Предыдущая публикация
9 ноября - день рождения И.
С.Тургенева
«А в голове всё звенит да звенит…»
Иван Сергеевич Тургенев – классик без страха и упрека, который, думается, в последние десятилетия остается вне моды, остается незаслуженно непрочитанным
Богатырь – ростом под два метра, он говорил высоким тенором, как будто смущался, не хотел затмевать и заглушать собой всех и вся. Почти всю жизнь провел на чужбине, рядом с женщиной, которую боготворил – с Полиной Виардо. И тем был и счастлив, и несчастлив.
Тургенев неуловим. Он ускользает от собирателя литературных гербариев, выпадает из любой классификации. Блестящий стилист, лирик, охотник, западник, республиканец, аристократ – все это про него. В течение 40 лет Тургенев оставался в центре русской общественной жизни, при этом пребывая в основном во Франции и в Германии. Ему поклонялись, с ним боролись, с его героев «делали жизнь». Истинный законодатель мод, по выражению журналиста Алексея Суворина, «он придумывал покрой, он придумывал душу, и по этим образцам многие россияне одевались».
Истинный реалист, он вел дневники за своих героев, чтобы они действовали «натурально». И это получалось безукоризненно. Но Тургенев – и мистик, его поздние повести – «Клара Милич», «Песнь торжествующей любви» – тоже находят поклонников. Тонкий художник, поэт, главным делом жизни он считал, что способствовал освобождению русских крестьян от крепостной зависимости. Это ему – эстету, знатоку мировой литературы – представлялось гораздо выше любой поэзии!
Барское самодурство
Он родился в несчастливой семье. Отец женился главным образом для того, чтобы поправить свои финансовые дела. Вероятно, это обстоятельство отразилось на характере матери, которая души не чаяла в Иване, но бывала жестока к нему. А уж ее барского самодурства по отношению к дворне сын стыдился с юных лет. С этого сыновьего бунта и началась его борьба с «крепостным» унижением человеческого достоинства. Всё это и превратило Тургенева в писателя.
Студент
Он слыл одним из наиболее вдумчивых студентов на философском факультете Петербургского университета. Потом жил на студенческих хлебах в Германии – и снова с головой ушел в учебу. О гегельянстве знал не понаслышке, античных классиков читал в оригинале. После таких штудий в петербургских литературных кругах его считали эталоном образованности. Он рассказывал о немецких идеях и Белинскому, и Некрасову. Просвещал старших товарищей по литературе, которые вообще-то считали его несколько легкомысленным и любили поучать.
Аннибалова клятва
Первая книга рассказов во многом так и осталась главной для Тургенева. Там нет ни слова о политике и почти отсутствует вымысел. Обыкновенные очерки охотничьих и деревенских впечатлений автора. Но «Записки охотника» сокрушали то явление, о котором Тургенев писал: «…враг этот был – крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца, с чем я поклялся никогда не примиряться… Это была моя аннибалова клятва». Писатель боролся с крепостными порядками не менее яростно, чем карфагенский полководец Ганнибал – с римлянами. И сам император Александр II, хотя и не был поклонником изящной словесности, позже признавался, что именно «Записки охотника» убедили его в необходимости освобождения крестьян.
Артистичный повеса
В воспоминаниях писательницы Авдотьи Панаевой молодой Тургенев предстает фанфароном, эгоистичным, артистичным повесой, который любит прихвастнуть, приврать и беспечно порхает по литературному Петербургу. Мемуаристка (надо заметить, лучшая в русской словесности!) не заметила ни тургеневского великодушия, ни таланта, ни такта. У нее получилась отменная карикатура на Тургенева. Но праздничную атмосферу его писательской молодости она запечатлела ярко. Каждый рассказ из «Записок охотника» производил сенсацию, а то и скандал. В пестрой плеяде молодых прозаиков натуральной школы Тургенев затмевал всех. Его проза стала образцом стиля – изысканного и непринужденного. Он умел и обидеть, кольнуть эпиграммой:
Вот еще светило мира!
