Почем
...Ещё
«Верка-потаскуха», – прошелестел по храму испуганный старушечий шёпот. Кто-то побежал за сторожем – вывести девку побыстрее. Стыд-то какой. Блудница бесстыжая в Доме Божием. Кто-то попытался оттеснить ее к выходу. Там и наткнулся на них отец Евгений.
Молодой батюшка был не в духе. Дома болела дочь, нервничала матушка, они сильно поругались. А тут ещё крестины, и он опаздывает. И Верку-патаскуху ещё нелегкая принесла. Да, он знал, кто это. Зачем Вера тогда пришла впервые в храм, она и сама не понимала. Наверное, потому что не куда было идти. Она почти ничего не говорила и все так же то смеялась, то плакала. И заглядывала отцу Евгению в глаза, как будто ждала чего-то, что хоть немного облегчит ее невыносимую боль. А болеть было чему.
– Я смотрел тогда на ее ребёнка, – вспоминал батюшка, – и чувствовал, что у меня волосы становятся дыбом. Это был настоящий уродец. Какая-то бесформенная голова, всё как будто не на своих местах. Вера сказала, что он ещё и слепой. «Почему? – спрашивала она меня заплетающимся языком. И перегаром от неё разило противно так. – Делать-то что?»
Отец Евгений замолчал и несколько раз вытер ладонью лицо. Как будто хотел смыть навязчивое воспоминание. Но оно не уходило.
– А я… – опять заговорил он и схватился за голову. – Знаешь, что сделал тогда я? Я же знал про ее похождения, городок-то маленький. Я сказал: «А что ты хотела? Всю жизнь грешила, теперь всю жизнь терпи!!!! Пойди проспись сначала, потом поговорим». И пошёл по своим делам. Понимаешь, Лена?! По своим делам пошёл! Мимо прошёл…
– А разве не так? Разве не за грех? – спросила я.
– Так или не так, знает только Господь!
… Вера тогда молча повернулась и, шатаясь, пошла прочь со своей коляской. Тяжело, медленно, как будто придавленная бетонной плитой. Это была какая-то чёрная безысходность. Она шла в пустоту. А сзади шипела какая-то бабушка: «Ишь, удумала! Пьяная приперлась. И хохочет ещё…» Сторож Степан шёл за Веркой по пятам. Как будто боялся, что она вернётся. И гнала, гнала ее какая-то волна прочь от храма. Да что там от храма – из жизни. Нет ей места в жизни этой. Нет!
Отец Евгений обернулся и посмотрел ей в след. Вроде бы всё правильно сказал, но жгло всё внутри. «Не вернётся ведь, – шептало сердце. – Ну, значит, не нужен ей Бог. Ладно, пора крестить».
– Я ни бабушке той шипящей ничего тогда не сказал, ни Степану, Лен, – почти простонал отец Евгений. – Почему? Да не до того мне было. Чиновник большой сына крестил. Спонсор. Опаздывать нельзя.
Ночью отцу Евгению не спалось. Он ворочался в кровати, вставал, уходил на кухню, возвращался…
– Ты чего не спишь-то? – сонно пробормотала матушка его Ирина.
Он рассказал. Она помолчала, встала, вскипятила чайник и долго они сидели тогда на кухне.
Вспоминали, как «залетела» без мужа двоюродная сестра матушки. И как ни уговаривали они ее, сделала аборт. А ведь и деньги были, и работа. Как бросила в роддоме дочь с гидроцефалией их знакомая. «Я не буду матерью инвалидки!» – сказала она тогда. И муж хороший, и дом полная чаша, и всё равно.
– А девочка эта, блудница, на самое дно опустившаяся, и родила, и не бросила. Не оправдываю ее, но посмотри – сердце-то любящее, чистое. Ты ж говоришь, больной очень ребёночек. Понятно, что больно ей, страшно. Вот и пьёт. А ты ей про грех и расплату. Про «проспись»… Согреть ее надо было сначала, обнять, пожалеть, поплакать вместе с ней. Она же за этим пришла. За соломинку хваталась. А там, глядишь… Эх, батю
...Ещё
Ночью отцу Евгению не спалось. Он ворочался в кровати, вставал, уходил на кухню, возвращался…
– Ты чего не спишь-то? – сонно пробормотала матушка его Ирина.
Он рассказал. Она помолчала, встала, вскипятила чайник и долго они сидели тогда на кухне.
Вспоминали, как «залетела» без мужа двоюродная сестра матушки. И как ни уговаривали они ее, сделала аборт. А ведь и деньги были, и работа. Как бросила в роддоме дочь с гидроцефалией их знакомая. «Я не буду матерью инвалидки!» – сказала она тогда. И муж хороший, и дом полная чаша, и всё равно.
– А девочка эта, блудница, на самое дно опустившаяся, и родила, и не бросила. Не оправдываю ее, но посмотри – сердце-то любящее, чистое. Ты ж говоришь, больной очень ребёночек. Понятно, что больно ей, страшно. Вот и пьёт. А ты ей про грех и расплату. Про «проспись»… Согреть ее надо было сначала, обнять, пожалеть, поплакать вместе с ней. Она же за этим пришла. За соломинку хваталась. А там, глядишь… Эх, батюшка… Ладно, идём спать, тебе рано служить…
Утром отец Евгений пришёл в храм задолго до службы. Там уже была Лидия Ивановна – одна из старейших прихожанок.
Она почти всегда была в храме. Уходила позже всех, приходила раньше. А иногда и ночевать оставалась – в строительном вагончике. Нечего ей было дома делать, после того как потеряла одного за одним сына и мужа. И сама еле выжила. Спас ее тогда отец Евгений. Но это уже другая история.
– Лидия Ивановна, здравствуйте! Вы Верку знаете? Ну эту…
– Благословите, батюшка. Да кто ж ее не знает!
– А где она живет, знаете?
– Где живет, не знаю, но сейчас спит она у меня дома с Мишуткой своим-бедолажкой. Я и питание ему купила.
– Как это?..
Вчера, вослед уходящей Верке смотрел, задумавшись, не только отец Евгений. Смотрела и Лидия Ивановна. Услышала она случайно их разговор и пошла следом за еле волочащей ноги женщиной с ее коляской.
– Вера, Вера, постой!
Верка остановилась и зло посмотрела на неё мутными глазами.
– Что, тоже про грехи? Сама знаю…
Лидия Ивановна помолчала, а потом обняла эту пахнущую водкой молодую женщину и начала гладить по голове. Как когда-то своего сына.
Верка сначала пыталась вырваться, а потом обмякла и прижалась к Лидии Ивановне. Как мечтала всегда прижаться к матери, но не обнимала та ее. И разрыдалась. И рыдала, рыдала. Как ребёнок.
– Он, он-то за что страдает? Это из-за меня, да? Из-за меня? Я же хотела всё по-другому. Жизнь изменить хотела, счастливым его сделать. Любить. А он вон какой, Мишутка мой. Врачи говорят, долго не протянет. Ест из шприца. Не видит. Лицо вон, как через мясорубку…
– Ты уже изменила жизнь, девочка, – прошептала Лидия Ивановна. – Ты просто сама ещё не понимаешь. И люби его, люби. Ему это нужно. И тебе тоже.
«Девочка»… Так Верку не называла даже мать. А потом все только и звали потаскухой. Она плакала и плакала… И как будто легче ей становилось.
Лидия Ивановна позвала Веру к себе. «Чайку попьём, отдохнёшь, помоешься». Чувствовала старая женщина, сама пережившая нечеловеческое горе, что, отпусти она ее сейчас, она не только не вернётся в храм, но произойдёт что-то страшное.
… Лидия Ивановна тихонько закрыла за собой дверь. Отец Евгений сел рядом с Веркой на кровать.
– Прости меня, Вера, – не то я вчера сказал, не о том, – долетели до неё тихие слова батюшки.
Вера рассказывала ему, как родила, услышала тихий писк и как будто солнце для неё взошло. «Всё, всё будет теперь хорошо!» – думала она.
А потом были слова врачей про то, что урод, что смертник, кто-то даже про «неведому зверушку» сказал. И даже показывать ей сына не хотели. Никому и в голову не могло прийти, что «потаскуха» такого ребенка-урода не бросит.
Рассказывала, как в реанимацию к нему рвалась, а ее не пускали: «Иди уже домой. Родила нам тут…». Как ничего не говорили – почему такой. «Шляться надо было меньше»,
...Ещё
Лидия Ивановна позвала Веру к себе. «Чайку попьём, отдохнёшь, помоешься». Чувствовала старая женщина, сама пережившая нечеловеческое горе, что, отпусти она ее сейчас, она не только не вернётся в храм, но произойдёт что-то страшное.
… Лидия Ивановна тихонько закрыла за собой дверь. Отец Евгений сел рядом с Веркой на кровать.
– Прости меня, Вера, – не то я вчера сказал, не о том, – долетели до неё тихие слова батюшки.
Вера рассказывала ему, как родила, услышала тихий писк и как будто солнце для неё взошло. «Всё, всё будет теперь хорошо!» – думала она.
А потом были слова врачей про то, что урод, что смертник, кто-то даже про «неведому зверушку» сказал. И даже показывать ей сына не хотели. Никому и в голову не могло прийти, что «потаскуха» такого ребенка-урода не бросит.
Рассказывала, как в реанимацию к нему рвалась, а ее не пускали: «Иди уже домой. Родила нам тут…». Как ничего не говорили – почему такой. «Шляться надо было меньше», – и всё.
– Мне страшно на него было смотреть, больно. Непонятно, как жить. Но бросить-то как?! Живое же… Уж какой есть. Сама виновата.
Из роддома врачи провожали ее молчанием.
– Надо же… Кто бы мог подумать, – сказала вдруг старенькая акушерка. – Тут здоровых бросают. А эта…
Рассказывала Вера, как дома пила с горя. Впервые в жизни. В себя приходила, только когда Мишутка от голода кричал. Молоко у неё пропало, и она давала ему дешёвую смесь. Сил сосать у него не было, и она кормила его из шприца, как научили в роддоме. Он срыгивал, а она опять кормила. И так часами. Как гулять с ним не выходила, людей боялась. Как из окна с сыном чуть не выбросилась. Жить-то как и на что? Но что-то остановило ее.
– А я, Лен, сидел, слушал всё это, и мне казалось, что я прикоснулся к чуду, – говорил отец Евгений. – Вот грешница передо мной, видавшая виды, прожжённая, всеми презираемая. Нами – такими чистыми, порядочными. А ведь шелуха всё это, случайное, наносное. Под этой грязью – сердце, светлое, доброе. Смелое сердце. Которое не побоялось ношу такую на себя взвалить. Ни на секунду ведь не задумалась она аборт сделать или бросить своего Мишутку. А ведь никто от неё не ожидал. Как же мы ошибаемся в людях, Лен. Как ошибаемся! Это так страшно! Душа какая у неё! Больная, а живая, любящая! И я со своим: «Нагрешила…». Ох, Господи!
А ещё вспоминал отец Евгений слова своего старенького духовника из Лавры: «Сначала полюби, образ Божий в человеке увидь, а потом учи! Слышишь, сынок! Полюби! Самого последнего грешника! Тогда сердце тебе правильные слова подскажет, не казённые. Мы же, священники, иногда что-то умное, духовное скажем и пошли своей дорогой. Дела, требы. А боль и горе человека не видим. Прошли мимо этой боли и забыли. И пропал человек. Окаменела душа. А ведь он к нам как ко Христу пришёл. Всегда помни об этом! Не дай Бог мимо горя пройти, оттолкнуть. Не дай Бог!»
На следующий день несколько женщин из храма отца Евгения убирали в Веркиной захламлённой квартире. Рассказал он им всё. Кто-то принёс старенькую детскую кроватку, белье, ползуночки. Матушка Ирина отдала коляску. Скинулись на памперсы, на питание. Медсестра Валентина Петровна, прихожанка, через день заходила проведать Мишутку. Девчонки с клироса забегали с ним погулять.
Верка сначала все больше лежала и плакала. А потом начала
...Ещё
А ещё вспоминал отец Евгений слова своего старенького духовника из Лавры: «Сначала полюби, образ Божий в человеке увидь, а потом учи! Слышишь, сынок! Полюби! Самого последнего грешника! Тогда сердце тебе правильные слова подскажет, не казённые. Мы же, священники, иногда что-то умное, духовное скажем и пошли своей дорогой. Дела, требы. А боль и горе человека не видим. Прошли мимо этой боли и забыли. И пропал человек. Окаменела душа. А ведь он к нам как ко Христу пришёл. Всегда помни об этом! Не дай Бог мимо горя пройти, оттолкнуть. Не дай Бог!»
На следующий день несколько женщин из храма отца Евгения убирали в Веркиной захламлённой квартире. Рассказал он им всё. Кто-то принёс старенькую детскую кроватку, белье, ползуночки. Матушка Ирина отдала коляску. Скинулись на памперсы, на питание. Медсестра Валентина Петровна, прихожанка, через день заходила проведать Мишутку. Девчонки с клироса забегали с ним погулять.
Верка сначала все больше лежала и плакала. А потом начала в себя приходить. Подолгу на руках с сыном сидела, что-то говорила ему. Целовала в невидящие глазки, в изуродованное лицо. Ловила мимолётную его улыбку. И страшно ей было, и хорошо. Что-то незнакомое, горячее подкатывало к горлу и заставляло биться сердце. Она, наконец, была нужна. И был тот, кого она любила.
– Да, любовь всем нужна, – повторил отец Евгений.
… Мишутка умер в десять месяцев. Рано утром. Так же у Верки на руках. Когда в обед зашла к ним Валентина Петровна, она все так и сидела с ним. Что-то бормотала и целовала, целовала. В глазки, в носик. Еле забрали у неё маленькое тельце.
Хоронил мальчика приход. Верку увезла скорая. Подумали все, что сошла она с ума.
– Но ничего, через месяц выкарабкалась, – рассказывал отец Евгений. Мы ее сначала у себя с матушкой поселили. Все равно боялись, что сделает с собой что-то. В храм с собой за ручку водили. Одну не оставляли. А потом она домой ушла. На рынок свой вернулась. Но в церковь приходила, в трапезной помогала. На могилку каждый день бегала. К тому, кому она была нужна. И кто ей был нужен. Иногда срывалась, пила. Много всего было за это время. Больше десяти лет прошло. Долго рассказывать.
– А сейчас она как? Посмотреть бы на неё.
– Так ты же ее видела.
– Я?
– Помнишь, в прошлом году к отцу Димитрию в село на храмовым праздник ездили? Она же тебя своими варениками угощала… Что глаза-то вытаращила? Верка это была.
… Я вспомнила ту женщину. Полную, красивую, тихую. Мирную. Да, она была именно мирной. Рядом с ней было тепло. Отец Димитрий тогда хвалился, что Вера – их храмовый повар и лучше во всей епархии не найти. Мужа ее вспомнила, тоже тихого, молчаливого. Вроде Игорем звали. Он староста в храме. И трое пацанов у них.
– Это его дети. Он вдовец. Как-то заехал к нам на приход и приглянулась ему Верка. Она долго поверить не могла. Грязной себя считала, потаскухой. Да и люди шептали ему: «Ты что, она же…». Но упрямый он, не слушал никого. Теперь вот семья. Молчун он, тихий, но не дай Бог кому косо на жену взглянуть. Да и не смотрит никто. Забыли все давно. Только я вот помню. И стыдно мне, и больно. Прошёл я тогда мимо Веркиного горя. И если бы не Лидия Ивановна, что было бы? Страшно, Лен! Страшно! Как же легко погубить человека. Просто пройдя мимо. А у него же тоже душа, у самого пропащего грешника. Увидеть ее надо – душу эту. Легко погубить, да. Но и спасти легко. Как Лидия Ивановна.
...Ещё
… Я вспомнила ту женщину. Полную, красивую, тихую. Мирную. Да, она была именно мирной. Рядом с ней было тепло. Отец Димитрий тогда хвалился, что Вера – их храмовый повар и лучше во всей епархии не найти. Мужа ее вспомнила, тоже тихого, молчаливого. Вроде Игорем звали. Он староста в храме. И трое пацанов у них.
– Это его дети. Он вдовец. Как-то заехал к нам на приход и приглянулась ему Верка. Она долго поверить не могла. Грязной себя считала, потаскухой. Да и люди шептали ему: «Ты что, она же…». Но упрямый он, не слушал никого. Теперь вот семья. Молчун он, тихий, но не дай Бог кому косо на жену взглянуть. Да и не смотрит никто. Забыли все давно. Только я вот помню. И стыдно мне, и больно. Прошёл я тогда мимо Веркиного горя. И если бы не Лидия Ивановна, что было бы? Страшно, Лен! Страшно! Как же легко погубить человека. Просто пройдя мимо. А у него же тоже душа, у самого пропащего грешника. Увидеть ее надо – душу эту. Легко погубить, да. Но и спасти легко. Как Лидия Ивановна. Просто согреть. Поплакать вместе. Не на шелуху смотреть, а на сердце. Не побояться испачкаться. Сердцем сердца коснуться. Полюбить. Любовь меняет всё. Жизнь, мир, судьбы. Она всё может. Главное – не оттолкнуть!
Иду утром домой. На подъезде объявление: "Дорогие соседи! Сегодня примерно в 9.20 у проходной двери были утеряны 120 руб. Если кто нашел, занесите, пожалуйста, в кв. 76 Антонине Петровне. Пенсия 3640 руб.". Я откладываю 120 рублей, поднимаюсь, звоню. Открывает бабушка в фартуке. Только увидела меня, протягивающего деньги, сразу обниматься, причитать и в слезы счастья.
И рассказала: "Пошла за мукой, вернувшись, вынимала ключи у подъезда - деньги-то, наверное, и проронила". НО! Деньги брать отказалась наотрез! Оказалось, за пару часов я уже шестой (!!!) "нашел" бабулины деньги! Люди, я вас люблю за то, что вы такие!!!
Работаю в кафе быстрого питания. Сегодня утром мужчина подошел к кассе и сказал: "За мной стоит девушка, я ее не знаю. Но я хотел бы заплатить за ее кофе. Передайте ей "Хорошего дня". Эта девушка сильно удивилась сперва… а затем сделала то же самое для следующего за ней в очереди человека. И так 5 раз подря
...Ещё
Иду утром домой. На подъезде объявление: "Дорогие соседи! Сегодня примерно в 9.20 у проходной двери были утеряны 120 руб. Если кто нашел, занесите, пожалуйста, в кв. 76 Антонине Петровне. Пенсия 3640 руб.". Я откладываю 120 рублей, поднимаюсь, звоню. Открывает бабушка в фартуке. Только увидела меня, протягивающего деньги, сразу обниматься, причитать и в слезы счастья.
И рассказала: "Пошла за мукой, вернувшись, вынимала ключи у подъезда - деньги-то, наверное, и проронила". НО! Деньги брать отказалась наотрез! Оказалось, за пару часов я уже шестой (!!!) "нашел" бабулины деньги! Люди, я вас люблю за то, что вы такие!!!
Работаю в кафе быстрого питания. Сегодня утром мужчина подошел к кассе и сказал: "За мной стоит девушка, я ее не знаю. Но я хотел бы заплатить за ее кофе. Передайте ей "Хорошего дня". Эта девушка сильно удивилась сперва… а затем сделала то же самое для следующего за ней в очереди человека. И так 5 раз подряд!
Я тяжело болела ангиной. Дома была одна, не могла даже встать с кровати и плакала от беспомощности. Моя собака сидела рядом с кроватью и смотрела на меня с беспокойством. Потом ушла и вернулась с огромной вонючей замусоленной костью: она, видимо, у нее была припрятана на черный день. Кьяра положила кость на подушку и подталкивала носом к моему лицу - "Погрызи!".
Нашла сегодня мобильник покойного мужа. Зарядила. Оказалось, там есть новые сообщения. Дочка шлет и шлет их ему: рассказывает все важные новости и вообще как у нас дела...
Как-то увидел на улице бабушку, продавала всего 1 единственный комнатный цветок фиалку. Стало ее жалко, заплатил раз в 10 дороже чем она просила. Она со слезами: "побежала я в магазин куплю деду колбасу". Принес цветок домой, на следующее утро он расцвел.
Давно не было такой грозы, как сегодня. На работе сказали, что кто-то отирается около моей машины. Я бросился на улицу. Все было по-прежнему, кроме люка в крыше: кто-то задвинул его поплотнее, чтобы машина не пострадала в непогоду.
В магазине ко мне подошла маленькая девочка и попросила: "Возьми меня на ручки". Я так и сделала, подумав, что она потерялась. Малышка просто обняла меня, а потом спрыгнула. Я уставилась на нее, а она объяснила:
- Хотела, чтоб ты улыбнулась.
Я так и прыснула со смеху.
Недавно возвращалась из института и возле станции метро "Автозаводская" увидела ветерана войны. Он сидел рядом с планшетом, на котором были медали и ордена... Его награды, который он заслужил на войне. Он продавал их, чтобы купить себе хоть какой-то еды. Я подошла, вытащила все содержимое кошелька и отдала ему со словами: "Возьмите все мои деньги, но не продавайте свою честь и доблесть за гроши людям, которые этого недостойны..." Он расплакался, взял деньги, собрал ордена в ладони и поцеловал их, а потом тихо сквозь слезы произнес: "Спасибо, дочка". В такие моменты мне кажется, что я смогу изменить мир. Они дают мне надежду.
Давайте делать друг другу маленькие приятности. От этого не только наши души, но и весь мир станет светлее и добрее.
«МЫТАРЬ И ФАРИСЕЙ» В ЭЛЕКТРИЧКЕ. РАССКАЗ СВЯЩЕННИКА. Не так давно один из пользователей интернета (Михаил имя ему) выложил в одной из социальных сетей небольшой рассказ, претерпевший за короткое время множество «перепостов». Вот его содержание (за исключением нецензурных выражений):«Еду я в электричке Москва-Петушки. Входит бомж с Курского вокзала. Синяк синяком. Морда опухшая. На вид лет тридцать. Оглядевшись, начинает:— Граждане господа, три дня не ел. Честно. Воровать боюсь, потому что сил нет убежать. А есть очень хочется. Подайте, кто сколько сможет. На лицо не смотрите — пью я. И то, что дадите, наверное, тоже пропью! — и пошел по вагону.Народ у нас добрый: быстро накидали бомжу рублей пятьсот. В конце вагона бомж остановился, повернулся к пассажирам лицом, поклонился в ноги:— Спасибо, граждане-господа! Дай Вам всем Бог!И тут вдруг сидящий у последнего окна злобного вида мужик, чем-то похожий на селекционера Лысенко, только в очках, вдруг как заорет на бомжа:— Мразь, гнида, поби...Ещё«МЫТАРЬ И ФАРИСЕЙ» В ЭЛЕКТРИЧКЕ. РАССКАЗ СВЯЩЕННИКА. Не так давно один из пользователей интернета (Михаил имя ему) выложил в одной из социальных сетей небольшой рассказ, претерпевший за короткое время множество «перепостов». Вот его содержание (за исключением нецензурных выражений):«Еду я в электричке Москва-Петушки. Входит бомж с Курского вокзала. Синяк синяком. Морда опухшая. На вид лет тридцать. Оглядевшись, начинает:— Граждане господа, три дня не ел. Честно. Воровать боюсь, потому что сил нет убежать. А есть очень хочется. Подайте, кто сколько сможет. На лицо не смотрите — пью я. И то, что дадите, наверное, тоже пропью! — и пошел по вагону.Народ у нас добрый: быстро накидали бомжу рублей пятьсот. В конце вагона бомж остановился, повернулся к пассажирам лицом, поклонился в ноги:— Спасибо, граждане-господа! Дай Вам всем Бог!И тут вдруг сидящий у последнего окна злобного вида мужик, чем-то похожий на селекционера Лысенко, только в очках, вдруг как заорет на бомжа:— Мразь, гнида, побираешься, денег просишь. А мне, может, семью нечем кормить. А меня, может, уволили третьего дня. Но я вот не прошу, как ты, мразь.Услышав это, бомж вдруг достает из всех своих карманов всё, что у него есть (тысячи две, наверное, разными бумажками с мелочью), и протягивает мужику:— На, возьми. Тебе надо.— Что? — фонареет мужик.— Возьми! Тебе нужнее! А мне еще дадут. Люди же добрые! — сует деньги мужику в руки, отворачивается, распахивает двери и уходит в тамбур. — Эй, стой! — вскакивает мужик и с деньгами в руках выбегает за бомжом в тамбур.Весь вагон, не сговариваясь, замолчал. Минут пять мы все внимательно слушали диалог в тамбуре. Мужик кричал, что люди — дрянь. Бомж уверял, что люди добры и прекрасны. Мужик пытался вернуть деньги бомжу, но тот обратно денег не брал. Кончилось всё тем, что бомж пошел дальше, а мужик остался один. Возвращаться он не спешил. Закурил сигарету.Поезд остановился на очередной станции. Вышли и вошли пассажиры. Мужик, докурив сигарету, тоже вошел обратно в вагон и присел на свое место у окна. На него никто особо не обращал внимания. Вагон уже жил своей обычной жизнью. Поезд иногда останавливался. Кто-то выходил, кто-то входил. Проехали остановок пять. Вот уже и моя станция. Я встал и пошел на выход. Проходя мимо мужика, я бросил на него беглый взгляд. Мужик сидел, отвернувшись к окну, и плакал».
Отец Павел, монах, рассказал мне случай, происшедший с ним. Он рассказал его, как будто все так и должно было быть. Меня же этот случай поразил, и я его перескажу, думаю, что он удивителен не только для меня.
На улице к отцу Павлу подошла женщина и попросила его сходить к ее сыну. Исповедать. Назвала адрес.
- А я очень торопился, - сказал отец Павел, - и в тот день не успел. Да, признаться, и адрес забыл. А еще через день рано утром она мне снова встретилась, очень взволнованная, и настоятельно просила, прямо умоляла пойти к сыну. Почему-то я даже не спросил, почему она со мной не шла. Я поднялся по лестнице, позвонил. Открыл мужчина. Очень неопрятный, молодой, видно сразу, что сильно пьющий. Смотрел на меня дерзко, я был в облачении. Я поздоровался, говорю: ваша мама просила меня к вам зайти.
Он вскинулся: "Ладно врать, у меня мать пять лет как умерла". А на стене ее фотография, среди других. Я показываю на фото,
...Ещё
Отец Павел, монах, рассказал мне случай, происшедший с ним. Он рассказал его, как будто все так и должно было быть. Меня же этот случай поразил, и я его перескажу, думаю, что он удивителен не только для меня.
На улице к отцу Павлу подошла женщина и попросила его сходить к ее сыну. Исповедать. Назвала адрес.
- А я очень торопился, - сказал отец Павел, - и в тот день не успел. Да, признаться, и адрес забыл. А еще через день рано утром она мне снова встретилась, очень взволнованная, и настоятельно просила, прямо умоляла пойти к сыну. Почему-то я даже не спросил, почему она со мной не шла. Я поднялся по лестнице, позвонил. Открыл мужчина. Очень неопрятный, молодой, видно сразу, что сильно пьющий. Смотрел на меня дерзко, я был в облачении. Я поздоровался, говорю: ваша мама просила меня к вам зайти.
Он вскинулся: "Ладно врать, у меня мать пять лет как умерла". А на стене ее фотография, среди других. Я показываю на фото, говорю: "Вот именно эта женщина просила вас навестить". Он с таким вызовом: "Значит, вы с того света за мной пришли?" - "Нет, - говорю, - пока с этого. А вот то, что я тебе скажу, ты выполни: завтра с утра приходи в храм" - "А если не приду?" - "Придешь: мать просит. Это грех - родительские слова не исполнять". И он пришел. И на исповеди его прямо трясло от рыданий, говорил, что он мать выгнал из дому. Она жила по чужим людям и вскоре умерла. Он даже и узнал-то потом, даже не хоронил.
Он пришел в тот день. А вечером я последний раз встретил его мать. Она была очень радостная. Платок на ней был белый, а до этого темный. Очень благодарила и сказала, что сын ее прощен, так как раскаялся и исповедался, и что она уже с ним виделась. Тут я уже сам, с утра, пошел по его адресу. Соседи сказали, что вчера он умер, увезли в морг.
Вот такой рассказ отца Павла. Я же, грешный, думаю: значит, матери было дано видеть своего сына с того места, где она была после своей земной кончины, значит, ей было дано знать время смерти сына. Значит, и там ее молитвы были так горячи, что ей было дано воплотиться и попросить священника исповедать и причастить несчастного раба Божия. Ведь это же так страшно - умереть без покаяния, без причастия.
И главное: значит, она любила его, любила своего сына, даже такого, пьяного, изгнавшего родную мать. Значит, она не сердилась, жалела и, уже зная больше всех нас об участи грешников, сделала все, чтобы участь эта миновала сына».
Лет 15 назад ночью забегает к нам в ординаторскую сестра из приёмного покоя.
– Пациент тяжелый во второй операционной!
Я – туда, бригада уже собралась, на столе девочка лет шести. Пока одевался и стерилизовался, узнал подробности. В автоаварию попала семья из четырех человек. Отец, мать и двое детей: близнецы мальчик и девочка. Больше всех пострадала девочка. Мать, отец и её брат почти не пострадали – царапины и гематомы. У девочки переломы, тупые травмы, рваные раны и большая потеря крови.
Через пару минут приходит анализ крови, и вмести с ним известие, что именно третьей положительной у нас сейчас нет. Вопрос критический – девочка "тяжелая", счет на минуты. Срочно сделали анализ крови родителей. У отца – вторая, у матери – четвёртая. Вспомнили про брата-близнеца, у него, конечно, третья.
Они сидели на ска
...Ещё
Когда я умру?
Рассказ детского хирурга
Лет 15 назад ночью забегает к нам в ординаторскую сестра из приёмного покоя.
– Пациент тяжелый во второй операционной!
Я – туда, бригада уже собралась, на столе девочка лет шести. Пока одевался и стерилизовался, узнал подробности. В автоаварию попала семья из четырех человек. Отец, мать и двое детей: близнецы мальчик и девочка. Больше всех пострадала девочка. Мать, отец и её брат почти не пострадали – царапины и гематомы. У девочки переломы, тупые травмы, рваные раны и большая потеря крови.
Через пару минут приходит анализ крови, и вмести с ним известие, что именно третьей положительной у нас сейчас нет. Вопрос критический – девочка "тяжелая", счет на минуты. Срочно сделали анализ крови родителей. У отца – вторая, у матери – четвёртая. Вспомнили про брата-близнеца, у него, конечно, третья.
Они сидели на скамейке в приёмном покое. Мать – вся в слезах, отец бледный, мальчик – с отчаянием в глазах. Я подошёл к нему, присел так, чтобы наши глаза были на одном уровне.
– Твоя сестричка сильно пострадала, – сказал я.
– Да, я знаю, – мальчик всхлипывал и потирал глаза кулачком. – Она сильно ударилась...
– Ты хочешь её спасти? Тогда мы должны взять у тебя кровь для неё.
Он перестал плакать, посмотрел вокруг, РАЗМЫШЛЯЯ, ТЯЖЕЛО задышал и кивнул. Я подозвал жестом медсестру.
– Это тетя Света. Она отведёт тебя в процедурный кабинет и возьмет кровь. Тетя Света очень хорошо умеет это делать, будет совсем не больно.
– Хорошо. – мальчик ГЛУБОКО вздохнул и потянулся к матери. – Я люблю тебя, мам! Ты самая лучшая! – Затем, к отцу – И тебя, папа, люблю. СПАСИБО за велосипед.
После операции, когда девочку перевели в реанимацию, возвращался в ординаторскую. Заметил, что наш маленький герой лежит на кушетке в процедурной под одеялом. Света оставила его отдохнуть после забора крови. Я подошёл к нему.
– Где Катя? – спросил мальчик.
– Она спит. С ней всё будет хорошо. Ты спас её.
– А когда я УМРУ?
– Ну... очень не скоро, когда будешь совсем старенький.
Сначала я не понял его последнего вопроса, но потом меня осенило.
Мальчик думал, что умрет после того, как у него возьмут кровь. Поэтому он прощался с родителями. Он был уверен, что погибнет.
Он реально жертвовал жизнью ради сестры. Понимаете, какой ПОДВИГ он совершил? Самый настоящий.
Много лет прошло, а у меня до сих пор мурашки каждый раз, когда вспоминаю эту историю…
Любовь Ясиневская Как часто человека по одежде Встречают, отводя невольно взгляд, И вывод составляют свой поспешно: «В ущербности своей сам виноват!»
Оценивают класс автомобиля, Как уровень достатка, и жильё, Душевные черты обходят мимо, Не может идеальность быть во всём.
Одежда временна, она порвётся, Машину, дом – всё можно потерять, Душа навеки с нами остаётся, Её нельзя ни вырвать, ни отнять.
Когда в ней теплота, как луч рассвета, И нежность, и любовь, и доброта. Нет в жизни ничего ценней, чем это Источник чувств душа – в ней красота!
Мы используем cookie-файлы, чтобы улучшить сервисы для вас. Если ваш возраст менее 13 лет, настроить cookie-файлы должен ваш законный представитель. Больше информации
Комментарии 156
Звук был сильнее выстрела в тиши,
И, испугавшись, вздрогнула немножко.
Сын нервно бросил: - Мама, не спеши...
И тут взвилась змеей ее невестка,
Как будто наступила на иглу:
- Я ж говорю, что ей у нас не место,
На кухне вечно крошки на полу!
Ты знаешь, как она меня достала.
Я что, слугой быть ей должна?
Так вот, последний раз тебе сказала -
Решай сегодня - я или она.
Кричала нервно, громко, истерично
И начисто забыв о тормозах.
Опять испорчен завтрак, как обычно.
Застыли слезы хрусталем в глазах.
Сынок молчал, молчала рядом внучка,
Тот ангелок, которого она
Так много лет в своих держала ручках.
Большая стала, нянька не нужна...
В невестку же как будто бес вселился -
Кричит, бьёт в гневе кулаком об стол:
- Чтоб завтра же к ней в зал переселился!
Сын молча встал из-за стола, ушел...
Рыдания застыли в горле комом,
Она не "мама" - "бабка" и "свекровь".
Дом стал чужим, жестоким, незнакомым.
Когда же в доме умерла любовь?
...ЕщёОна случайно уронила ложку.
Звук был сильнее выстрела в тиши,
И, испугавшись, вздрогнула немножко.
Сын нервно бросил: - Мама, не спеши...
И тут взвилась змеей ее невестка,
Как будто наступила на иглу:
- Я ж говорю, что ей у нас не место,
На кухне вечно крошки на полу!
Ты знаешь, как она меня достала.
Я что, слугой быть ей должна?
Так вот, последний раз тебе сказала -
Решай сегодня - я или она.
Кричала нервно, громко, истерично
И начисто забыв о тормозах.
Опять испорчен завтрак, как обычно.
Застыли слезы хрусталем в глазах.
Сынок молчал, молчала рядом внучка,
Тот ангелок, которого она
Так много лет в своих держала ручках.
Большая стала, нянька не нужна...
В невестку же как будто бес вселился -
Кричит, бьёт в гневе кулаком об стол:
- Чтоб завтра же к ней в зал переселился!
Сын молча встал из-за стола, ушел...
Рыдания застыли в горле комом,
Она не "мама" - "бабка" и "свекровь".
Дом стал чужим, жестоким, незнакомым.
Когда же в доме умерла любовь?
Очередная ночь была бессонной,
Подушка стала мокрою от слез,
И голова гудела медным звоном:
- Зачем, сыночек, ты меня привез?
А утром сын подсел к ее постели,
Боясь взглянуть в молящие глаза,
С волнением справляясь еле-еле,
Чуть слышно, полушёпотом сказал:
- Ты, мам, пойми... Мне тоже очень трудно...
Я между вами, как меж двух огней...
А ТАМ еще к тому же многолюдно,
Тебе с людьми там станет веселей.
- Да мне, сынок, веселья-то не надо.
Мне б рядом с вами, близкими людьми,
Мне б помереть, сынок, с тобою рядом...
- Да тяжело с тобой нам, ты пойми.
У нас и так семья, дела, работа.
И жизнь у нас ведь далеко не рай.
Жене, вон, тоже отдохнуть охота,
А тут тебе сготовь и постирай.
- Ну что, сынок, коль я обузой стала,
Вези меня в тот "престарелый дом"...
Глаза прикрыв платочком, зарыдала.
А сын сглотнул застрявший в горле ком.
А через день нехитрые пожитки
Лежали в узелочках на полу.
Зачем-то дом припомнился, калитка...
А дождь стекал слезами по стеклу.
"Ну вот и все. Теперь им тут спокойней
И легче будет без обузы жить.
А я... Я видно этого достойна..."
Но ноги не хотели уходить.
А ноги стали ватными от горя,
И сердцу места не было в груди.
А сын, чтоб расставание ускорить,
На дверь кивнув, ей приказал: - Иди.
Она, за грудь держась не понарошку,
Как будто так ослабнет сердца боль:
- Давай, сынок, присядем на дорожку,
Чтоб легким путь туда был нам с тобой.
Но что дадут короткие минуты,
Коль расставанья обозначен срок?
Опередив вдруг сына почему-то,
Шагнула мама первой за порог...
...Казенный дом. Тяжелый спертый запах
Лекарств с едой и хлоркой пополам.
Вон, на диване, чей-то бывший папа,
В соседстве чьих-то тоже бывших мам.
Сын проводил с вещами до палаты,
Прощаясь, как-то сухо обронил:
- Прости меня... А будет скучновато,
Вот телефон. Возьми и позвони.
Но на прощанье все же обнял маму,
Прижал к себе, как много лет назад,
Когда еще была любимой самой.
Поцеловал и посмотрел в глаза.
А в тех глазах застыла боль разлуки,
Ее теперь ничем не исцелить.
В своих руках морщинистые руки
Он задержал, не в силах отпустить.
У мамы по щеке слеза скатилась.
- Ты сам, сынок, хоть изредка звони.
К плечу родному робко прислонилась:
- Иди, сынок, Господь тебя храни.
И вслед перекрестила троекратно.
И, опустившись тяжко на кровать,
Вдруг осознала - ей теперь обратной
Дороги к сыну больше не видать...
Дни потянулись чередою мрачной,
Похожие, как братья-близнецы.
За что конец такой ей был назначен?
За что здесь матери? За что отцы?
В тоске по сыну таяла, как свечка,
Молилась: - Господи, прости его,
Кровиночку мою, мое сердечко!
А больше мне не нужно ничего.
Возьми, Господь, мою скорее душу,
Коль не нужна я больше на Земле.
… Хранила фото сына под подушкой,
Казалось, с ним ей было спать теплей.
Все вспоминал про мамины глаза,
Все вспоминал ее тот взгляд печальный,
И как бежала по щеке слеза,
И запах мамин тот, неповторимый,
И пряди белых маминых волос,
И мамин голос ласковый, любимый...
- Зачем же маму я туда отвез?
Как мог забыть,что маме трудно было.
Что ей пришлось снести и пережить,
Когда она одна меня растила,
Когда пришлось ей о себе забыть.
Какой я после этого мужчина,
Раз маму не сумел я защитить?
Ту, с кем был связан прочной пуповиной,
Кто в этой жизни сможет заменить?
Наутро, не сказав жене ни слова,
Поехал снова в "престарелый дом".
- Лишь только б мамочка была здорова,
И все пойдет отныне чередом.
Теперь с нее сдувать пылинки буду,
Не дам слезинке ни одной упасть,
Давать ей буду лучшую посуду,
Еды кусочек лучший буду класть...
Вот, наконец, знакомая палатка,
На тумбочках - остывшая еда,
Пустующая мамина кроватка...
А мамы нет... Мелькнула мысль: "Беда".
И сжалось се...ЕщёА сын, вернувшись из поездки дальней,
Все вспоминал про мамины глаза,
Все вспоминал ее тот взгляд печальный,
И как бежала по щеке слеза,
И запах мамин тот, неповторимый,
И пряди белых маминых волос,
И мамин голос ласковый, любимый...
- Зачем же маму я туда отвез?
Как мог забыть,что маме трудно было.
Что ей пришлось снести и пережить,
Когда она одна меня растила,
Когда пришлось ей о себе забыть.
Какой я после этого мужчина,
Раз маму не сумел я защитить?
Ту, с кем был связан прочной пуповиной,
Кто в этой жизни сможет заменить?
Наутро, не сказав жене ни слова,
Поехал снова в "престарелый дом".
- Лишь только б мамочка была здорова,
И все пойдет отныне чередом.
Теперь с нее сдувать пылинки буду,
Не дам слезинке ни одной упасть,
Давать ей буду лучшую посуду,
Еды кусочек лучший буду класть...
Вот, наконец, знакомая палатка,
На тумбочках - остывшая еда,
Пустующая мамина кроватка...
А мамы нет... Мелькнула мысль: "Беда".
И сжалось сердце в маленькую точку,
И под ногами закачался пол.
Рукой держась за стенку, по шажочку
По коридору медленно пошёл.
И чей-то голос вслед ему: - Послушай...
А по спине стекал холодный пот.
Но вдруг увидел, что навстречу с кружкой
По коридору мать его идет!
И сразу с плеч упал гнетущий камень,
И слезы счастья брызнули из глаз,
Он маму крепко обхватил руками,
А мамочка в рыданиях зашлась.
- Сынок!.. - Я, мама, за тобой вернулся,
Домой поедем, вещи собирай.
И, как бывало в детстве, улыбнулся:
- Я так решил! а ты не возражай.
… - Садись в машину, что ты в самом деле?
- Дай на прощанье им махну хоть раз...
А из окошек с завистью глядели
Им вслед десятки грустных старых глаз...
2.11.2019
Спасибо вам всем, мои неравнодушные читатели. Очень тронута вашим вниманием и пониманием.
Великая ко всем читателям просьба: поскольку стихи выложены не ради популярности и тщеславия, а исключительно с целью сделать наш мир чище, добрее, милосерднее, то хотелось бы, чтобы их прочитало как можно большее количество людей. Для этого не поленитесь, поделитесь стихотворением и поставьте "класс". Ваш личный вклад в доброе дело очень важен. С великим к вам уважением и любовью, Валентина.
Один
...Ещёфронтовик рассказывал о том, как уже в самом конце войны он, бывший тогда
старшим лейтенантом и командиром батальона, захватил со своими солдатами в
одном немецком городке спиртовой завод. Увидев цистерны со спиртом, они
подумали: "Ну вот, теперь поживимся!" Но вдруг появился полковник и
сказал комбату: "Приказываю вам немедленно расстрелять цистерны!" Старшему
лейтенанту и в голову не пришло ослушаться. Дал приказ - и солдаты расстреляли
цистерны из автоматов. Спирт лился рекой. Все стояли в недоумении, не понимая,
зачем они это сделали. Тогда решили обратиться к полковнику, чтобы узнать,
откуда он и почему отдал такой приказ. А тот как сквозь землю провалился! Комбат
подумал: "Может, это было наваждение?" Стал спрашивать солдат, но все
отвечали, что действительно был полковник и был приказ. Как выяснилось позднее,
в цистернах находился метиловый спирт, так что тех, кто выпил бы его, ожидала
верная смерть. Когда старший лейтенант вернулся с фрон
Один
фронтовик рассказывал о том, как уже в самом конце войны он, бывший тогда
старшим лейтенантом и командиром батальона, захватил со своими солдатами в
одном немецком городке спиртовой завод. Увидев цистерны со спиртом, они
подумали: "Ну вот, теперь поживимся!" Но вдруг появился полковник и
сказал комбату: "Приказываю вам немедленно расстрелять цистерны!" Старшему
лейтенанту и в голову не пришло ослушаться. Дал приказ - и солдаты расстреляли
цистерны из автоматов. Спирт лился рекой. Все стояли в недоумении, не понимая,
зачем они это сделали. Тогда решили обратиться к полковнику, чтобы узнать,
откуда он и почему отдал такой приказ. А тот как сквозь землю провалился! Комбат
подумал: "Может, это было наваждение?" Стал спрашивать солдат, но все
отвечали, что действительно был полковник и был приказ. Как выяснилось позднее,
в цистернах находился метиловый спирт, так что тех, кто выпил бы его, ожидала
верная смерть. Когда старший лейтенант вернулся с фронта домой, то увидел у
матери в уголке с иконами фотографию монаха и узнал в нем того загадочного
полковника, который приказал расстрелять цистерны. Он спросил ее, кто это. И
мать ответила, что это ее духовный отец, иеросхимонах Серафим Вырицкий:
"Он молился о тебе всю войну - и ты вернулся живым!"
Из
книги "На дорогах войны".
Сердце блудницы.
Рассказ основан на реальных
событиях
Отец Евгений не был святым.
Он был просто человеком. И, как и все люди, он совершал ошибки и поступки, за
которые ему было стыдно. Но он старался, очень старался быть хорошим
священником. И, поверьте, у него это получалось. Уж я-то знаю.
– Но, знаешь, хорошо, что
есть память, – говорил он. – Ты уже признал, покаялся, встал, отряхнулся, а все
равно перед глазами встают картинки из прошлого. Где ты был неправ, струсил,
смалодушничал, мимо горя чужого прошёл. Да что там – свиньей был. Это нужно,
это полезно вспоминать. Чтобы опять совесть кольнула и никогда уже не
повторять… Верку не забуду никогда… Молодой я тогда был, дурной.
… Давно это было. В том
маленьком городке многие ее называли Верка-потаскуха. Отца у неё не было,
мать-пьяница то и дело меняла таких же пьяных кавалеров. В итоге кто-то из них
ударил ее бутылкой по голове. И умерла Анджела – так звали мать.
Верка осталась с бабуш
...ЕщёСердце блудницы.
Рассказ основан на реальных
событиях
Отец Евгений не был святым.
Он был просто человеком. И, как и все люди, он совершал ошибки и поступки, за
которые ему было стыдно. Но он старался, очень старался быть хорошим
священником. И, поверьте, у него это получалось. Уж я-то знаю.
– Но, знаешь, хорошо, что
есть память, – говорил он. – Ты уже признал, покаялся, встал, отряхнулся, а все
равно перед глазами встают картинки из прошлого. Где ты был неправ, струсил,
смалодушничал, мимо горя чужого прошёл. Да что там – свиньей был. Это нужно,
это полезно вспоминать. Чтобы опять совесть кольнула и никогда уже не
повторять… Верку не забуду никогда… Молодой я тогда был, дурной.
… Давно это было. В том
маленьком городке многие ее называли Верка-потаскуха. Отца у неё не было,
мать-пьяница то и дело меняла таких же пьяных кавалеров. В итоге кто-то из них
ударил ее бутылкой по голове. И умерла Анджела – так звали мать.
Верка осталась с бабушкой.
Еще со школы пошла она по кривой дорожке. Сначала спала с какими-то похотливыми
сальными мужиками за ужин в дешёвом кафе, потом – за шмотки. Иногда и деньжат
могли ей подкинуть. Нет, была у неё и нормальная работа – на рынке торговала
мясом. Но все знали, что и другое продать она может.
Когда Верке было
восемнадцать, умерла бабушка. Не выдержало сердце, изболевшееся сначала за
дочь, потом за внучку. И осталась она одна.
А потом забеременела. От кого
– сама сказать не могла. – Рассказывала мне Верка, что тогда это известие
о беременности как молнией ее ударило, – вспоминал отец Евгений. – Ведь спала
она со всеми подряд не от жизни хорошей. Что мать ее делала, то и она. От
осинки не родятся апельсинки. Только не пила, в отличие от матери. До тошноты
насмотрелась на попойки. А ещё хотела от одиночества убежать. Только не знала,
как. Не научили ее. Ни о каком аборте даже не думала. Хотя врачи сразу сказали:
«Тебе-то зачем?» И заниматься Веркой особо не хотели, брезговали. Но все равно
ей было, что они там говорят. На обследования не ходила. Думала о том, что
наконец-то закончится ее одиночество, будет любить этого ребёночка, и он ее
будет любить. И станет теперь у неё в жизни всё по-другому. Не как у них с
матерью. Странно, да? Но ведь даже «потаскухам» нужна любовь. Блудницам
последним. Она всем нужна. И ведь, Лен, подумай, что-то внутри у неё было
чистое, настоящее, раз малыша оставила. Мы, люди, ведь оболочку только видим… А
сердце видит Господь.
… Но тогда, в начале истории,
этого никто не знал. И в один из дней завалилась к ним в храм пьяная в драбадан
Верка. Она то рыдала, размазывая по опухшему лицу дешевую тушь, то заходилась
каким-то зловещим сумасшедшим хохотом. И толкала перед собой коляску, в которой
лежал ее, наверное, уже трёхмесячный малыш.
«Верка-потаскуха», –
прошелестел по храму испуганный старушечий шёпот. Кто-то побежал за сторожем –
вывести девку побыстрее. Стыд-то какой. Блудница бесстыжая в Доме Божием.
Кто-то попытался оттеснить ее к выходу. Там и наткнулся на них отец
Евгений.
Молодой батюшка был не в
духе. Дома болела дочь, нервничала матушка, они сильно поругались. А тут ещё
крестины, и он опаздывает. И Верку-патаскуху ещё нелегкая принесла. Да, он
знал, кто это. Зачем Вера тогда пришла впервые в храм, она и сама не
понимала. Наверное, потому что не куда было идти. Она почти ничего не говорила
и все так же то смеялась, то плакала. И заглядывала отцу Евгению в глаза, как
будто ждала чего-то, что хоть немного облегчит ее невыносимую боль. А болеть
было чему.
– Я смотрел тогда на ее
...Ещёребёнка, – вспоминал батюшка, – и чувствовал, что у меня волосы становятся
дыбом. Это был настоящий уродец. Какая-то бесформенная голова, всё как будто не
на своих местах. Вера сказала, что он ещё и слепой. «Почем
«Верка-потаскуха», –
прошелестел по храму испуганный старушечий шёпот. Кто-то побежал за сторожем –
вывести девку побыстрее. Стыд-то какой. Блудница бесстыжая в Доме Божием.
Кто-то попытался оттеснить ее к выходу. Там и наткнулся на них отец
Евгений.
Молодой батюшка был не в
духе. Дома болела дочь, нервничала матушка, они сильно поругались. А тут ещё
крестины, и он опаздывает. И Верку-патаскуху ещё нелегкая принесла. Да, он
знал, кто это. Зачем Вера тогда пришла впервые в храм, она и сама не
понимала. Наверное, потому что не куда было идти. Она почти ничего не говорила
и все так же то смеялась, то плакала. И заглядывала отцу Евгению в глаза, как
будто ждала чего-то, что хоть немного облегчит ее невыносимую боль. А болеть
было чему.
– Я смотрел тогда на ее
ребёнка, – вспоминал батюшка, – и чувствовал, что у меня волосы становятся
дыбом. Это был настоящий уродец. Какая-то бесформенная голова, всё как будто не
на своих местах. Вера сказала, что он ещё и слепой. «Почему? – спрашивала она
меня заплетающимся языком. И перегаром от неё разило противно так. – Делать-то
что?»
Отец Евгений замолчал и
несколько раз вытер ладонью лицо. Как будто хотел смыть навязчивое
воспоминание. Но оно не уходило.
– А я… – опять заговорил он и
схватился за голову. – Знаешь, что сделал тогда я? Я же знал про ее похождения,
городок-то маленький. Я сказал: «А что ты хотела? Всю жизнь грешила, теперь всю
жизнь терпи!!!! Пойди проспись сначала, потом поговорим». И пошёл по своим
делам. Понимаешь, Лена?! По своим делам пошёл! Мимо прошёл…
– А разве не так? Разве не за
грех? – спросила я.
– Так или не так, знает
только Господь!
… Вера тогда молча
повернулась и, шатаясь, пошла прочь со своей коляской. Тяжело, медленно, как
будто придавленная бетонной плитой. Это была какая-то чёрная безысходность. Она
шла в пустоту. А сзади шипела какая-то бабушка: «Ишь, удумала! Пьяная
приперлась. И хохочет ещё…» Сторож Степан шёл за Веркой по пятам. Как будто
боялся, что она вернётся. И гнала, гнала ее какая-то волна прочь от храма. Да
что там от храма – из жизни. Нет ей места в жизни этой. Нет!
Отец Евгений обернулся и
посмотрел ей в след. Вроде бы всё правильно сказал, но жгло всё внутри. «Не вернётся
ведь, – шептало сердце. – Ну, значит, не нужен ей Бог. Ладно, пора
крестить».
– Я ни бабушке той шипящей
ничего тогда не сказал, ни Степану, Лен, – почти простонал отец Евгений. –
Почему? Да не до того мне было. Чиновник большой сына крестил. Спонсор.
Опаздывать нельзя.
Ночью отцу Евгению не
спалось. Он ворочался в кровати, вставал, уходил на кухню, возвращался…
– Ты чего не спишь-то? –
сонно пробормотала матушка его Ирина.
Он рассказал. Она помолчала,
встала, вскипятила чайник и долго они сидели тогда на кухне.
Вспоминали, как «залетела»
без мужа двоюродная сестра матушки. И как ни уговаривали они ее, сделала аборт.
А ведь и деньги были, и работа. Как бросила в роддоме дочь с гидроцефалией их
знакомая. «Я не буду матерью инвалидки!» – сказала она тогда. И муж хороший, и
дом полная чаша, и всё равно.
– А девочка эта, блудница, на
...Ещёсамое дно опустившаяся, и родила, и не бросила. Не оправдываю ее, но посмотри –
сердце-то любящее, чистое. Ты ж говоришь, больной очень ребёночек. Понятно, что
больно ей, страшно. Вот и пьёт. А ты ей про грех и расплату. Про «проспись»…
Согреть ее надо было сначала, обнять, пожалеть, поплакать вместе с ней. Она же
за этим пришла. За соломинку хваталась. А там, глядишь… Эх, батю
Ночью отцу Евгению не
спалось. Он ворочался в кровати, вставал, уходил на кухню, возвращался…
– Ты чего не спишь-то? –
сонно пробормотала матушка его Ирина.
Он рассказал. Она помолчала,
встала, вскипятила чайник и долго они сидели тогда на кухне.
Вспоминали, как «залетела»
без мужа двоюродная сестра матушки. И как ни уговаривали они ее, сделала аборт.
А ведь и деньги были, и работа. Как бросила в роддоме дочь с гидроцефалией их
знакомая. «Я не буду матерью инвалидки!» – сказала она тогда. И муж хороший, и
дом полная чаша, и всё равно.
– А девочка эта, блудница, на
самое дно опустившаяся, и родила, и не бросила. Не оправдываю ее, но посмотри –
сердце-то любящее, чистое. Ты ж говоришь, больной очень ребёночек. Понятно, что
больно ей, страшно. Вот и пьёт. А ты ей про грех и расплату. Про «проспись»…
Согреть ее надо было сначала, обнять, пожалеть, поплакать вместе с ней. Она же
за этим пришла. За соломинку хваталась. А там, глядишь… Эх, батюшка… Ладно,
идём спать, тебе рано служить…
Утром отец Евгений пришёл в
храм задолго до службы. Там уже была Лидия Ивановна – одна из старейших
прихожанок.
Она почти всегда была в
храме. Уходила позже всех, приходила раньше. А иногда и ночевать оставалась – в
строительном вагончике. Нечего ей было дома делать, после того как потеряла
одного за одним сына и мужа. И сама еле выжила. Спас ее тогда отец Евгений. Но
это уже другая история.
– Лидия Ивановна,
здравствуйте! Вы Верку знаете? Ну эту…
– Благословите, батюшка. Да
кто ж ее не знает!
– А где она живет,
знаете?
– Где живет, не знаю, но
сейчас спит она у меня дома с Мишуткой своим-бедолажкой. Я и питание ему
купила.
– Как это?..
Вчера, вослед уходящей Верке
смотрел, задумавшись, не только отец Евгений. Смотрела и Лидия Ивановна.
Услышала она случайно их разговор и пошла следом за еле волочащей ноги женщиной
с ее коляской.
– Вера, Вера, постой!
Верка остановилась и зло
посмотрела на неё мутными глазами.
– Что, тоже про грехи? Сама
знаю…
Лидия Ивановна помолчала, а
потом обняла эту пахнущую водкой молодую женщину и начала гладить по голове.
Как когда-то своего сына.
Верка сначала пыталась
вырваться, а потом обмякла и прижалась к Лидии Ивановне. Как мечтала всегда
прижаться к матери, но не обнимала та ее. И разрыдалась. И рыдала, рыдала. Как
ребёнок.
– Он, он-то за что страдает?
Это из-за меня, да? Из-за меня? Я же хотела всё по-другому. Жизнь изменить
хотела, счастливым его сделать. Любить. А он вон какой, Мишутка мой. Врачи
говорят, долго не протянет. Ест из шприца. Не видит. Лицо вон, как через
мясорубку…
– Ты уже изменила жизнь,
девочка, – прошептала Лидия Ивановна. – Ты просто сама ещё не понимаешь. И люби
его, люби. Ему это нужно. И тебе тоже.
«Девочка»… Так Верку не
называла даже мать. А потом все только и звали потаскухой. Она плакала и
плакала… И как будто легче ей становилось.
Лидия Ивановна позвала Веру к
себе. «Чайку попьём, отдохнёшь, помоешься». Чувствовала старая женщина, сама
пережившая нечеловеческое горе, что, отпусти она ее сейчас, она не только не
вернётся в храм, но произойдёт что-то страшное.
… Лидия Ивановна тихонько
закрыла за собой дверь. Отец Евгений сел рядом с Веркой на кровать.
– Прости меня, Вера, – не то
я вчера сказал, не о том, – долетели до неё тихие слова батюшки.
Вера рассказывала ему, как
родила, услышала тихий писк и как будто солнце для неё взошло. «Всё, всё будет
теперь хорошо!» – думала она.
А потом были слова врачей про
то, что урод, что смертник, кто-то даже про «неведому зверушку» сказал. И даже
показывать ей сына не хотели. Никому и в голову не могло прийти, что
«потаскуха» такого ребенка-урода не бросит.
Рассказывала, как в
...Ещёреанимацию к нему рвалась, а ее не пускали: «Иди уже домой. Родила нам тут…».
Как ничего не говорили – почему такой. «Шляться надо было меньше»,
Лидия Ивановна позвала Веру к
себе. «Чайку попьём, отдохнёшь, помоешься». Чувствовала старая женщина, сама
пережившая нечеловеческое горе, что, отпусти она ее сейчас, она не только не
вернётся в храм, но произойдёт что-то страшное.
… Лидия Ивановна тихонько
закрыла за собой дверь. Отец Евгений сел рядом с Веркой на кровать.
– Прости меня, Вера, – не то
я вчера сказал, не о том, – долетели до неё тихие слова батюшки.
Вера рассказывала ему, как
родила, услышала тихий писк и как будто солнце для неё взошло. «Всё, всё будет
теперь хорошо!» – думала она.
А потом были слова врачей про
то, что урод, что смертник, кто-то даже про «неведому зверушку» сказал. И даже
показывать ей сына не хотели. Никому и в голову не могло прийти, что
«потаскуха» такого ребенка-урода не бросит.
Рассказывала, как в
реанимацию к нему рвалась, а ее не пускали: «Иди уже домой. Родила нам тут…».
Как ничего не говорили – почему такой. «Шляться надо было меньше», – и
всё.
– Мне страшно на него было
смотреть, больно. Непонятно, как жить. Но бросить-то как?! Живое же… Уж какой
есть. Сама виновата.
Из роддома врачи провожали ее
молчанием.
– Надо же… Кто бы мог
подумать, – сказала вдруг старенькая акушерка. – Тут здоровых бросают. А
эта…
Рассказывала Вера, как дома
пила с горя. Впервые в жизни. В себя приходила, только когда Мишутка от голода
кричал. Молоко у неё пропало, и она давала ему дешёвую смесь. Сил сосать у него
не было, и она кормила его из шприца, как научили в роддоме. Он срыгивал, а она
опять кормила. И так часами. Как гулять с ним не выходила, людей боялась. Как из
окна с сыном чуть не выбросилась. Жить-то как и на что? Но что-то остановило
ее.
– А я, Лен, сидел, слушал всё
это, и мне казалось, что я прикоснулся к чуду, – говорил отец Евгений. – Вот
грешница передо мной, видавшая виды, прожжённая, всеми презираемая. Нами –
такими чистыми, порядочными. А ведь шелуха всё это, случайное, наносное. Под
этой грязью – сердце, светлое, доброе. Смелое сердце. Которое не побоялось ношу
такую на себя взвалить. Ни на секунду ведь не задумалась она аборт сделать или бросить
своего Мишутку. А ведь никто от неё не ожидал. Как же мы ошибаемся в людях,
Лен. Как ошибаемся! Это так страшно! Душа какая у неё! Больная, а живая,
любящая! И я со своим: «Нагрешила…». Ох, Господи!
«Сначала полюби, а потом
учи»
А ещё вспоминал отец Евгений
слова своего старенького духовника из Лавры: «Сначала полюби, образ Божий в
человеке увидь, а потом учи! Слышишь, сынок! Полюби! Самого последнего
грешника! Тогда сердце тебе правильные слова подскажет, не казённые. Мы же,
священники, иногда что-то умное, духовное скажем и пошли своей дорогой. Дела,
требы. А боль и горе человека не видим. Прошли мимо этой боли и забыли. И
пропал человек. Окаменела душа. А ведь он к нам как ко Христу пришёл. Всегда
помни об этом! Не дай Бог мимо горя пройти, оттолкнуть. Не дай Бог!»
На следующий день несколько
женщин из храма отца Евгения убирали в Веркиной захламлённой квартире.
Рассказал он им всё. Кто-то принёс старенькую детскую кроватку, белье,
ползуночки. Матушка Ирина отдала коляску. Скинулись на памперсы, на питание.
Медсестра Валентина Петровна, прихожанка, через день заходила проведать
Мишутку. Девчонки с клироса забегали с ним погулять.
Верка сначала все больше
...Ещёлежала и плакала. А потом начала
А ещё вспоминал отец Евгений
слова своего старенького духовника из Лавры: «Сначала полюби, образ Божий в
человеке увидь, а потом учи! Слышишь, сынок! Полюби! Самого последнего
грешника! Тогда сердце тебе правильные слова подскажет, не казённые. Мы же,
священники, иногда что-то умное, духовное скажем и пошли своей дорогой. Дела,
требы. А боль и горе человека не видим. Прошли мимо этой боли и забыли. И
пропал человек. Окаменела душа. А ведь он к нам как ко Христу пришёл. Всегда
помни об этом! Не дай Бог мимо горя пройти, оттолкнуть. Не дай Бог!»
На следующий день несколько
женщин из храма отца Евгения убирали в Веркиной захламлённой квартире.
Рассказал он им всё. Кто-то принёс старенькую детскую кроватку, белье,
ползуночки. Матушка Ирина отдала коляску. Скинулись на памперсы, на питание.
Медсестра Валентина Петровна, прихожанка, через день заходила проведать
Мишутку. Девчонки с клироса забегали с ним погулять.
Верка сначала все больше
лежала и плакала. А потом начала в себя приходить. Подолгу на руках с сыном
сидела, что-то говорила ему. Целовала в невидящие глазки, в изуродованное лицо.
Ловила мимолётную его улыбку. И страшно ей было, и хорошо. Что-то незнакомое,
горячее подкатывало к горлу и заставляло биться сердце. Она, наконец, была
нужна. И был тот, кого она любила.
– Да, любовь всем нужна, –
повторил отец Евгений.
… Мишутка умер в десять
месяцев. Рано утром. Так же у Верки на руках. Когда в обед зашла к ним
Валентина Петровна, она все так и сидела с ним. Что-то бормотала и целовала,
целовала. В глазки, в носик. Еле забрали у неё маленькое тельце.
Хоронил мальчика приход.
Верку увезла скорая. Подумали все, что сошла она с ума.
– Но ничего, через месяц
выкарабкалась, – рассказывал отец Евгений. Мы ее сначала у себя с матушкой
поселили. Все равно боялись, что сделает с собой что-то. В храм с собой за
ручку водили. Одну не оставляли. А потом она домой ушла. На рынок свой
вернулась. Но в церковь приходила, в трапезной помогала. На могилку каждый день
бегала. К тому, кому она была нужна. И кто ей был нужен. Иногда срывалась,
пила. Много всего было за это время. Больше десяти лет прошло. Долго
рассказывать.
– А сейчас она как?
Посмотреть бы на неё.
– Так ты же ее видела.
– Я?
– Помнишь, в прошлом году к
отцу Димитрию в село на храмовым праздник ездили? Она же тебя своими варениками
угощала… Что глаза-то вытаращила? Верка это была.
… Я вспомнила ту женщину.
Полную, красивую, тихую. Мирную. Да, она была именно мирной. Рядом с ней было
тепло. Отец Димитрий тогда хвалился, что Вера – их храмовый повар и лучше во
всей епархии не найти. Мужа ее вспомнила, тоже тихого, молчаливого. Вроде
Игорем звали. Он староста в храме. И трое пацанов у них.
– Это его дети. Он вдовец.
...ЕщёКак-то заехал к нам на приход и приглянулась ему Верка. Она долго поверить не
могла. Грязной себя считала, потаскухой. Да и люди шептали ему: «Ты что, она
же…». Но упрямый он, не слушал никого. Теперь вот семья. Молчун он, тихий, но
не дай Бог кому косо на жену взглянуть. Да и не смотрит никто. Забыли все
давно. Только я вот помню. И стыдно мне, и больно. Прошёл я тогда мимо
Веркиного горя. И если бы не Лидия Ивановна, что было бы? Страшно, Лен!
Страшно! Как же легко погубить человека. Просто пройдя мимо. А у него же тоже
душа, у самого пропащего грешника. Увидеть ее надо – душу эту. Легко погубить,
да. Но и спасти легко. Как Лидия Ивановна.
… Я вспомнила ту женщину.
Полную, красивую, тихую. Мирную. Да, она была именно мирной. Рядом с ней было
тепло. Отец Димитрий тогда хвалился, что Вера – их храмовый повар и лучше во
всей епархии не найти. Мужа ее вспомнила, тоже тихого, молчаливого. Вроде
Игорем звали. Он староста в храме. И трое пацанов у них.
– Это его дети. Он вдовец.
Как-то заехал к нам на приход и приглянулась ему Верка. Она долго поверить не
могла. Грязной себя считала, потаскухой. Да и люди шептали ему: «Ты что, она
же…». Но упрямый он, не слушал никого. Теперь вот семья. Молчун он, тихий, но
не дай Бог кому косо на жену взглянуть. Да и не смотрит никто. Забыли все
давно. Только я вот помню. И стыдно мне, и больно. Прошёл я тогда мимо
Веркиного горя. И если бы не Лидия Ивановна, что было бы? Страшно, Лен!
Страшно! Как же легко погубить человека. Просто пройдя мимо. А у него же тоже
душа, у самого пропащего грешника. Увидеть ее надо – душу эту. Легко погубить,
да. Но и спасти легко. Как Лидия Ивановна. Просто согреть. Поплакать вместе. Не
на шелуху смотреть, а на сердце. Не побояться испачкаться. Сердцем сердца
коснуться. Полюбить. Любовь меняет всё. Жизнь, мир, судьбы. Она всё может.
Главное – не оттолкнуть!
10.07.2019 ЕЛЕНА КУЧЕРЕНКО
Иду
утром домой. На подъезде объявление: "Дорогие соседи! Сегодня примерно в
9.20 у проходной двери были утеряны 120 руб. Если кто нашел, занесите,
пожалуйста, в кв. 76 Антонине Петровне. Пенсия 3640 руб.". Я откладываю
120 рублей, поднимаюсь, звоню. Открывает бабушка в фартуке. Только увидела меня,
протягивающего деньги, сразу обниматься, причитать и в слезы счастья.
И
рассказала: "Пошла за мукой, вернувшись, вынимала ключи у подъезда -
деньги-то, наверное, и проронила". НО! Деньги брать отказалась наотрез!
Оказалось, за пару часов я уже шестой (!!!) "нашел" бабулины деньги!
Люди, я вас люблю за то, что вы такие!!!
Работаю
...Ещёв кафе быстрого питания. Сегодня утром мужчина подошел к кассе и сказал:
"За мной стоит девушка, я ее не знаю. Но я хотел бы заплатить за ее кофе.
Передайте ей "Хорошего дня". Эта девушка сильно удивилась сперва… а
затем сделала то же самое для следующего за ней в очереди человека. И так 5 раз
подря
Иду
утром домой. На подъезде объявление: "Дорогие соседи! Сегодня примерно в
9.20 у проходной двери были утеряны 120 руб. Если кто нашел, занесите,
пожалуйста, в кв. 76 Антонине Петровне. Пенсия 3640 руб.". Я откладываю
120 рублей, поднимаюсь, звоню. Открывает бабушка в фартуке. Только увидела меня,
протягивающего деньги, сразу обниматься, причитать и в слезы счастья.
И
рассказала: "Пошла за мукой, вернувшись, вынимала ключи у подъезда -
деньги-то, наверное, и проронила". НО! Деньги брать отказалась наотрез!
Оказалось, за пару часов я уже шестой (!!!) "нашел" бабулины деньги!
Люди, я вас люблю за то, что вы такие!!!
Работаю
в кафе быстрого питания. Сегодня утром мужчина подошел к кассе и сказал:
"За мной стоит девушка, я ее не знаю. Но я хотел бы заплатить за ее кофе.
Передайте ей "Хорошего дня". Эта девушка сильно удивилась сперва… а
затем сделала то же самое для следующего за ней в очереди человека. И так 5 раз
подряд!
Я
тяжело болела ангиной. Дома была одна, не могла даже встать с кровати и плакала
от беспомощности. Моя собака сидела рядом с кроватью и смотрела на меня с
беспокойством. Потом ушла и вернулась с огромной вонючей замусоленной костью:
она, видимо, у нее была припрятана на черный день. Кьяра положила кость на
подушку и подталкивала носом к моему лицу - "Погрызи!".
Нашла
сегодня мобильник покойного мужа. Зарядила. Оказалось, там есть новые
сообщения. Дочка шлет и шлет их ему: рассказывает все важные новости и вообще
как у нас дела...
Как-то
увидел на улице бабушку, продавала всего 1 единственный комнатный цветок
фиалку. Стало ее жалко, заплатил раз в 10 дороже чем она просила. Она со
слезами: "побежала я в магазин куплю деду колбасу". Принес цветок
домой, на следующее утро он расцвел.
Давно
не было такой грозы, как сегодня. На работе сказали, что кто-то отирается около
моей машины. Я бросился на улицу. Все было по-прежнему, кроме люка в крыше:
кто-то задвинул его поплотнее, чтобы машина не пострадала в непогоду.
В
магазине ко мне подошла маленькая девочка и попросила: "Возьми меня на
ручки". Я так и сделала, подумав, что она потерялась. Малышка просто
обняла меня, а потом спрыгнула. Я уставилась на нее, а она объяснила:
-
Хотела, чтоб ты улыбнулась.
Я
так и прыснула со смеху.
Недавно
возвращалась из института и возле станции метро "Автозаводская"
увидела ветерана войны. Он сидел рядом с планшетом, на котором были медали и
ордена... Его награды, который он заслужил на войне. Он продавал их, чтобы
купить себе хоть какой-то еды. Я подошла, вытащила все содержимое кошелька и
отдала ему со словами: "Возьмите все мои деньги, но не продавайте свою
честь и доблесть за гроши людям, которые этого недостойны..." Он
расплакался, взял деньги, собрал ордена в ладони и поцеловал их, а потом тихо
сквозь слезы произнес: "Спасибо, дочка". В такие моменты мне кажется,
что я смогу изменить мир. Они дают мне надежду.
Давайте
делать друг другу маленькие приятности. От этого не только наши души, но и весь
мир станет светлее и добрее.
ЭЛЕКТРИЧКЕ. РАССКАЗ СВЯЩЕННИКА. Не так давно один из пользователей интернета (Михаил имя ему) выложил в одной из социальных сетей небольшой рассказ, претерпевший за короткое время множество «перепостов». Вот его содержание (за исключением нецензурных выражений):«Еду я в электричке Москва-Петушки. Входит бомж с Курского вокзала. Синяк синяком. Морда опухшая.
На вид лет тридцать. Оглядевшись, начинает:— Граждане господа, три дня не ел.
Честно. Воровать боюсь, потому что сил нет убежать. А есть очень хочется. Подайте, кто сколько сможет. На лицо не смотрите — пью я. И то, что дадите, наверное, тоже пропью! — и пошел по вагону.Народ у нас добрый: быстро накидали
бомжу рублей пятьсот. В конце вагона бомж остановился, повернулся к пассажирам лицом, поклонился в ноги:— Спасибо, граждане-господа! Дай Вам всем Бог!И тут вдруг сидящий у последнего окна злобного вида мужик, чем-то похожий на селекционера Лысенко,
только в очках, вдруг как заорет на бомжа:— Мразь, гнида, поби...Ещё«МЫТАРЬ И ФАРИСЕЙ» В
ЭЛЕКТРИЧКЕ. РАССКАЗ СВЯЩЕННИКА. Не так давно один из пользователей интернета (Михаил имя ему) выложил в одной из социальных сетей небольшой рассказ, претерпевший за короткое время множество «перепостов». Вот его содержание (за исключением нецензурных выражений):«Еду я в электричке Москва-Петушки. Входит бомж с Курского вокзала. Синяк синяком. Морда опухшая.
На вид лет тридцать. Оглядевшись, начинает:— Граждане господа, три дня не ел.
