РОССИЯ, КОТОРУЮ ОНИ ПОТЕРЯЛИ: СТРАДАЛЬЦЫ И САДИСТЫ

У Фёдора Михайловича Достоевского есть очерк, называется он «Мальчик с ручкой». Вот несколько строк из него:
«Перед ёлкой и в самую ёлку, перед Рождеством, я всё встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более лет семи. В страшный мороз он был одет почти по-летнему, но шея у него была обвязана каким-то старьём, значит, его всё же кто-то снаряжал, посылая. Он ходил „с ручкой“ — это технический термин, значит — просить милостыню. Термин выдумали сами эти мальчики… Таких, как он, множество, они вертятся на вашей дороге и завывают что-то заученное; этих мальчишек тьма-тьмущая: их высылают „с ручкой“ хотя бы в самый страшный мороз, и если ничего не наберут, то наверно их ждут побои. Набрав копеек, мальчик возвращается с красными, окоченевшими руками в какой-нибудь подвал, где пьянствует какая-нибудь шайка халатников, из тех самых, которые, „забастовав на фабрике под воскресенье в субботу, возвращаются вновь на работу не ранее как в среду вечером“. Там, в подвалах, пьянствуют с ними их голодные и битые жёны, тут же пищат голодные грудные их дети. Водка, и грязь, и разврат, а главное, водка. С набранными копейками мальчишку тотчас же посылают в кабак, и он приносит ещё вина. В забаву и ему иногда нальют в рот косушку и хохочут, когда он, с пресёкшимся дыханием, упадёт чуть не без памяти на пол».
Страшные строки. Ещё страшнее были бы они для нас, если бы мы узнали о том, что такой вот несчастный мальчик приходится нам прапрадедушкой. И это вполне возможно, учитывая, что большинство из нас своих прапрадедушек, как и прапрабабушек, не знает. Непонятно, как, описывая всё это, Достоевский мог отвергать свершения ради лучшей жизни на Земле, и в то же время принимать мир, в котором эти слёзы лились рекой!
Опасаясь наскучить читателю морализаторством, я всё-таки приведу несколько историй из старого быта нашего православного общества. Истории эти не выдуманы, их сотворила сама жизнь.
В 1898 году в бедной семье Жуковых узнали о том, что супруги Елагины ищут девочку для компании своей трёхлетней дочери, с которой они собираются ехать в Париж. У Жуковых как раз была такая девочка, их семилетняя дочь Ниночка. Бедный отец на следующий же день привёл её в дом Елагиных. Волнуясь и заикаясь, он объяснил приветливой и добродушной хозяйке, что будет рад, если она со своим супругом не оставит своими заботами единственное счастье его жизни, маленькую дочь. Доброта и чадолюбие исходили от полного и угреватого лица Валентины Ивановны Елагиной, когда она приняла под свою опеку тихую бледную девочку. Спокойным и довольным покинул бедный отец дом Елагиных, ещё бы: пристроил дочь у добрых, богатых людей, дал ей возможность увидеть Париж, о котором сам он мог только мечтать.
