15 февраля 1955 года от опухоли мозга умер Довид Кнут – русский поэт, участник французского Сопротивления, муж Ариадны Скрябиной, старшей дочери композитора, рожденной вне брака, тоже участницы Сопротивления, убитой в июле сорок четвертого в Тулузе.

(Иногда мне кажется, что во французском Сопротивлении были сплошь одни русские, хотя это, конечно, не так. Впрочем, всё равно - число наших с вами соотечественников, участвовавших в Résistance, довольно велико - более 35 тысяч.)
Повторюсь: Довид Кнут – поэт, безусловно, русский; однако он один из немногих представителей еврейской диаспоры в русской культуре, которые сохранили свою связь с еврейством. Тут Юрий Терапиано совершенно прав.
Однако, как мне кажется, интересны не те стихи, где он пытается «найти в русском языке соответствующие слова для передачи библейских ощущений» (Ю. Терапиано), - эти стихи напоминают подчас переводные, хотя и включены практически во все антологии поэзии русской эмиграции, где встречается имя Довида Кнута,- а те, где эта кровная связь явлена другим способом, через совершенно русские стихи.
* * *
...Нужны были годы, огромные древние годы
Псалмов и проклятий, торжеств, ликований – и мглы,
Блистательных царств, урожаев, проказы, невзгоды,
Побед, беззаконий, хвалений и дикой хулы,
Нужны были годы, века безнадёжных блужданий,
Прокисшие хлебы и горький сжигающий мёд,
Глухие века пресмыканья, молитв и рыданий,
Пустынное солнце и страшный пустынный исход,
Мучительный путь сквозь пожары и дымы столетий,
Извечная скука, алчба, торжество и тоска,
Затем чтоб теперь на блестящем салонном паркете
Я мог поклониться тебе, улыбнувшись слегка.
Какие пески отдаляли далёкую встречу,
Какие века разделяли блуждающих нас,
А ныне мы вместе, мы рядом, и вот даже нечем
Засыпать пустыню и голод раскрывшихся глаз.
И только осталось твоё озарённое имя.
Как хлебом питаться им – жадную душу кормить,
И только осталось пустыми ночами моими
Звериную муку мою благодарно хранить.
Спокойно платить этой жизнью, отрадной и нищей,
За нежность твоих – утомлённых любовию – плеч,
За право тебя приводить на моё пепелище,
За тайное право: с тобою обняться и лечь.
С одной стороны, сразу вспоминается Константин Леонтьев, – однако переосмысленный, - с его известной фразой о том, что Моисей всходил на Синай, греки строили акрополи, а рыцари сражались на турнирах лишь для того, чтобы тот или иной буржуа благодушествовал на их наследии. С другой стороны, подспудно угадывается и Василий Розанов, которого Довид Кнут, безусловно, читал. Об этом у него даже есть в стихах:
...О Розанове ль, на столе лежащем
Вопросом, на который смерть – ответ,
Иль обо мне, бессонном подлежащем,
К которому сказуемого нет…
Разумеется, это русские стихи, но написанные человеком, который несет на плечах груз тысячелетий трагической истории своего народа. Кстати, первая книга Довида Кнута так и называлась – «Мои тысячелетия». Именно после выхода этой книги Ходасевич предсказал ее автору неплохое будущее. Потом были «Вторая книга стихов» (1928), «Парижские ночи» (1932), «Насущная любовь» (1938). Перед самым отъездом на прародину Довид Кнут выпустил «Избранные стихи», куда включил и палестинский цикл.
Наверное, самое известное стихотворение Довида Кнута – это «Кишиневские похороны». Нет-нет, ничего общего с еврейскими погромами! «Простой, - как пишет поэт, - обряд еврейских похорон и женщина из Книги Бытия». И еще – стихи в «Курьере» и «доверчивая гимназистка Оля». И «особенный, еврейско-русский воздух… Блажен, кто им когда-нибудь дышал». В этих стихах весь Довид Кнут. Но стихотворение слишком большое для заметки в соцсети, где обычно такие длинные тексты просто пробегают глазами, а стихи требуют чтения медленного, внимательного, вдумчивого.
Поэтому я остановился на другом стихотворении, взятом из цикла «Диалоги»:
- Порою меньше малой малости
(Дешевле всех врачей и всех аптек):
Две капли нежности, щепотку жалости –
И вот расцвел засохший человек.
Расцвел – засохший, полумертвый – ожил,
И в мир вошло веселое добро.
- Вы правы, друг. Любовь всего дороже,
Но у меня нет денег на метро.
Довид Кнут