Кетчер, друг шипучих вин;
Перепер он нам Шекспира
На язык родных осин.
Или – коллективное творчество, но заводилой-то был именно Тургенев:
Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ.
Хоть ты юный литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя знает император,
Уважает Лейхтенберг,
За тобой султан турецкий
Скоро вышлет визирей.
Но когда на раут светский,
Перед сонмище князей,
Ставши мифом и вопросом,
Пал чухонскою звездой
И моргнул курносым носом
Перед русой красотой,
Как трагически недвижно
Ты смотрел на сей предмет
И чуть-чуть скоропостижно
Не погиб во цвете лет.
С высоты такой завидной,
Слух к мольбе моей склоня,
Брось свой взор пепеловидный,
Брось, великий, на меня!
Ради будущих хвалений
(Крайность, видишь, велика)
Из неизданных творений
Удели не «Двойника».
Буду нянчиться с тобою,
Поступлю я, как подлец,
Обведу тебя каймою,
Помещу тебя в конец.
Этого удара Достоевский не забыл никогда. И ответил несколькими недобрыми шаржами на Тургенева в прозе – например, в «Бесах», где действует крайне суетливый и неприятный писатель Кармазинов. Они так и не примирились.
Вместе с Толстым
Ярче и разнообразнее сложились у Тургенева взаимоотношения со Львом Толстым. Они спорили, играли в шахматы. Тургенев, к ужасу Льва Николаевича, чаще выигрывал, потом из-за чести дамы чуть не дрались на дуэли, но, в конце концов, примирились и величественно общались. Как-то в разговоре с молодыми писателями Тургенев сказал о Толстом: «Такого художника, такого первоклассного таланта у нас никогда еще не было и нет. Меня, например, считают художником, но куда же я гожусь сравнительно с ним? Ему в теперешней европейской литературе нет равного». Кто еще из писателей был способен на такое признание? В свой последний приезд в Россию у Толстого в Ясной Поляне он выдавал модные танцевальные коленца, к ужасу хозяина дома.
Нехотя вспомнишь…
Уже в молодые годы Тургенев схватился за ностальгический мотив. Грустил о невозвратном прошлом. Помните?
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Получился романс, который звучит и в наше время. И трудно представить, что его написал стихотворец 25 лет от роду. Потом это аукнулось в «Стихотворениях в прозе» и во многих лучших эпизодах из тургеневских повестей и романов.
Иван Сергеевич Тургенев – классик без страха и упрека, который, думается, в последние десятилетия остается вне моды, остается незаслуженно непрочитанным
Богатырь – ростом под два метра, он говорил высоким тенором, как будто смущался, не хотел затмевать и заглушать собой всех и вся. Почти всю жизнь провел на чужбине, рядом с женщиной, которую боготворил – с Полиной Виардо. И тем был и счастлив, и несчастлив.
Тургенев неуловим. Он ускользает от собирателя литературных гербариев, выпадает из любой классификации. Блестящий стилист, лирик, охотник, западник, республиканец, аристократ – все это про него. В течение 40 лет Тургенев оставался в центре русской общественной жизни, при этом пребывая в основном во Франции и в Германии. Ему поклонялись, с ним боролись, с его героев «делали жизнь». Истинный законодатель мод, по выражению журналиста Алексея Суворина, «он придумывал покрой, он придумывал душу, и по этим образцам многие россияне одевались».
Истинный реалист, он вел дневники за своих героев, чтобы они действовали «натурально». И это получалось безукоризненно. Но Тургенев – и мистик, его поздние повести – «Клара Милич», «Песнь торжествующей любви» – тоже находят поклонников. Тонкий художник, поэт, главным делом жизни он считал, что способствовал освобождению русских крестьян от крепостной зависимости. Это ему – эстету, знатоку мировой литературы – представлялось гораздо выше любой поэзии!