Когда за отцом закрылась дверь, Ниночка заплакала. Однако её никто, как раньше, утешать не стал. Добродушная хозяйка сильно ударила грубой ручищей по маленькому личику и приказала заткнуться. Счастливый отец шёл в это время по улице и улыбался. Он не знал, что его дочь попала в лапы садистов. Её постоянно били, драли за волосы, ставили на колени с поднятыми руками, когда она не могла хоть чем-нибудь угодить их дочери Наде. Кормили пустым, без мяса, супом. Если кто украдкой давал девочке хлеб, вырывали кусок у неё изо рта и били по голове. На людях же Елагина была с девочкой очень любезна и всем говорила, что отдаёт чужому ребёнку лучшие куски, отрывая их даже от самой себя. Особенно жестоким по отношению к девочке был сам Елагин. Истязание ребёнка явно доставляло ему наслаждение, иначе зачем бы он сначала ставил на нежное тельце девочки горчичники, а потом сёк по этим местам её до крови, зажав голову девочки между ног. Валентина Ивановна после порки осматривала девочку и, заметив не тронутые ремнём места, делала мужу выговор. Когда семейство отправлялось на прогулку, Ниночку привязывали собачьей цепочкой к окну за ногу. На ночь также привязывали её за ногу или руку. Сажали на горчичники. При этом ноги девочки были вытянуты, а руки завязаны сзади и привязаны к креслу. Так она сидела целый час. Потом Елагин вёл её в сад и сёк по больным местам. После этого она ни сидеть, ни ходить не могла. Однажды Елагины заставили девочку тащить носилки с собственной дочерью. Она сделала с этой ношей несколько шагов и села, у неё не было сил ни идти, ни стоять. Тогда Елагин избил Нину. Девчонка Надя росла и всё больше превращалась в то яблочко, которое падает недалеко от породившей его яблоньки. Она постоянно жаловалась на свою «прислугу», получая удовольствие оттого, что обращала на неё гнев своей злобной мамаши. Своего обращения с чужим ребёнком Елагины не изменили и во Франции. Французы, заметившие издевательства Елагиных над девочкой, стали говорить, что все русские — варвары. Мамаша Елагина старалась, правда, произвести на окружающих наилучшее впечатление и даже купила как-то при всех Ниночке пирожное, однако заморочить людям голову не смогла. К тому же от всех этих издевательств и истязаний у девочки стал кривиться рот и начали косить глаза. Жившая тогда в одной гостинице с Елагиными графиня Толстая попросила графиню Апраксину известить русского консула о жестоком обращении с ребёнком. Кончилось всё тем, что на Елагиных завели уголовное дело. Правда, отделались супруги лёгким испугом. Суду был предан только Елагин, и того присяжные признали «виновным со снисхождением».
Десятилетней Тане Головеченковой тоже не повезло с благодетельницей. В начале 80-х годов XIX века её взяла из детского приюта полковница Андрузская. Барыне было скучно. Теперь она могла на каждом углу болтать о своей доброте и к тому же пользоваться ребёнком как бесплатной прислугой. Девочке приходилось работать за лакея и за горничную, постоянно убирать восемь комнат, мыть полы и натирать их воском. Полковница же в благодарность колотила её палкой, секла розгами. При этом она велела кухарке держать ребёнка за руки, а дворнику — за ноги. От такой процедуры у девочки всё тело было в сине-багровых полосах. Бывало, что новоявленная мамаша выгоняла в мороз босую Таню на снег. Кормила же её через день, и девочка, как нищая, вынуждена была выпрашивать хлеб у посторонних людей. По самой ничтожной причине она вообще переставала её кормить и морила голодом, а также запирала её в уборной или в холодном амбаре.
Впрочем, не только чужие, но и родные люди становились причиной страданий и даже смерти несчастных детей. Одна мамаша, родив сына, отдала его в деревню. Через три года ей его вернули. В это время она уже была замужем за другим. Отчим достался ребёнку не из лучших. Мать же, вместо того чтобы защитить от него сына, стала вместе с ним издеваться над беззащитным существом. Мало того что его постоянно били, так ещё заставляли во время обеда, а также, когда уходили, стоять на коленях и держать полено над головой. Вместо нормальной еды ему бросали жалкие объедки, а ночью выгоняли на улицу. Ребёнок в восемь лет походил на четырёхлетнего, у него были отморожены руки и ноги. Соседи, видя его с поленом над головой, предлагали ему положить полено, пока нет родителей, но он боялся это сделать. Однажды отчим ударил его ногой в живот так, что у него пошла кровь изо рта. Происходило это в 1898 году. В том же году другая мать запирала сына в тёмной комнате и по два дня не кормила, постоянно била его сыромятным ремнём, а однажды, устав сечь, стала грызть его голову.
Москва, конечно, была не самым страшным местом для детей. Стоны и рыдания их доносились со всех концов нашей необъятной родины. В заметке «Замученный братом» одна из газет писала: «Ребёнка нашли в холодном сарае (было минус 35 градусов) в бессознательном состоянии. Сегодня он умер. Врачи вскрыли внутренности. Оттуда выглянула голодная смерть: в желудке полная пустота, он сократился в комочек Смерть произошла от голода и холода. Уморил его брат — смотритель каторжного отделения тюрьмы».
