Предыдущая публикация
Стена однозначности
Книга как повод
РОМАН СЕНЧИН
Мне нравится проза Антона Секисова. Нравится с первой книги, вернее, с рукописи первой его книги «Песок и золото», для обложки которой я, помнится, написал несколько слов. Было это в 2015 году.
За минувшее десятилетие я прочитал, кажется, всё, что было у Секисова опубликовано. Причём в срочном порядке – мой писатель, как говорится. А вот с повестью «Курорт» вышло иначе – получил рукопись ещё весной, но чтение отложил…
На протяжении многих лет в статьях, рецензиях, интервью я сетовал на то, что о современности пишут мало, призывал читать это малое, рассказывал о нём, пытался заинтересовать, а теперь читаю о современности с трудом, дозированно. Тяжело, больно. И чем лучше проза, тем тяжелее и больнее.
Вот осилил талантливо написанный (в первую очередь белградская линия) роман «Белград» Нади Алексеевой («Новый мир», 2024, №№ 8 и 9), а он потянул за собой «Курорт» Антона Секисова. Оба произведения о так называемых релокантах. Не эмигрантах. Эмигрант в нашем понимании нечто окончательное (хотя сколько их вернулось и в 1920–1940 х, и в конце 1980– 1990 х годов), а релокант вроде бы может в любой момент оказаться на родине, но почему-то мучается и страдает за её пределами.
Релокант становится типическим персонажем нашей литературы. Пусть опубликованных произведений пока немного (хотя мне трудно судить – за всем уследить невозможно), но до меня доходит множество неопубликованных (пока?) рассказов и повестей, где главные герои очень похожи на героев Алексеевой и Секисова.
Может быть, появятся и другие герои, другого масштаба и калибра, но сейчас мы видим вот таких – бесприютных, тоскующих, жалких.
Толстые журналы наши критики, кажется, не читают, и «Белград», только что ставший книгой (АСТ, «Редакция Елены Шубиной»), пока не вызвал серьёзного разговора, а на «Курорт» («Альпина. Проза») уже появилось немало откликов как литературных специалистов, так и с позволения сказать простых читателей. Интернет это наглядно демонстрирует. Надеюсь, завяжется и дискуссия, хотя дискуссии сейчас не приветствуются…
Самая интересная и провоцирующая на ответ рецензия появилась как раз на страницах «ЛГ» (№ 47) – «Детский сад, штаны на лямках» Вадима Левенталя. Автор отзывается о «Курорте» «доброжелательно». Но не потому, что это сильная проза (почти половину рецензии Левенталь доказывает, что Секисов слабый писатель, что даже «реальные смешные истории из жизни, свидетелями и участниками которых были кроме Секисова ещё некоторые другие люди, в том числе и ваш покорный слуга, талант Секисова умудрялся превращать в унылейшее соплежуйство»), а потому, что «все созданные Секисовым в «Курорте» портреты – жалкие и ничтожные». (Единственное исключение автор рецензии делает для «гражданской жены» главного героя повести Мити, которая осталась в России, где, по её словам: «Люди. Живут. Нормально».) Вадима Левенталя такие портреты откровенно радуют – сбежавший из родной страны и не должен быть иным.
Да, эмиграция, даже замаскируй её под слово «релокация» (во всех его смыслах), – вещь печальная и горькая. Ведь это признание поражения. Эмигрант/релокант не может быть сильным и значительным. Даже те, из третьей волны, что вернулись в годы перестройки и позже, – проигравшие, с ничем не вытравливаемым клеймом променявшего родину на заграницу.
Ну и эмигрантская/релокантская литература со времён, пожалуй, Андрея Курбского и до наших дней – это литература проигравших. И герои такой литературы, как правило, не Герцены и Бердяевы, а люди безвестные, «жалкие и ничтожные». Их можно считать выметенным или выметшимся сам собой сором, а можно… Ну, и Герцена с Бердяевым когда-то считали сором, который мешает развивать Россию, потом концепция поменялась (в отношении Герцена, судя по всему, не окончательно).
Митя из секисовского «Курорта», тридцатисемилетний бывший журналист, бежит в Грузию вскоре после объявления мобилизации осенью 2022 года. Через тот самый Верхний Ларс. Таких, как он, называли предателями, крысёнышами, трусами. Называли в основном те, кто по возрасту или нездоровью был вне поля зрения военкоматов. Да и пригодные для СВО в основной массе туда не рвались. Один из немногих обличителей бежавших, писатель Дмитрий Филиппов, записался в добровольцы. Уже больше двух лет воюет. Недавно на своих страницах в разрешённых соцсетях опубликовал пост, где есть такое:
«Видит Бог, не хотел я высказываться на эту тему, но поднявшийся вой турбопатриотов по поводу возможных мирных переговоров не оставляет шанса. <…>
Всем, кто кричит, что нужно воевать до полной капитуляции Украины, у меня только один вопрос: вы почему сами ещё не на фронте? (Подобные вопросы задавал Дмитрию в том числе и я до того, как он ушёл на СВО. – Р.С.) Страшную тайну открою (нет), но если вы спросите у солдата в окопе, что он выберет: худой мир или добрую войну, то ответ вас сильно удивит. А если вы начнёте убеждать его в прелестях доброй войны, то услышите в свой адрес много интересного, включая направление, куда вам следует немедленно отправиться. Потому что солдат, в отличие от турбопатриота, воюет третий год. Он третий год не видит семью. Третий год без него растут дети. Третий год он теряет друзей. <…>
Разумеется, к переговорам нам нужно подходить с выигрышных позиций. Разумеется, для этого нужно полностью выбить врага из Курщины. Но не надо призывать нас идти до Львова. Хотите идти до Львова – в добрый путь. Двери военкомата для вас открыты…»
Большинство турбопатриотов пост фронтовика Дмитрия Филиппова как бы не заметили, а остальные мягко пожурили (что было бы, напиши нечто подобное гражданский?). Критик и публицист из Архангельска Андрей Рудалёв, обмолвившись, что «Дмитрий на миллион процентов прав», добавил: «Любой разумный человек понимает нереальность в нынешних условиях даже взятия Харькова. Опять же вопрос цены возникает.
Понятно, что речь идёт не о войне до победного конца и над всеми супостатами, а о том, что страна не хочет меняться, что её вновь пытаются вырулить против своей истории. В ней условные девяностые ещё нерушимой крепостью стоят. Что в историческом контексте может стать образом предательства и слива. <…>
Понятно, что победа может быть не только на внешнем контуре. Но и внутри её не очень-то видно. Не видно отечественного преображения. Нам только чуть приподняли угол матраса, а там клопы и тараканы шуршат. Мало того что временной шанс вновь не используется, вместо этого есть большие подозрения, что всё вернётся на круги своя. Ну, то самое подобие интервенции. Проводники и интересанты этой интервенции вовсе не утратили свои позиции».
Андрей Рудалёв и многие его соратники часто подчёркивают: мы против запретов, пусть будет и то, и другое, и третье. Хорошо, что против, а запреты тем временем, чаще всего негласные, растут и множатся; иноагентом теперь можно стать, не только получая деньги из-за границы, а цитируя «нежелательные» СМИ, выказывая своё несогласие с происходящим. Не согласен со статусом иноагента – возникает вероятность, как говорится, присесть. Признаешься, что ты усомнился, и вполне можешь получить волчий билет этак автоматически, без комментариев и объяснений вроде хотя бы такого: «Сволочь!»
Одним можно употреблять слово «война», других за него наказывают. Издатели дуют на воду, да и писатели после истории со Светланой Петрийчук и её актуальной когда-то, но вроде бы безобидной пьесой «Финист – Ясный Сокол» стали заметно осторожнее. А произведение, где заметна осторожность, редко бывает сильным.
Употреблять фамилии определённых людей и названия определённых СМИ и организаций вроде бы можно, но с обязательной сноской. Где-нибудь в статье это ещё терпимо (терпимо стало многое, человек привыкает ко всему), но, скажем, в повести это ужасно – это разрушает ткань произведения. Представьте, если бы «Тихий Дон», «Хождение по мукам» были усеяны такими сносками: такая-то газета закрыта таким-то декретом, такой-то является врагом трудового народа…
Сноски этого плана есть и в книге «Курорт», и они сбивают с ритма чтения.
Но, наверное, опять же привыкнем. Мы привыкаем к ограничениям и запретам, и у меня лично вызвало удивление и тревогу, что в «Курорте» есть фрагмент, где бегство с родины главный герой Митя объясняет не трусостью перед мобилизацией. По-моему, убедительно объясняет.
Цитировать не буду. Желающие (а желающих изучать современную русскую литературу с лупой в руках всё больше) легко этот фрагмент найдут. Благо книга меньше двух сотен страниц…
В последнее время часто с ухмылкой произносят выражение «Не всё так однозначно». Произносят его теперь те, для кого всё однозначно. (Другие помалкивают.) Однозначность превращается в глухую стену. Но любые стены рано или поздно разрушаются. Помнится, в отечественной культуре с конца 1930 х до середины 1950 х царила стальная однозначность. Она сменилась сами знаете чем.
Следующая публикация
Нет комментариев