Барское самодурство
Он родился в несчастливой семье. Отец женился главным образом для того, чтобы поправить свои финансовые дела. Вероятно, это обстоятельство отразилось на характере матери, которая души не чаяла в Иване, но бывала жестока к нему. А уж ее барского самодурства по отношению к дворне сын стыдился с юных лет. С этого сыновьего бунта и началась его борьба с «крепостным» унижением человеческого достоинства. Всё это и превратило Тургенева в писателя.
Студент
Он слыл одним из наиболее вдумчивых студентов на философском факультете Петербургского университета. Потом жил на студенческих хлебах в Германии – и снова с головой ушел в учебу. О гегельянстве знал не понаслышке, античных классиков читал в оригинале. После таких штудий в петербургских литературных кругах его считали эталоном образованности. Он рассказывал о немецких идеях и Белинскому, и Некрасову. Просвещал старших товарищей по литературе, которые вообще-то считали его несколько легкомысленным и любили поучать.
Аннибалова клятва
Первая книга рассказов во многом так и осталась главной для Тургенева. Там нет ни слова о политике и почти отсутствует вымысел. Обыкновенные очерки охотничьих и деревенских впечатлений автора. Но «Записки охотника» сокрушали то явление, о котором Тургенев писал: «…враг этот был – крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца, с чем я поклялся никогда не примиряться… Это была моя аннибалова клятва». Писатель боролся с крепостными порядками не менее яростно, чем карфагенский полководец Ганнибал – с римлянами. И сам император Александр II, хотя и не был поклонником изящной словесности, позже признавался, что именно «Записки охотника» убедили его в необходимости освобождения крестьян.
Артистичный повеса
В воспоминаниях писательницы Авдотьи Панаевой молодой Тургенев предстает фанфароном, эгоистичным, артистичным повесой, который любит прихвастнуть, приврать и беспечно порхает по литературному Петербургу. Мемуаристка (надо заметить, лучшая в русской словесности!) не заметила ни тургеневского великодушия, ни таланта, ни такта. У нее получилась отменная карикатура на Тургенева. Но праздничную атмосферу его писательской молодости она запечатлела ярко. Каждый рассказ из «Записок охотника» производил сенсацию, а то и скандал. В пестрой плеяде молодых прозаиков натуральной школы Тургенев затмевал всех. Его проза стала образцом стиля – изысканного и непринужденного. Он умел и обидеть, кольнуть эпиграммой:
Вот еще светило мира!
Кетчер, друг шипучих вин;
Перепер он нам Шекспира
На язык родных осин.
Или – коллективное творчество, но заводилой-то был именно Тургенев:
Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ.
Хоть ты юный литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя знает император,
Уважает Лейхтенберг,
За тобой султан турецкий
Скоро вышлет визирей.
Но когда на раут светский,
Перед сонмище князей,
Ставши мифом и вопросом,
Пал чухонскою звездой
И моргнул курносым носом
Перед русой красотой,
Как трагически недвижно
Ты смотрел на сей предмет
И чуть-чуть скоропостижно
Не погиб во цвете лет.
С высоты такой завидной,
Слух к мольбе моей склоня,
Брось свой взор пепеловидный,
Брось, великий, на меня!
Ради будущих хвалений
(Крайность, видишь, велика)
Из неизданных творений
Удели не «Двойника».
Буду нянчиться с тобою,
Поступлю я, как подлец,
Обведу тебя каймою,
Помещу тебя в конец.
Этого удара Достоевский не забыл никогда. И ответил несколькими недобрыми шаржами на Тургенева в прозе – например, в «Бесах», где действует крайне суетливый и неприятный писатель Кармазинов. Они так и не примирились.
Вместе с Толстым
Ярче и разнообразнее сложились у Тургенева взаимоотношения со Львом Толстым. Они спорили, играли в шахматы. Тургенев, к ужасу Льва Николаевича, чаще выигрывал, потом из-за чести дамы чуть не дрались на дуэли, но, в конце концов, примирились и величественно общались. Как-то в разговоре с молодыми писателями Тургенев сказал о Толстом: «Такого художника, такого первоклассного таланта у нас никогда еще не было и нет. Меня, например, считают художником, но куда же я гожусь сравнительно с ним? Ему в теперешней европейской литературе нет равного». Кто еще из писателей был способен на такое признание? В свой последний приезд в Россию у Толстого в Ясной Поляне он выдавал модные танцевальные коленца, к ужасу хозяина дома.
Нехотя вспомнишь…
Уже в молодые годы Тургенев схватился за ностальгический мотив. Грустил о невозвратном прошлом. Помните?
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые.
Получился романс, который звучит и в наше время. И трудно представить, что его написал стихотворец 25 лет от роду. Потом это аукнулось в «Стихотворениях в прозе» и во многих лучших эпизодах из тургеневских повестей и романов.
Групповой портрет русских писателей - членов редколлегии журнала "Современник". Гончаров А.А., Тургенев И.С., Толстой Л.Н., Григорович Д.В.,Дружилин А.В., Островский А.Н.
Базаров, затмивший всех
Но сначала был роман «Отцы и дети», ставший неслыханной сенсацией. Его читали и спорили о нем даже те, кто прежде не заглядывал в литературные журналы. Молодой медик с его девизом «Природа не храм, а мастерская» – настоящий преобразователь мира. Новый человек, готовый без сожаления сдать в утиль все старое, отцовское. Тургеневу по душе его вера в науку и в человека. Однако максимализм своего героя он преподносит с иронией, а его оппонентов – отцов – не лишает права на собственные «принсипы». Финал повествования трагичен: гибель на взлете, когда герой успел только помечтать о великих делах.
Сановитые консерваторы увидели в романе едкую карикатуру на нигилизм, некоторые былые единомышленники видели в Тургеневе отступника, а он просто был, по обыкновению, беспристрастен. И любил своего Базарова, и не скрывал своего несогласия с ним. А для молодежи на десятилетия Базаров стал образцом для подражания, школой революционера.
Точно заметил Николай Страхов: «Если роман Тургенева повергает читателей в недоумение, то это происходит по очень простой причине: он приводит к сознанию то, что еще не было сознаваемо, и открывает то, что еще не было замечено. Главный герой романа есть Базаров; он и составляет теперь яблоко раздора. Базаров есть лицо новое, которого резкие черты мы увидели в первый раз; понятно, что мы задумываемся над ним. Если бы автор вывел нам опять помещиков прежнего времени или другие лица, давно уже нам знакомые, то, конечно, он не подал бы нам никакого повода к изумлению, и все бы дивились разве только верности и мастерству его изображения. Но в настоящем случае дело имеет другой вид. Постоянно слышатся даже вопросы: да где же существуют Базаровы?» А они существовали.
Никто лучше Тургенева не умел подглядеть человека. Он всегда был аналитиком, предсказывал будущее – не политические решения, а то, какие люди взойдут. Этот пасьянс занимал его десятилетиями. Не меньше, чем таинства любви, которым Тургенев тоже отдал должное. О том, что никто в русской литературе не создал такую разноликую галерею женских образов – и говорить нечего. Это легко увидеть, раскрыв любой тургеневский том.
Герасим и Муму
Как-то он написал маленькую повесть, которую многие помнят по одному названию из школьной программы – «Муму». По-моему, это самое недооцененное произведение русской литературы. Там – и поэзия, и «сермяжная» правда жизни, и живые люди, и аллегория, вечный сценарий, из которого не вырваться. Почему-то эту вещицу считают детской безделкой, слишком хрестоматийной и простенькой. Критики увидели в «Муму» «хорошо отделанную» «историю о любви бедного глухонемого дворника к собачонке, погубленной злою и капризною старухою». Там больше личного и больного, чем может показаться. Особенно если вспомнить, что барыня эта – во многом – Варвара Петровна Тургенева, мать, которую он не только ненавидел, но и любил. А Герасима он выстрадал, отбросив лирику и предрассудки.
Западник всея Руси
Тургенев был западником. Самым настоящим, даже радикальным. В спорах с друзьями, в публичных суждениях. Достоевский в письме Аполлону Майкову как-то рассказал о такой встрече с русским европейцем: «Между прочим, Тургенев говорил, что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая — это цивилизация и что все попытки русизма и самостоятельности — свинство и глупость. Он говорил, что пишет большую статью на всех русофилов и славянофилов. Я посоветовал ему, для удобства, выписать из Парижа телескоп. «Для чего?» — спросил он. «Отсюда далеко, — отвечал я. — Вы наведите на Россию телескоп и рассматривайте нас, а то, право, разглядеть трудно». Он ужасно рассердился… «Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!»
Это, конечно, пристрастный пересказ, но нечто подобное Тургенев высказывал нередко. Что такое западничество по Тургеневу? В первую очередь запальчивая отповедь всему, что он ненавидел, начиная с «прелестей кнута». А ратовал Тургенев за прогресс – в образовании, в медицине, в области государства и права. Не соглашался преклоняться, например, перед самодержавием или православием лишь потому, что так повелось от века. А их ценность он, мягко говоря, подвергал сомнению. Такова идеология Тургенева, почти не менявшаяся с годами.
Но эта убежденность пропадала, когда он садился за роман. В своих книгах он никогда не «подыгрывал» единомышленникам. Так, в «Дворянском гнезде» славянофил Федор Лаврецкий куда обаятельнее легковесного западника Вольдемара Паншина. А надежный и проницательный почвенник Лежнев из «Рудина» произносит слова, ставшие паролем русского патриотизма: «Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись». Яростный западник Потугин из «Дыма» (одна фамилия чего стоит!) – еще одна насмешка автора над самим собой… Кстати, он произносит монологи, напоминающие те, которые воспроизводил в письме Майкову Достоевский.
Понять революцию
Он всегда симпатизировал тем, кто готов рискнуть жизнью ради будущего. Искал встреч с народниками, стремился их понять. «Тургенев явился в Петербург с твердым намерением ближе познакомиться если не с действующими революционерами, то с радикальной частью печати и главным образом с «молодыми литераторами», узнать, что волнует теперь этих людей. И это намерение он привел в исполнение, очень мало заботясь о литературном местничестве: гора не шла к Магомету, ну что ж — Магомет пойдет к горе...» – вспоминал Герман Лопатин, автор одного из первых русских переводов «Капитала».
Недаром Тургенев был любимым писателем Владимира Ульянова. Он отлично знал даже второстепенных его героев и часто козырял этим, называя своих противников Губаревыми, Бамбаевыми и Ворошиловыми.
Писатель не должен поддаваться горю
Он много знал о своем ремесле. Отличный шахматист, Тургенев умел просчитывать на много ходов вперед – это помогает в творчестве. «Помилуйте, писатель не может, не должен поддаваться горю! Он изо всего должен извлекать пользу. Писатель, говорят, человек нервный, он чувствует сильнее других. Но потому-то он и обязан держать себя на узде, обязан решительно всегда наблюдать и себя и других», - это один из его уроков.
«Как хороши, как свежи были розы…»
«Я сижу, забившись в угол; а в голове всё звенит да звенит: Как хороши, как свежи были розы... Мне холодно… Я зябну… И все они умерли… умерли…» – никто не писал о старости так печально и подробно, как он. «Стихотворения в прозе», написанные на закате лет, стали его завещанием – и литературным, и мировоззренческим. Тургенев по-прежнему восхищался теми, кто готов перекраивать мир во имя прогресса, прислушивался к простонародному говору и воспевал «воркотню патриархального самовара». Он выбрал невероятно уязвимый жанр, не побоялся выглядеть наивным – и остался победителем. Многие пытались повторить нечто подобное, но удалось только Тургеневу. И даже цитата из Ивана Мятлева: «Как хороши, как свежи были розы…» звучит у него по-особому. И верность принципам юности проступает сквозь эти прощальные строки:
«— Знаешь ли ты, — заговорил он наконец, — что ты можешь разувериться в том, чему веришь теперь, можешь понять, что обманулась и даром погубила свою молодую жизнь?
— Знаю и это. И все-таки я хочу войти.
— Войди!»
Оксфордская мантия
Тургенев не боялся оставаться оппозиционером не только в России. В мае 1879 года писателя чествовал Оксфорд. Русский романист первым из писателей стал почетным доктором гражданского права в самом почтенном британском университете. К тому времени в английском переводе вышли и «Записки охотника», и «Дворянское гнездо», и «Новь».
На церемонии его называли «ревнителем свободы своих соотечественников», «другом рода человеческого». Молодая аудитория воодушевленно аплодировала русскому классику. Почему же в день оксфордского триумфа Тургенев опасался, что английские студенты зашикают его? Дело в том, что летом 1876 года, путешествуя в поезде из Петербурга в Москву, Тургенев читал газетные репортажи о болгарском восстании, жестоко подавленном турецкими войсками, а оружие продавала туркам Британская империя… И уже в вагоне он набросал стихотворение «Крокет в Виндзоре», где есть такое восклицание: «Нет, ваше величество! Вам уж не смыть // Той крови невинной вовеки!» Эти стихи переписывали и перепечатывали, их быстро перевели не только на болгарский, но и на французский и английский, хотя о публикации в Британии и речи идти не могло. Слово Тургенева звучало в Европе веско.
«Поклонитесь моему дому…»
Болезнь позволила ему долго прощаться с тем, что Тургенев любил. Он писал Полонскому: «Когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, моему молодому дубу, — родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу...»
Последние предсмертные слова Тургенева так же загадочны, как и все его книги: «Прощайте, мои милые, мои белесоватые…» Какие картины он видел в те минуты? Орловские леса, исхоженные с ружьем в молодые годы? Белобрысых русских мальчишек? Или пасмурные небеса? Догадкам нет числа. Но все они связаны с Россией. А слово подлинно тургеневское – «белесоватые». Точное определение с лирической дымкой, с оттенками, с настроением.
«Могучий, правдивый и свободный русский язык».
Он первым из русских писателей стяжал мировую славу. Раньше Толстого, Достоевского, Чехова.
«Люди, подобные ему, стяжают любовь всех благородных умов мира», — сказал о Тургеневе Мопассан. Седобородый писатель заглядывал в новые галактики и ценил в других смелость первооткрывателей. Это один из немногих великих писателей, разглядевший в мире не только одного себя.
Арсений Замостьянов
Базаров, затмивший всех
Но сначала был роман «Отцы и дети», ставший неслыханной сенсацией. Его читали и спорили о нем даже те, кто прежде не заглядывал в литературные журналы. Молодой медик с его девизом «Природа не храм, а мастерская» – настоящий преобразователь мира. Новый человек, готовый без сожаления сдать в утиль все старое, отцовское. Тургеневу по душе его вера в науку и в человека. Однако максимализм своего героя он преподносит с иронией, а его оппонентов – отцов – не лишает права на собственные «принсипы». Финал повествования трагичен: гибель на взлете, когда герой успел только помечтать о великих делах.
Сановитые консерваторы увидели в романе едкую карикатуру на нигилизм, некоторые былые единомышленники видели в Тургеневе отступника, а он просто был, по обыкновению, беспристрастен. И любил своего Базарова, и не скрывал своего несогласия с ним. А для молодежи на десятилетия Базаров стал образцом для подражания, школой революционера.
Точно заметил Николай Страхов: «Если роман Тургенева повергает читателей в недоумение, то это происходит по очень простой причине: он приводит к сознанию то, что еще не было сознаваемо, и открывает то, что еще не было замечено. Главный герой романа есть Базаров; он и составляет теперь яблоко раздора. Базаров есть лицо новое, которого резкие черты мы увидели в первый раз; понятно, что мы задумываемся над ним. Если бы автор вывел нам опять помещиков прежнего времени или другие лица, давно уже нам знакомые, то, конечно, он не подал бы нам никакого повода к изумлению, и все бы дивились разве только верности и мастерству его изображения. Но в настоящем случае дело имеет другой вид. Постоянно слышатся даже вопросы: да где же существуют Базаровы?» А они существовали.
Никто лучше Тургенева не умел подглядеть человека. Он всегда был аналитиком, предсказывал будущее – не политические решения, а то, какие люди взойдут. Этот пасьянс занимал его десятилетиями. Не меньше, чем таинства любви, которым Тургенев тоже отдал должное. О том, что никто в русской литературе не создал такую разноликую галерею женских образов – и говорить нечего. Это легко увидеть, раскрыв любой тургеневский том.
Герасим и Муму
Как-то он написал маленькую повесть, которую многие помнят по одному названию из школьной программы – «Муму». По-моему, это самое недооцененное произведение русской литературы. Там – и поэзия, и «сермяжная» правда жизни, и живые люди, и аллегория, вечный сценарий, из которого не вырваться. Почему-то эту вещицу считают детской безделкой, слишком хрестоматийной и простенькой. Критики увидели в «Муму» «хорошо отделанную» «историю о любви бедного глухонемого дворника к собачонке, погубленной злою и капризною старухою». Там больше личного и больного, чем может показаться. Особенно если вспомнить, что барыня эта – во многом – Варвара Петровна Тургенева, мать, которую он не только ненавидел, но и любил. А Герасима он выстрадал, отбросив лирику и предрассудки.
Западник всея Руси
Тургенев был западником. Самым настоящим, даже радикальным. В спорах с друзьями, в публичных суждениях. Достоевский в письме Аполлону Майкову как-то рассказал о такой встрече с русским европейцем: «Между прочим, Тургенев говорил, что мы должны ползать перед немцами, что есть одна общая всем дорога и неминуемая — это цивилизация и что все попытки русизма и самостоятельности — свинство и глупость. Он говорил, что пишет большую статью на всех русофилов и славянофилов. Я посоветовал ему, для удобства, выписать из Парижа телескоп. «Для чего?» — спросил он. «Отсюда далеко, — отвечал я. — Вы наведите на Россию телескоп и рассматривайте нас, а то, право, разглядеть трудно». Он ужасно рассердился… «Знайте, что я здесь поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим!»
Это, конечно, пристрастный пересказ, но нечто подобное Тургенев высказывал нередко. Что такое западничество по Тургеневу? В первую очередь запальчивая отповедь всему, что он ненавидел, начиная с «прелестей кнута». А ратовал Тургенев за прогресс – в образовании, в медицине, в области государства и права. Не соглашался преклоняться, например, перед самодержавием или православием лишь потому, что так повелось от века. А их ценность он, мягко говоря, подвергал сомнению. Такова идеология Тургенева, почти не менявшаяся с годами.
Но эта убежденность пропадала, когда он садился за роман. В своих книгах он никогда не «подыгрывал» единомышленникам. Так, в «Дворянском гнезде» славянофил Федор Лаврецкий куда обаятельнее легковесного западника Вольдемара Паншина. А надежный и проницательный почвенник Лежнев из «Рудина» произносит слова, ставшие паролем русского патриотизма: «Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись». Яростный западник Потугин из «Дыма» (одна фамилия чего стоит!) – еще одна насмешка автора над самим собой… Кстати, он произносит монологи, напоминающие те, которые воспроизводил в письме Майкову Достоевский.
Понять революцию
Он всегда симпатизировал тем, кто готов рискнуть жизнью ради будущего. Искал встреч с народниками, стремился их понять. «Тургенев явился в Петербург с твердым намерением ближе познакомиться если не с действующими революционерами, то с радикальной частью печати и главным образом с «молодыми литераторами», узнать, что волнует теперь этих людей. И это намерение он привел в исполнение, очень мало заботясь о литературном местничестве: гора не шла к Магомету, ну что ж — Магомет пойдет к горе...» – вспоминал Герман Лопатин, автор одного из первых русских переводов «Капитала».
Недаром Тургенев был любимым писателем Владимира Ульянова. Он отлично знал даже второстепенных его героев и часто козырял этим, называя своих противников Губаревыми, Бамбаевыми и Ворошиловыми.