В Одессе, в семье капитана 1-го ранга Крякина постоянно истязали одиннадцатилетнюю сироту Веру Батурину. Чтобы не оставлять следов, девочке обвязывали лицо тряпкой, а чтобы она не кричала — затыкали рот грязной ветошью. Кроме того, детки Крякины в это время бренчали на пианино или дразнили своих собак заставляя их лаять. Девочку ставили на колени, а пол перед этим посыпали крупной солью. Ей мазали лицо грязью, угрожали повесить, накинув на шею верёвку, хозяйский сынок мог двинуть её ногой в лицо, когда она снимала с него сапоги. И всё это творилось в семье образованных людей! Госпожа Крякина прошла курс в институте, а взрослая дочь её закончила гимназию. Соседи Крякиных после одной из сцен истязания ребёнка не выдержали и обратились в полицию. Крякина пыталась подкупить следователя, а когда это не получилось, накатала на него жалобу обер-полицмейстеру. В суде Крякина закатила истерику и сердобольные присяжные её оправдали.
Все эти звери не потомки инопланетян. Это наши с вами соотечественники. Они были, есть и будут среди нас, и нет сомнения в том, что и сейчас подрастают им подобные. Откуда в этих людях такая жестокость, такой изощрённый садизм? Может быть, в детстве садиста Елагина самого сажали на горчичники и потом секли, а отчима несчастного мальчика заставляли держать бревно над головой? Может быть, на глазах маленькой будущей полковницы дворня, по приказу её родителей, истязала крепостных, а родители капитанши Кряки-ной прислугу? Надо полагать, что люди эти понимали, что творят зло, однако в нём находили они разрядку для своей чёрной, грязной души. Особое отвращение вызывают у нас попытки всех этих садистов представиться в качестве добрейших людей, отдающих себя без остатка на благо ребёнка. «…Верите ли: от себя отрываем… я лучше сама не съем… ночи не спала… своему не дам, а ей оставлю… а что мне надо, лишь бы ему было хорошо… я благодарности не жду, Бог он всё видит…» — весь этот набор слов так и сыпался из лживых уст этих выродков.
Как не похоже это кривлянье на бесхитростный рассказ чеховского Ваньки Жукова, знакомый нам со школьных лет. «А вчерась, — писал он в письме своему дедушке, Василию Макарычу, — мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятёнка в люльке и по нечаянности заснул. А на неделе хозяйка велела мне почистить селёдку, а я начал с хвоста, а она взяла селёдку и ейной мордой начала меня в харю тыкать. Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяев огурцы, а хозяин бьёт, чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают. А спать мне велят в сенях, а когда ребятёнок ихний плачет, я вовсе не сплю, а качаю люльку… меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяин колодкой по голове ударил так, что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой».
Ваня был прав. Жизнь у него действительно была собачьей. Его обижали, а он должен был молчать, его били, а он должен был терпеть. Жаловаться было некому. Согласно примечанию к статье 37-й Торгового устава тех лет, «малолетние сидельцы», как закон величал мальчишек, работавших в купеческих лавках, за шалости наказывались розгами, зато всё хорошее им доставалось в последнюю очередь. Чай в лавке пили три раза в день, а зимой даже чаще. Так вот с каждого — заварка чая, как тогда говорили, сначала пил хозяин, затем приказчики, а остатки доставались мальчикам. Зато им приходилось убирать в лавке, чистить снег на улице и скидывать его с крыши. Если мальчик при этом падал или просто от чего-либо заболевал, его отсылали в деревню, бросив ему вслед: «Сам виноват!» Судиться с купцом бедным родителям несчастного ребёнка было не под силу.