Честно. Воровать боюсь, потому что сил нет убежать. А есть очень хочется. Подайте, кто сколько сможет. На лицо не смотрите — пью я. И то, что дадите, наверное, тоже пропью! — и пошел по вагону.Народ у нас добрый: быстро накидали
бомжу рублей пятьсот. В конце вагона бомж остановился, повернулся к пассажирам лицом, поклонился в ноги:— Спасибо, граждане-господа! Дай Вам всем Бог!И тут вдруг сидящий у последнего окна злобного вида мужик, чем-то похожий на селекционера Лысенко,
только в очках, вдруг как заорет на бомжа:— Мразь, гнида, побираешься, денег просишь. А мне, может, семью нечем кормить. А меня, может, уволили третьего дня. Но я вот не прошу, как ты, мразь.Услышав это, бомж вдруг достает из всех своих карманов всё, что у него есть (тысячи две, наверное, разными бумажками с мелочью), и протягивает мужику:— На, возьми. Тебе надо.— Что? — фонареет мужик.— Возьми! Тебе нужнее! А мне еще дадут. Люди же добрые! — сует деньги мужику в руки, отворачивается, распахивает двери и уходит в тамбур. — Эй, стой! — вскакивает
мужик и с деньгами в руках выбегает за бомжом в тамбур.Весь вагон, не сговариваясь, замолчал. Минут пять мы все внимательно слушали диалог в тамбуре. Мужик кричал, что люди — дрянь. Бомж уверял, что люди добры и прекрасны. Мужик пытался вернуть деньги бомжу, но тот обратно денег не брал. Кончилось всё тем, что бомж
пошел дальше, а мужик остался один. Возвращаться он не спешил. Закурил сигарету.Поезд остановился на
очередной станции. Вышли и вошли пассажиры. Мужик, докурив сигарету, тоже вошел обратно в вагон и присел на свое место у окна. На него никто особо не обращал
внимания. Вагон уже жил своей обычной жизнью. Поезд иногда останавливался. Кто-то выходил, кто-то входил. Проехали остановок пять. Вот уже и моя станция. Я встал и пошел на выход. Проходя мимо мужика, я бросил на
него беглый взгляд. Мужик сидел, отвернувшись к окну, и плакал».
Несёт
нас поезд жизни в никуда,
А в
общем-то и даже ниоткуда.
Летят
недели, месяцы, года...
И не
узнать доедем мы докуда.
Промчались
остановку "Детский сад",
И
где-то в прошлом остановка"Школа".
Когда
конфетке и мороженке был рад,
И
лимонад был лучше пепси-колы.
Промчались
остановку "Институт",
Любовные
интриги, стройотряды.
Хоть
не у всех через неё маршрут,
Но
возрасту тому все были рады.
Доехали
до станции "Любовь",
Проехали
и станцию "Разлука".
Кипит
адреналин, играет кровь,
Но
были станции "Отчаянье" и "Скука".
На
станции "Семья" на тормозах
Остановился
поезд наш надолго.
У
многих слёзы счастья на глазах,
А у
кого-то просто чувство долга.
Одни
судьбу свою благодарят
И не
желают в жизни перемены.
Другие
о свободе говорят,
<...Ещё
Несёт
нас поезд жизни в никуда,
А в
общем-то и даже ниоткуда.
Летят
недели, месяцы, года...
И не
узнать доедем мы докуда.
Промчались
остановку "Детский сад",
И
где-то в прошлом остановка"Школа".
Когда
конфетке и мороженке был рад,
И
лимонад был лучше пепси-колы.
Промчались
остановку "Институт",
Любовные
интриги, стройотряды.
Хоть
не у всех через неё маршрут,
Но
возрасту тому все были рады.
Доехали
до станции "Любовь",
Проехали
и станцию "Разлука".
Кипит
адреналин, играет кровь,
Но
были станции "Отчаянье" и "Скука".
На
станции "Семья" на тормозах
Остановился
поезд наш надолго.
У
многих слёзы счастья на глазах,
А у
кого-то просто чувство долга.
Одни
судьбу свою благодарят
И не
желают в жизни перемены.
Другие
о свободе говорят,
Сойдут
они на станции "Измена".
А
поезд не меняет свой маршрут,
Всю
жизнь свою из окон его видим.
Кто
дальше едет, кто-то сходит тут,
Но в
результате все из него выйдем.
Посадим
мы в него своих детей,
У
поезда нет станции "Конечной".
Его
маршрут - от самых первых дней,
Наверное,
до полустанка "Вечноcть"...
Никто
не знает наперёд,
Кого
и с кем судьба сведёт:
Кто
будет друг, кто будет враг,
А
кто знакомый, просто так.
Кто
осчастливит, кто предаст,
Кто
отберёт, кто всё отдаст,
Кто
пожалеет дел и слов,
А
кто разделит хлеб и кров.
С
кем можно всё, до простоты,
А с
кем и не рискнёшь на "ты",
Кому-то
сердце распахнёшь,
А
перед кем-то дверь замкнёшь.
В
кого-то веришь, как в себя,
Кого-то
терпишь, не любя,
С
одним и в горе хоть куда,
С
другим и в радости беда.
Никто
не знает наперёд,
Что
нас на белом свете ждёт:
Кого
блистательный успех,
Кого
позор за тяжкий грех.
Всю
жизнь везение-одним,
Боль
и страдания-другим.
Одним
- за правду вечный бой,
Другим
- и ложь сама собой.
Так
и живём мы на земле-
И в
благодетели, и в зле.
Грешим
на молодость, порой,
На
обстоятельства и строй.
Чужим
ошибкам счёт ведём...
И
лишь своих не признаём,
Друзей
обидеть норовим...
И
непростительно язвим.
Молчим,
когда пора кричать,
Кричим,
где надобно молчать,
Святынями
не дорожим.
А
перед серостью дрожим.
Лелеем
собственное "Я",
То
обвиняя, то кляня,
Исходим
в вечной суете,
Глядишь...и
мы уже не те...
Никто
не знает наперёд,
К
чему всё это приведёт.
А
жизнь уходит, между тем,
Частично
или...
Насовсем...
P.S.
Автор не известен. Грустно но точно...
Отец
Павел, монах, рассказал мне случай, происшедший с ним. Он рассказал его, как
будто все так и должно было быть. Меня же этот случай поразил, и я его
перескажу, думаю, что он удивителен не только для меня.
На
улице к отцу Павлу подошла женщина и попросила его сходить к ее сыну.
Исповедать. Назвала адрес.
- А
я очень торопился, - сказал отец Павел, - и в тот день не успел. Да,
признаться, и адрес забыл. А еще через день рано утром она мне снова
встретилась, очень взволнованная, и настоятельно просила, прямо умоляла пойти к
сыну. Почему-то я даже не спросил, почему она со мной не шла. Я поднялся по
лестнице, позвонил. Открыл мужчина. Очень неопрятный, молодой, видно сразу, что
сильно пьющий. Смотрел на меня дерзко, я был в облачении. Я поздоровался,
говорю: ваша мама просила меня к вам зайти.
Он
...Ещёвскинулся: "Ладно врать, у меня мать пять лет как умерла". А на стене
ее фотография, среди других. Я показываю на фото,
Отец
Павел, монах, рассказал мне случай, происшедший с ним. Он рассказал его, как
будто все так и должно было быть. Меня же этот случай поразил, и я его
перескажу, думаю, что он удивителен не только для меня.
На
улице к отцу Павлу подошла женщина и попросила его сходить к ее сыну.
Исповедать. Назвала адрес.
- А
я очень торопился, - сказал отец Павел, - и в тот день не успел. Да,
признаться, и адрес забыл. А еще через день рано утром она мне снова
встретилась, очень взволнованная, и настоятельно просила, прямо умоляла пойти к
сыну. Почему-то я даже не спросил, почему она со мной не шла. Я поднялся по
лестнице, позвонил. Открыл мужчина. Очень неопрятный, молодой, видно сразу, что
сильно пьющий. Смотрел на меня дерзко, я был в облачении. Я поздоровался,
говорю: ваша мама просила меня к вам зайти.
Он
вскинулся: "Ладно врать, у меня мать пять лет как умерла". А на стене
ее фотография, среди других. Я показываю на фото, говорю: "Вот именно эта
женщина просила вас навестить". Он с таким вызовом: "Значит, вы с
того света за мной пришли?" - "Нет, - говорю, - пока с этого. А вот
то, что я тебе скажу, ты выполни: завтра с утра приходи в храм" - "А
если не приду?" - "Придешь: мать просит. Это грех - родительские
слова не исполнять". И он пришел. И на исповеди его прямо трясло от
рыданий, говорил, что он мать выгнал из дому. Она жила по чужим людям и вскоре
умерла. Он даже и узнал-то потом, даже не хоронил.
Он
пришел в тот день. А вечером я последний раз встретил его мать. Она была очень
радостная. Платок на ней был белый, а до этого темный. Очень благодарила и
сказала, что сын ее прощен, так как раскаялся и исповедался, и что она уже с
ним виделась. Тут я уже сам, с утра, пошел по его адресу. Соседи сказали, что
вчера он умер, увезли в морг.
Вот
такой рассказ отца Павла. Я же, грешный, думаю: значит, матери было дано видеть
своего сына с того места, где она была после своей земной кончины, значит, ей
было дано знать время смерти сына. Значит, и там ее молитвы были так горячи,
что ей было дано воплотиться и попросить священника исповедать и причастить
несчастного раба Божия. Ведь это же так страшно - умереть без покаяния, без
причастия.
И
главное: значит, она любила его, любила своего сына, даже такого, пьяного, изгнавшего
родную мать. Значит, она не сердилась, жалела и, уже зная больше всех нас об
участи грешников, сделала все, чтобы участь эта миновала сына».
/ Владимир Крупин
ДЕВУШКА С КОСОЙ
Елена Гай.
Гроза гремела, ливень шёл
стеною
И ветер дул, кусты к земле
клоня.
Мужчина с непокрытой головою
По лужам брёл, судьбу свою
кляня.
"Как я устал! Работу
ненавижу!
Жена достала! Денег вечно
нет!
На доме где-то протекает
крыша!
Машина встала! Столько разных
бед!"
Промок до нитки и замёрз до
дрожи,
Был зол на всех - на близких,
на чужих!
И, глядя в небо, спрашивал:
"О Боже!
Зачем меня всё время бьёшь
под дых?!"
И тут на небе молния
сверкнула,
Да так, что ослепила мужика!
Нога с дороги мокрой
соскользнула,
Упал мужик, ударившись
слегка.
Из грязи поднимаясь,
чертыхался:
"Ну как же может столько
не везти?!"
Вдруг нежный голос издали
раздался:
"Мужчина, я могу Вас
подвезти!"
Из новой белоснежной иномарки
Махала ему девушка рукой.
"
...ЕщёДЕВУШКА С КОСОЙ
Елена Гай.
Гроза гремела, ливень шёл
стеною
И ветер дул, кусты к земле
клоня.
Мужчина с непокрытой головою
По лужам брёл, судьбу свою
кляня.
"Как я устал! Работу
ненавижу!
Жена достала! Денег вечно
нет!
На доме где-то протекает
крыша!
Машина встала! Столько разных
бед!"
Промок до нитки и замёрз до
дрожи,
Был зол на всех - на близких,
на чужих!
И, глядя в небо, спрашивал:
"О Боже!
Зачем меня всё время бьёшь
под дых?!"
И тут на небе молния
сверкнула,
Да так, что ослепила мужика!
Нога с дороги мокрой
соскользнула,
Упал мужик, ударившись
слегка.
Из грязи поднимаясь,
чертыхался:
"Ну как же может столько
не везти?!"
Вдруг нежный голос издали
раздался:
"Мужчина, я могу Вас
подвезти!"
Из новой белоснежной иномарки
Махала ему девушка рукой.
"Я весь в грязи, машину
пачкать жалко!"
"Да ничего, садитесь! Не
впервой!"
Машина в даль неслась,
качаясь зыбко,
Дождь дворники сгоняли со
стекла.
А девушка с приветливой
улыбкой
С попутчиком беседу начала.
О том, о сём. О жизни, о
погоде...
Мужик в машине тёплой
разомлел
И девушку, одетую по моде,
Наглея, он разглядывать
посмел.
Плащ чёрный с капюшоном,
элегантный,
И на плече пшеничная коса.
И голос у красавицы приятный,
И яркие зелёные глаза.
"Откуда же взялась такая
краля
Ты в захолустье нашем?
Расскажи!
Ты замужем, красивая такая?
Колечко есть на пальце?
Покажи!"
"Не замужем! А Вам какое
дело?
У Вас же есть, наверное,
семья?"
"Семья давно мне эта
надоела
И жизнь не удаётся у
меня."
"Ну без проблем!Раз Вам
всё надоело,
То заберу Вас навсегда с
собой!"
У мужика глазёнки заблестели:
"Я буду рад отправиться
с тобой!
А как зовут тебя, моя ты зая?
Скорей своё мне имя
назови!"
"Да Смерть меня зовут!