Писатель не должен поддаваться горю
Он много знал о своем ремесле. Отличный шахматист, Тургенев умел просчитывать на много ходов вперед – это помогает в творчестве. «Помилуйте, писатель не может, не должен поддаваться горю! Он изо всего должен извлекать пользу. Писатель, говорят, человек нервный, он чувствует сильнее других. Но потому-то он и обязан держать себя на узде, обязан решительно всегда наблюдать и себя и других», - это один из его уроков.
«Как хороши, как свежи были розы…»
«Я сижу, забившись в угол; а в голове всё звенит да звенит: Как хороши, как свежи были розы... Мне холодно… Я зябну… И все они умерли… умерли…» – никто не писал о старости так печально и подробно, как он. «Стихотворения в прозе», написанные на закате лет, стали его завещанием – и литературным, и мировоззренческим. Тургенев по-прежнему восхищался теми, кто готов перекраивать мир во имя прогресса, прислушивался к простонародному говору и воспевал «воркотню патриархального самовара». Он выбрал невероятно уязвимый жанр, не побоялся выглядеть наивным – и остался победителем. Многие пытались повторить нечто подобное, но удалось только Тургеневу. И даже цитата из Ивана Мятлева: «Как хороши, как свежи были розы…» звучит у него по-особому. И верность принципам юности проступает сквозь эти прощальные строки:
«— Знаешь ли ты, — заговорил он наконец, — что ты можешь разувериться в том, чему веришь теперь, можешь понять, что обманулась и даром погубила свою молодую жизнь?
— Знаю и это. И все-таки я хочу войти.
— Войди!»
Оксфордская мантия
Тургенев не боялся оставаться оппозиционером не только в России. В мае 1879 года писателя чествовал Оксфорд. Русский романист первым из писателей стал почетным доктором гражданского права в самом почтенном британском университете. К тому времени в английском переводе вышли и «Записки охотника», и «Дворянское гнездо», и «Новь».
На церемонии его называли «ревнителем свободы своих соотечественников», «другом рода человеческого». Молодая аудитория воодушевленно аплодировала русскому классику. Почему же в день оксфордского триумфа Тургенев опасался, что английские студенты зашикают его? Дело в том, что летом 1876 года, путешествуя в поезде из Петербурга в Москву, Тургенев читал газетные репортажи о болгарском восстании, жестоко подавленном турецкими войсками, а оружие продавала туркам Британская империя… И уже в вагоне он набросал стихотворение «Крокет в Виндзоре», где есть такое восклицание: «Нет, ваше величество! Вам уж не смыть // Той крови невинной вовеки!» Эти стихи переписывали и перепечатывали, их быстро перевели не только на болгарский, но и на французский и английский, хотя о публикации в Британии и речи идти не могло. Слово Тургенева звучало в Европе веско.
«Поклонитесь моему дому…»
Болезнь позволила ему долго прощаться с тем, что Тургенев любил. Он писал Полонскому: «Когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, моему молодому дубу, — родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу...»
Последние предсмертные слова Тургенева так же загадочны, как и все его книги: «Прощайте, мои милые, мои белесоватые…» Какие картины он видел в те минуты? Орловские леса, исхоженные с ружьем в молодые годы? Белобрысых русских мальчишек? Или пасмурные небеса? Догадкам нет числа. Но все они связаны с Россией. А слово подлинно тургеневское – «белесоватые». Точное определение с лирической дымкой, с оттенками, с настроением.
«Могучий, правдивый и свободный русский язык».
Он первым из русских писателей стяжал мировую славу. Раньше Толстого, Достоевского, Чехова.
«Люди, подобные ему, стяжают любовь всех благородных умов мира», — сказал о Тургеневе Мопассан. Седобородый писатель заглядывал в новые галактики и ценил в других смелость первооткрывателей. Это один из немногих великих писателей, разглядевший в мире не только одного себя.
Арсений Замостьянов
Следующая публикация
Комментарии 21