Спустя два года мальчишек начинали «учить» торговому делу. И вот зимой, в трескучий мороз, они торчали перед дверями лавки и зазывали покупателей, отвешивая им низкие поклоны. Они учились понимать условные знаки и пометки на товарах, чтобы знать, сколько запросить за товар и сколько можно уступить в цене при его продаже (ценников на товары тогда не выставляли). Им следовало знать, как нужно обращаться к тому или иному покупателю и что мужика нужно называть купцом или почтенным, чиновника — благородием, степенством, а то и превосходительством, солдата — кавалером, горничную — барышней, сударыней, мастерового — хозяином, милым человеком и т. п. Они узнавали условные словечки хозяев и приказчиков, которые позволяли им, например, отпустить по адресу покупателя крепкое словечко или неуместное выражение вроде «у вас, бабушка, в одном кармане вошь на аркане, а в другом блоха на цепи», или «не забыли ли вы деньги в банке, которых у вас нет?». Если же у них самих заводились копейки, подаренные покупателями, которым они относили под праздник товар на дом, то эти копейки отбирали хозяева и хозяйки, проводившие время от времени «ревизии» в их сундучках. Казалось бы, нетрудное занятие — укачивание хозяйского ребятёнка в «зыбке» — превращалось в пытку, когда после очередной короткой ночи и тяжёлого трудового дня неумолимо клонило в сон.
Не слаще жизни этих детей, была жизнь мальчиков, служивших в ремесленных заведениях и артелях. В одной из них, где работало 60 рабочих, тринадцатилетний паренёк варил обед. В благодарность рабочие били мальчика по любому поводу: не доварил обед — били, переварил — били, не принёс воды — били, не успел нарезать хлеб — били, успел… впрочем, тоже могли побить. На плечах у мальчика постоянные ссадины от коромысла, а на лице синяки. На московских улицах можно было встретить мальчиков — точильщиков и услышать, как они кричали: «Ножи, ножницы точить, бритвы править!» Каждый из них должен был ежедневно заработать для своего хозяина не менее 45 копеек. Заработает меньше — будет бит и оставлен голодным.
Случалось, что мальчишки на синяках даже зарабатывали. В одной кондитерской лавке у Рогожской Заставы в предпоследний год XIX века завёлся «работник Балда» из пушкинской сказки, а вернее, приказчик, который очень любил раздавать щелчки. В первую очередь от этого Балды доставалось работавшим в лавке мальчишкам. Приказчик был готов даже платить им по копейке за каждый щелчок — лишь бы лбы подставляли. Ну и, конечно, достиг в этом деле большого успеха: у мальчишек постоянно лбы были в синяках. Находились среди приказчиков, конечно, и такие, которые учили словом. Старый приказчик в середине века, бывало, говорил мальчику, желающему выйти в люди: «Будь честным, не кради, на приказчиков никогда не жалуйся и никогда хозяину на них не ябедничай, что бы они ни делали, и старайся услужить кухарке». Открытое воровство среди приказчиков не поощрялось, однако кражи из хозяйственной выручки рассматривались как вид наживы. В трактирах считалось не зазорным не только обсчитывать, но и выставлять на стол порожние бутылки вместо требуемых с вином в расчёте на то, что пьяные не заметят. Учились не только обманывать, но и заискивать, постоянно видя перед собой приказчика, наклонённого вперёд с приглашающим жестом правой руки и повторяющего одни и те же слова: «Лучше не найдёте-с… К нам пожалуйте-с!»
Раздача оплеух и зуботычин, битьё детей и женщин — у нас ведь целая традиция, вышедшая из жестокостей крепостного рабства, а может быть, и раньше. Об этом можно эпопеи писать, не то что рассказы. Возьмите, к примеру, хотя бы охотнорядских купцов. Один такой купец как-то послал к другому купцу мальчика за варом, а деньги на вар не дал, стало быть, в долг. Ну, мальчик вар принёс, а купец отдавать деньги за вар не торопится. Через некоторое время тот купец, который дал вар, посылает своего мальчика справиться у первого, когда он деньги за вар отдаст. И вот за то, что мальчик передал ему вопрос своего хозяина, этот негодяй так избил несчастного ребёнка, что тот стал плохо слышать. А какое дело купцу до того, что из этого мальчика должен вырасти мужчина, которому нужно будет искать работу, зарабатывать на хлеб, и что покалеченному ему будет это сделать намного труднее? Вот и приходилось изуродованному таким мерзавцем ребёнку пополнять в будущем ряды нищих и убогих, таких как тот несчастный глухонемой мальчик, ободранный, босой, всклокоченный и грязный, что носился по Долгоруковской улице, пугая прохожих.
Андреевский Г.В. Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков