Вот такой рассказ о Вышнем Волочке мне написала нейросеть DeepSeek.

Был приятно удивлён. Делюсь.
«Каменные стражи канала»
Туман стелился над водой, превращая гранитные парапеты набережной в размытые силуэты. Анна шла вдоль канала, её шаги глухо отдавались в тишине. Вышний Волочёк спал — в эти предрассветные часы даже шум поездов изредка долетал сюда, как эхо другого мира.
Она остановилась у Торговых рядов. Их кирпичные арки, некогда гордые и резные, теперь напоминали старика, согбенного под тяжестью лет. «Сколько можно ждать?» — подумала Анна, гладя ладонью шершавую кладку. Она помнила, как в детстве бегала здесь с дедом, слушая его истории о купцах, что когда-то звенели монетами под этими сводами. Теперь же ряды стояли, затянутые строительной сеткой, словно паутиной времени. Их кирпичные арки, некогда гордые, как паруса купеческих бригов, теперь походили на сломанные крылья. Где-то в трещине звенел сверчок, превращая разрушение в музыку.
Анна прислушалась: казалось, из глубины арок доносится шёпот — то ли ветер гулял в провалах окон, то ли эхо купеческих споров о ценах на лён.
Внезапно с канала донесся всплеск. Анна вздрогнула. Из тумана выплыла лодка — старик в потрёпанной куртке ловко управлялся с веслом.
— Эй, художница! — окликнул её хриплый голос.
С канала, разрезая туман, выплыла плоскодонка. В ней сидел дядя Миша — местный легендарный чудак. Его лицо, изборождённое морщинами, напоминало карту Вышнего Волочка: шрам от упавшей мачты — как русло Цны, родинка на виске — островок на городском пруду. Он был живой энциклопедией города: знал, где под землей лежат бревна петровской гавани, и как в войну в здании ратуши шили гимнастерки.
— Опять любуешься? — хрипло улыбнулся он, причаливая. — Знаешь, они не рухнут.
— Откуда уверенность, дядя Миша?
— Да я тут с пятидесятых. Видел, как воду из каналов спускали, чтоб бетоном дно латать. Эти камни — они как люди. Стерпят всё: и мороз, и дождь, и равнодушие. Пока хоть один человек помнит — стоят.
Он указал веслом на трещину в граните, откуда пробивалась тонкая ветка ивы.
— Гляди — жизнь прёт. Скоро и ряды оживут. Слышал, из Питера реставраторы едут... — сказал дядя Миша, отталкиваясь веслом. — Только не жди, что они всё вернут. Город — как река: течёт, меняет русло. Вот и ряды станут другими... Но главное, чтобы память не ушла.
Над водой внезапно взметнулась стая уток, испуганная скрипом подъемного моста.
Туман начал рассеиваться, открывая первый луч солнца на шпиле Богоявленского собора. Анна вдруг поняла: город не умирает. Он затаился, как вода подо льдом, храня в глубине отражения прошлого — чтобы однажды вернуть их, отполировав до блеска.
— Спасибо, дядя Миша. Завтра приду с красками — может, эти арки хотя бы на бумаге оживить...
Туман поднялся, открывая рассвет. Солнце, как реставратор, осторожно касалось кирпичей, золотя трещины. Когда лодка исчезла за поворотом, Анна открыла блокнот.
Она достала из сумки тюбик зелёной краски, смешала её с водой из канала. Первый мазок лег на бумагу — яркий, как весенний побег.
На странице, под пятнами сырости, проступал эскиз: треснувший гранит, ива, а между ними — силуэты людей. Одни в цилиндрах и кринолинах, другие в советских пальто, третьи в куртках с надписью «Реставрация». Все они держались за руки, образуя живой мост через время.
Она добавила последний штрих — стаю птиц, вылетающих из-под сводов. Их крылья были сложены из обрывков старых афиш, газет, писем. Они несли с собой слова, которые город хранил в камнях, чтобы однажды рассказать заново.
Внезапно за спиной раздался резкий скрип тормозов. На мостовую, словно тень от облака, упала фигура в длинном пальто цвета мокрого асфальта.
— Опять рисуете? — голос прозвучал сухо, как осенний лист под ботинком.
Наталья Петровна Рощина, глава Вышнего Волочка, стояла, скрестив руки. Её каблуки вонзались в гравий, будто колья, которыми она пыталась пришвартовать город к реальности. В её глазах читалась усталость — та самая, что копится от бесконечных совещаний и отчетов.
— Здравствуйте, Наталья Петровна, — Анна прикрыла блокнот, но Глава уже шагнула ближе, взглянув на эскиз.
— Ивы, трещины... Романтика разрухи. А ведь скоро здесь будут леса строительные и перфораторы. — Она махнула рукой в сторону Торговых рядов, где ветер трепал полиэтилен, закрывавший дыру в стене.
— Значит, реставрация всё же начнётся? — спросила Анна, чувствуя, как сердце бьётся в такт каплям с карниза.
Наталья Рощина достала из сумки папку с гербом города — двуглавым орлом, держащим в лапах не корону, а волок (символ древнего волока судов).
— Видите этот документ? Решение Минкульта и Минфина. Три года переписывалась с чиновниками, доказывая, что наши Торговые ряды — не руины, а... — она запнулась, ища слово.
— Страницы истории, — негромко подсказал дядя Миша, внезапно появившись из-за угла с веслом на плече.
Глава вздрогнула, но кивнула:
— Да. Но для них это цифры в смете. — Она потрогала стену, и её жест смягчился, словно под пальцами была не штукатурка, а детская щека. — Я здесь родилась. В 80-е, когда ряды горели, мы с отцом таскали воду вёдрами из канала. Он тогда сказал: «Наташ, камни не горят. Они плачут».
Туман сгустился, обволакивая их троих. Наталья Петровна вдруг казалась не мэром, а девочкой в платье с выгоревшими ромашками — той самой, что верила, что город можно спасти одной лишь верой.
— Вы знаете, что под этими плитами? — дядя Миша ткнул веслом в землю. — Петровские дубовые сваи. Они сгнили, но их не выдернули. Просто положили сверху бетон. Вот и мы так живём — новое на старом, даже не видя, что внизу.
Наталья Петровна вздохнула, поправляя шарф с узором в виде волн.
— Я не обещаю, что всё будет как при Екатерине. Бюджет... — она горько усмехнулась, — но я договорилась, чтобы реставраторы сохранили следы... Пусть будет видно, как город дышал.
Анна открыла блокнот, и Наталья Петровна неожиданно коснулась её руки:
— Нарисуйте их. Тех, кто был до нас. Чтобы строители понимали, что ломают не стены, а...
— Страницы, — закончила Анна.
Глава кивнула и ушла, её шаги растворялись в тумане, как чернила в воде. Дядя Миша усмехнулся:
— Глаза-то у неё, как у той цапли — всё высматривает, что утащить для города. Но душа... — он тронул иву, — тут, в корнях.
Через час Анна увидела, как Наталья Рощина стоит на набережной, разговаривая с бригадой рабочих. Жесты её были резки, как удары топора, но когда она обернулась к каналу, лицо смягчилось — на миг став той самой девочкой с ведром, верящей в чудо.