Предыдущая публикация
Человек — это канатоходец.
Справа и слева — одинаково опасные пропасти. Между чувством собственной значимости и скрытого величия с одной стороны и чувством полного ничтожества с другой, балансируя, медленно идёт человек.
Небо над головой и пропасть под ногами нужно чувствовать, но ни туда, ни туда всматриваться нельзя. Рухнешь.
Любой порыв ветра опасен. Любая муха, севшая на нос, грозит смертью. Идти можно только вперёд.
Быстрее бы добраться до твёрдой почвы, до противоположного берега. Скорее бы выбросить шест из вспотевших рук, торжествующе обернуться и сесть в изнеможении, почувствовав, как внезапно ослабели и стали ватными ноги.
Поэзия ближе к вере, чем наука. Наука распыляет человека между биологией и социологией, физикой и археологией.
Наука дразнит человека ответами, но не даёт их, потому что ничего до конца не знает. Для неё любой червяк остаётся вместилищем тайн и неразрешимых загадок.
Зато для поэзии человек цел. Он изранен, но жив, испорчен, но не расчленён. Поэзия интуитивно, как женщина, в секунду схватывает то, что ускользает от логики и не укладывается в готовые схемы.
Вера в науку и нелюбовь к поэзии, несомненно, один из подвидов ненависти к Богу. Поэзия — это не только арабские бейты и греческий гекзаметр. Поэзия — это ещё и Октоих, ещё и Триодь, ещё даже и Требник.
Если бы не Иоанн из Дамаска, Державин не сказал бы о человеке:
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил Ты существ телесных,
Где начал духов Ты небесных,
А цепь существ связал всех мной.
(Ода «Бог»)
Человек — это серединное звено; это пупок, в который завязаны все проблемы и вопросы; это фокус, в который стремятся собраться все лучи. Всё для него, всё ради него, а он сам — для Бога.
Со времён грехопадения Бог зовёт человека, говоря: «Адам, где ты?» Мы помним, где он (то есть — мы). Он стыдится и прячется в кустах. Стыдится!
Наука родилась из любопытства. Поэзия — из боли неразделённой любви и из благоговения. Стыд родился из ощущения того, что ты грешишь, а Он смотрит. Жгучей печатью стыда, как беглый и пойманный раб, заклеймён всякий потомок Адама.
Из стыда рождается покаяние. Но не из стыда только, а из стыда и веры. Из одного только стыда рождается или отчаяние, или напускная, осознанная наглость.
Нужно чувствовать Бога, каяться перед Богом и говорить: «Тебе единому согреших».
Если гордый человек мучим совестью, но не верует и не молится, то ему нет пощады.
Нет пощады от самого себя, поскольку он видит себя виноватым перед самим собой и сам себя не прощает. Это сумасшедший дом, замкнутый круг, и, возможно, один из кругов ада.
Если ты грызёшь себя и бичуешь, но не стоишь перед Богом и не просишь у Него благодати, то это не покаяние. Как-то забывается часто, что для покаяния недостаточно личных сил и угрызений совести. Нужна благодать.
«Слезы ми даруй, Господи, якоже иногда жене грешнице…»
И слезу, и сокрушённый вздох, и перемену жизни с худшего на лучшее дарит Он, и только Он.
Унывать не надо потому, что мы созданы не для червя и деревянной домовины.
Человек — не то, что помещается в гроб, но существо, ради которого мир создан и которое никем и ничем, кроме Бога, насытиться не может.
Из великого и ничтожного слеплен человек, чтобы в печали не унывать и во славе не гордиться. Равно велики и достойны уважения смиренный царь и бодрый духом нищий.
Когда захочешь погордиться и задрать нос так, как это делают люди, принимающие на пляжах солнечные ванны, вспомни, что кубометр земли скроет тебя от солнечного света и тесная дощатая келья приютит твои кости до дня Великого Суда.
Но если захочешь раскиснуть, вспомни, что Господь говорил через Серафима Вырицкого одному из уставших и измученных: «Ты драгоценен в очах Моих».
Таков человек. Затерянный в одном из уголков огромного мира, испуганный, он смотрит в Небеса с надеждой, и на него в это время внимательно смотрит Бог.
(Протоиерей Андрей Ткачев).
Следующая публикация
Нет комментариев