И к Вам
пришла я!"
У мужика вдруг ёкнуло в
груди.
"Ну что за шутки?! Я
тебе не верю!
Я молодой, мне рано умирать!
Работу никому я не доверю,
Да и детей мне надо
поднимать!"
"Вон книга в бардачке
лежит, достаньте!
Откройте и читайте - всё про
Вас!
Вы жизнь свою не любите и
знайте:
Сейчас проходит Ваш последний
час!"
Мужик от страха в панике
забился,
В салоне заметался:
"Отпусти!
Возможно я тогда погорячился!
Прошу тебя, меня сейчас
прости!"
Он дёргал ручку на двери в
смятеньи
Надеясь, что от Смерти
убежит.
И вдруг увидел сзади, на
сиденье
Коса большая острая лежит!
От ужаса его
перекосило!
Он заорал: "Убийца!!!
Отпусти!!!
Людей ты миллионы погубила
И мне ты хочешь голову
снести?!!!"
У девушки глаза сверкнули
гневом,
И закричала: "Нет у вас
стыда!
Так значит я убийца?!
Сволочь?! Демон?!!
В грехах людских виновна я
всегда?!!!
Да вы же сами, люди, виноваты
В своих смертях! Не любите вы
жить!
Зато, когда приходит час
...Ещёрасплаты,
"Вон книга в бардачке
лежит, достаньте!
Откройте и читайте - всё про
Вас!
Вы жизнь свою не любите и
знайте:
Сейчас проходит Ваш последний
час!"
Мужик от страха в панике
забился,
В салоне заметался:
"Отпусти!
Возможно я тогда погорячился!
Прошу тебя, меня сейчас
прости!"
Он дёргал ручку на двери в
смятеньи
Надеясь, что от Смерти
убежит.
И вдруг увидел сзади, на
сиденье
Коса большая острая лежит!
От ужаса его
перекосило!
Он заорал: "Убийца!!!
Отпусти!!!
Людей ты миллионы погубила
И мне ты хочешь голову
снести?!!!"
У девушки глаза сверкнули
гневом,
И закричала: "Нет у вас
стыда!
Так значит я убийца?!
Сволочь?! Демон?!!
В грехах людских виновна я
всегда?!!!
Да вы же сами, люди, виноваты
В своих смертях! Не любите вы
жить!
Зато, когда приходит час
расплаты,
Пощады начинаете просить!
Друг друга убиваете вы сами,
Из мести, в пьяных драках, на
войне!
Да вы же все чудовищами
стали!
А гадости кричите обо мне!
Себя вы божествами возомнили,
Вершителями судеб и смертей,
Как будто вас всех правом
наделили
Чтоб убивать и женщин, и
детей!
А я лишь провожаю ваши души,
Когда пора приходит, на тот
свет.
И думаете, мне приятно
слушать
Проклятья, что вы шлёте мне
во след?!
Ведь я смотрю на вас и
ужасаюсь!
Мне, Смерти, страшно! Я боюсь
людей!
Я пыткам вашим часто
поражаюсь!
Страшнее человека нет
зверей!"
И Смерть на руки голову
склонила,
В отчаянье рыдая в тишине.
И вдруг в машине дверцу
отворила:
"Идите уже к детям и к
жене..."
Мужик сидел, не мог
пошевелиться:
"Тогда скажи, зачем тебе
коса?"
"Да всё надеюсь, может
пригодится -
Тропинка в рай бурьяном
заросла....
Идите и всем людям
расскажите:
Пора ошибки срочно
исправлять!
Любите жизнь! Цените!
Берегите!
Когда приду - уж поздно
горевать.....
"Никто
не смеётся над Богом в больнице...
Никто
не смеётся над Ним на войне,
Там
вера в сердцах начинает искриться,
И
чаще молитвы звучат в тишине.
Никто
не смеётся над Ним при пожаре,
И
всем не до смеха, когда идёт смерч,
При
голоде и при подземном ударе,
Насмешки
проходят, меняется речь...
Слетает
с лица вдруг надменная маска,
Когда
самолет начинает трясти...
Никто
не заявит, что Бог - это сказка,
Преступника
встретив на узком пути...
Никто
не воскликнет, что вера - для глупых,
Услышав
смертельный диагноз врача...
И с
пеной у рта, спорить мало кто будет,
Когда
встретит взгляд своего палача...
Машина
на скорости... Ты на дороге...
Вот
резкий обрыв... Вот об камень висок...
Вот
- пуля шальная, беда на пороге...
От
смерти ты только - на волосок...
Откуда
ты знаешь, смеющийся ныне...
Что
...Ещёждёт тебя завтра, что там в
"Никто
не смеётся над Богом в больнице...
Никто
не смеётся над Ним на войне,
Там
вера в сердцах начинает искриться,
И
чаще молитвы звучат в тишине.
Никто
не смеётся над Ним при пожаре,
И
всем не до смеха, когда идёт смерч,
При
голоде и при подземном ударе,
Насмешки
проходят, меняется речь...
Слетает
с лица вдруг надменная маска,
Когда
самолет начинает трясти...
Никто
не заявит, что Бог - это сказка,
Преступника
встретив на узком пути...
Никто
не воскликнет, что вера - для глупых,
Услышав
смертельный диагноз врача...
И с
пеной у рта, спорить мало кто будет,
Когда
встретит взгляд своего палача...
Машина
на скорости... Ты на дороге...
Вот
резкий обрыв... Вот об камень висок...
Вот
- пуля шальная, беда на пороге...
От
смерти ты только - на волосок...
Откуда
ты знаешь, смеющийся ныне...
Что
ждёт тебя завтра, что там впереди?
Смеяться
легко, пока Бог даёт силы,
Прощая
ошибки твои и грехи.
Смеяться
легко под греховные мысли...
И
под одобряющий взгляд пьяных глаз,
Но
Милостив Бог и дыхание жизни,
Ещё
оставляет, даря тебе шанс!"
Когда
я умру?
Рассказ
детского хирурга
Лет
15 назад ночью забегает к нам в ординаторскую сестра из приёмного покоя.
–
Пациент тяжелый во второй операционной!
Я
– туда, бригада уже собралась, на столе девочка лет шести. Пока одевался и
стерилизовался, узнал подробности. В автоаварию попала семья из четырех
человек. Отец, мать и двое детей: близнецы мальчик и девочка. Больше всех
пострадала девочка. Мать, отец и её брат почти не пострадали – царапины и
гематомы. У девочки переломы, тупые травмы, рваные раны и большая потеря
крови.
Через
пару минут приходит анализ крови, и вмести с ним известие, что именно третьей
положительной у нас сейчас нет. Вопрос критический – девочка
"тяжелая", счет на минуты. Срочно сделали анализ крови родителей. У
отца – вторая, у матери – четвёртая. Вспомнили про брата-близнеца, у него,
конечно, третья.
Они
...Ещёсидели на ска
Когда
я умру?
Рассказ
детского хирурга
Лет
15 назад ночью забегает к нам в ординаторскую сестра из приёмного покоя.
–
Пациент тяжелый во второй операционной!
Я
– туда, бригада уже собралась, на столе девочка лет шести. Пока одевался и
стерилизовался, узнал подробности. В автоаварию попала семья из четырех
человек. Отец, мать и двое детей: близнецы мальчик и девочка. Больше всех
пострадала девочка. Мать, отец и её брат почти не пострадали – царапины и
гематомы. У девочки переломы, тупые травмы, рваные раны и большая потеря
крови.
Через
пару минут приходит анализ крови, и вмести с ним известие, что именно третьей
положительной у нас сейчас нет. Вопрос критический – девочка
"тяжелая", счет на минуты. Срочно сделали анализ крови родителей. У
отца – вторая, у матери – четвёртая. Вспомнили про брата-близнеца, у него,
конечно, третья.
Они
сидели на скамейке в приёмном покое. Мать – вся в слезах, отец бледный, мальчик
– с отчаянием в глазах. Я подошёл к нему, присел так, чтобы наши глаза были на
одном уровне.
–
Твоя сестричка сильно пострадала, – сказал я.
–
Да, я знаю, – мальчик всхлипывал и потирал глаза кулачком. – Она сильно
ударилась...
–
Ты хочешь её спасти? Тогда мы должны взять у тебя кровь для неё.
Он
перестал плакать, посмотрел вокруг, РАЗМЫШЛЯЯ, ТЯЖЕЛО задышал и кивнул. Я
подозвал жестом медсестру.
–
Это тетя Света. Она отведёт тебя в процедурный кабинет и возьмет кровь. Тетя
Света очень хорошо умеет это делать, будет совсем не больно.
–
Хорошо. – мальчик ГЛУБОКО вздохнул и потянулся к матери. – Я люблю тебя, мам!
Ты самая лучшая! – Затем, к отцу – И тебя, папа, люблю. СПАСИБО за
велосипед.
После
операции, когда девочку перевели в реанимацию, возвращался в ординаторскую.
Заметил, что наш маленький герой лежит на кушетке в процедурной под одеялом.
Света оставила его отдохнуть после забора крови. Я подошёл к нему.
–
Где Катя? – спросил мальчик.
–
Она спит. С ней всё будет хорошо. Ты спас её.
–
А когда я УМРУ?
–
Ну... очень не скоро, когда будешь совсем старенький.
Сначала
я не понял его последнего вопроса, но потом меня осенило.
Мальчик
думал, что умрет после того, как у него возьмут кровь. Поэтому он прощался с
родителями. Он был уверен, что погибнет.
Он
реально жертвовал жизнью ради сестры. Понимаете, какой ПОДВИГ он совершил?
Самый настоящий.
Много
лет прошло, а у меня до сих пор мурашки каждый раз, когда вспоминаю эту
историю…
Встречают, отводя невольно взгляд,
И вывод составляют свой поспешно:
«В ущербности своей сам виноват!»
Оценивают класс автомобиля,
Как уровень достатка, и жильё,
Душевные черты обходят мимо,
Не может идеальность быть во всём.
Одежда временна, она порвётся,
Машину, дом – всё можно потерять,
Душа навеки с нами остаётся,
Её нельзя ни вырвать, ни отнять.
Когда в ней теплота, как луч рассвета,
И нежность, и любовь, и доброта.
Нет в жизни ничего ценней, чем это
Источник чувств душа – в ней красота!
...ЕщёЛюбовь Ясиневская Молю Тебя… О, Господи, прости!За мысль мою, порочное волнение,
От злобы, ненависти отведи,
Дай силы не поддаться искушению,
Накрой волной святого очищения.
Молю Тебя… О, Господи, прости!
Гордыню, злость, отсутствие смирения,
Дай силы мне покой приобрести,
Отторгнуть все душевные сомнения
Для истины святого лицезрения.
Молю Тебя… О, Господи, прости!
За боль и мести грубое желание
И от жестокости убереги,
Дай силы для здоровья обладания,
Облегчи жизнь под ношею страдания.
Молю Тебя… О, Господи, прости!
Мне зав
За мысль мою, порочное волнение,
От злобы, ненависти отведи,
Дай силы не поддаться искушению,
Накрой волной святого очищения.
Молю Тебя… О, Господи, прости!
Гордыню, злость, отсутствие смирения,
Дай силы мне покой приобрести,
Отторгнуть все душевные сомнения
Для истины святого лицезрения.
Молю Тебя… О, Господи, прости!
За боль и мести грубое желание
И от жестокости убереги,
Дай силы для здоровья обладания,
Облегчи жизнь под ношею страдания.
Молю Тебя… О, Господи, прости!
Мне зависть, сребролюбия желание,
Любить людей, как братьев научи,
Любить тебя и все твои создания,
Дай силы мне для жизни созерцания.
Любовь
Ясиневская
Ничто не вечно! Вышло горе,
Ушёл из жизни человек.
Пёс рядом лёг и умер вскоре,
Мир без хозяина померк.
Их души взвились к небосводу
И у небесных встали врат.
Там: «В рай с собаками нет входа!», -
Висит огромнейший плакат.
И человек проходит мимо,
Шагают души, вновь врата.
Без надписи, лишь старец мирный
Сидит, и горе – не беда.
«Простите, имени не знаю…»
«Апостол Пётр!» «Встрече рад!
А что за этими вратами?»
«Там счастье, рай, чудесный сад!»
«Войти с собакой вместе можно?»
«Дорога в рай открыта всем!»
«Понять всё это крайне сложно.
А первые врата зачем?»
«Там ад! Он с толку всех сбивает…
Дорогу в рай находит тот,
Друзей своих кто не бросает,
Входите, здесь покой вас ждёт!»