К. Рылеев. Рисунок Кипренского.
«Кланяюсь планщику Рылееву, как говаривал покойник Платов — но я, право, более люблю стихи без плана, чем план без стихов», - иронизировал Пушкин над слишком рациональной поэзией Рылеева, для которого «гражданственность» явно была важнее самих стихов. В письме Александру Бестужеву Пушкин рассуждал: «Откуда ты взял, что я льщу Рылееву? …Он в душе поэт. Я опасаюсь, его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай – да черт его знал. Жду с нетерпением «Войнаровского» и перешлю ему свои замечания. Ради Христа! Чтоб он писал – да более, более!»
Рылеев отстреливался, говорил о высоких гражданских мотивах. Тогда это вовсе не считалось банальностью. Россия только открывала новые высоты патриотического самосознания – романтические. Победив Бонапарта на полях сражений, нужно было выстоять в бою с ним и на идеологическом поле. Тут – в особенности после серии дворцовых переворотов – уже вхолостую работали привычные принципы поклонения православному государю. Необходимо было нечто иное, во-первых – коренное, русское и только во вторую очередь – верноподданническое. Этим и занялся Рылеев в своих «Думах». Свое кредо он сформулировал в «программной» думе – «Державин»:
Он выше всех на свете благ
Общественное благо ставил
И в огненных своих стихах
Святую добродетель славил.
Пушкин отвечал саркастически: «Если кто пишет стихи, то прежде всего должен быть поэтом, если же хочешь просто гражданствовать, то пиши прозою». Нерв этого спора актуален и в наши дни. Рылеев отстаивал примат гражданственности. Пушкин – свободу творчества. Нечто подобное можно увидеть и в распрях современных соцсетей. Легче всего сказать, что Пушкин был прав, а Рылеев – всего лишь пропагандист или проповедник, но не поэт. Но почему тогда и Пушкин, и Лермонтов нередко прибегали к рылеевскому оружию? А Некрасов преобразовал русскую поэзию, превратив это понятия – «гражданин» - в своё кредо. И спорт этот интересен тем, что не никогда не завершится. И тем, что он продуктивен.
ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ
А ведь в «Думах» Рылеев смело обратился к тому, к чему Пушкин только подступался. Самая известная из этих исторических баллад – конечно, «Иван Сусанин».
Убейте! замучьте!— моя здесь могила!
Но знайте и рвитесь: я спас Михаила!
Предателя, мнили, во мне вы нашли:
Их нет и не будет на Русской земли!
В ней каждый отчизну с младенчества любит
И душу изменой свою не погубит».
«Злодей!— закричали враги, закипев,—
Умрешь под мечами!» — «Не страшен ваш гнев!
Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело,
И радостно гибнет за правое дело!
Ни казни, ни смерти и я не боюсь:
Не дрогнув, умру за царя и за Русь!»
Может быть, именно за это Рылеева награждала супруга Александра I, императрица Елизавета Алексеевна?
Любопытно, что этот сюжет станет ключевым для Николаевской России. На нем зиждилась знаменитая триада министра народного просвещения Сергея Уварова: «православие, самодержавие, народность». Опера Михаила Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»)
Эта дума входила и в советскую школьную программу – порой даже не по литературе, а по чтению. Мы читали про Сусанина в младших классах. Правда, вместо, «умру за царя и за русь!» там значилось: «Не дрогнув, умру за родимую Русь!». И, хотя стих Рылеева здесь несколько тяжеловат, более впечатляющей исторической панорамы представить трудно.
ПОПЫТКА ЭПОСА
Русский характер не объяснить одним смирением. Среди излюбленных героев нашего фольклора – Стенька Разин и Ермак. Первый – враг московского царя. Второй – меч Москвы, дотянувшейся до Сибири, но в то же время – вольный казак. Дума «Смерть Ермака», ставшая народной песней – это настоящий эпос. По размаху, по размеренности, по широкой панорамности, по проникновению в исторический контекст. За каждой строчкой – второй и третий план.
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии летали,
Бесперерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали...
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Конечно, сразу вспоминается мелодия этой песни - завораживающая. Но всё заложено в стихах.
Рылеев не был бы Рылеевым, если бы не намекнул на роковую роль власти в судьбе героя:
Лишивши сил богатыря
Бороться с ярою волною,
Тяжелый панцирь — дар царя
Стал гибели его виною…
В 1821 году, когда Рылеев написал эту «Думу», жанр исторической баллады в русской поэзии был еще слабо разработан. И он открывал новые земли. Потом на этом материке приземлится Алексей Константинович Толстой. Но Рылеев был первым. Да и сам замысел цикла «Дум» - поразительно смелый.
МЯТЕЖНИК
В его стихах, конечно, сквозил и главный мотив рылеевской жизни – обреченность борца за свободу, обреченность революционера: «Известно мне: погибель ждет / Того, кто первый восстает / На утеснителей народа; / Судьба меня уж обрекла. / Но где, скажи, когда была / Без жертв искуплена свобода?». Но его публиковали, считали патриотом. Только после приговора Рылеев надолго останется для России потаенным автором.
Мятежные или, по терминологии советских времен (вполне дельной), «вольнолюбивые» мотивы проявлялись в его стихах всё более явно, уже без исторических аллегорий:
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ,
И людями,
Как скотами,
Долго ль будут торговать?
Это – политический памфлет в рифму, весьма эмоциональный и искренний.
Рылеев вовсе не был самым именитым и влиятельным участником тайных обществ. Но бесспорно, что он – один из лидеров Северного общества – оказался едва ли не главным организатором декабрьского восстания, хотя и разочаровался в нем, увидев, что всё закончилось банальным и постыдным кровопролитием.
Из Петропавловской крепости он писал жене о Николае I: «Молись, мой друг, да будет он иметь в своих приближенных друзей нашего любезного отечества и да осчастливит он Россию своим царствованием».
И царь повел себя благородно: не оставил семью бывшего правителя Российско-американской компании, выделил Рылеевым пенсион.
Комментарии 2