Предыдущая публикация
Савелий Николаевич Кайшев: «Летаргический сон станицы»
22 января 2015 года в газете «Суворовский вестник» вышла статья об уроженце нашей станицы Савелии Кайшеве. Автор публикации, Черногорец, упомянул, что Кайшев описал период оккупации станицы Суворовской в одном из своих автобиографических рассказов. Девять лет ушло на поиск книги, но поиски увенчались успехом. Благодаря племяннику писателя Владимиру Кайшеву и сайту https://kaishevy.sanamer.ru/ мне удалось найти две книги Савелия Николаевича. В первой книге «Родина я тебя не узнаю» 2012 года выпушен рассказ «Память» о событиях, происходивших в Суворовской в 1942-1943 годах.
Савелий Николаевич Кайшев родился 29 мая 1938 г. в станице Суворовской Ставропольского края. Окончил среднюю школу №1. Был призван в армию, откуда поступил в Харьковское гвардейское танковое училище. После учёбы направлен для прохождения службы в Одесский военный округ и по распределению попал в город Феодосия. Служил добросовестно на разных должностях. В 1967 году часть направлена в Забайкалье для укрепления восточных границ. Спустя два месяца Савелий Николаевич направлен в Монгольскую народную Республику, где прослужил шесть лет. По итогам службы награждён медалью «За боевые заслуги». В 1972 году направлен на уборку урожая в Алтайский Край. Добившись отличных результатов, дважды представлен к правительственной награде. Савелий Николаевич получил звание майора. Он всегда был прям в отношениях с начальством. После выхода на пенсию, Савелий поселился в Крыму, продолжал трудиться ещё двадцать лет. И уже на пенсии полностью раскрылся его талант как писателя и поэта. Он издал две книги. Одну «Родина я тебя не узнаю» в 2012 году и вторую – «Родина, по твоим стопам я иду» в 2015 году. Савелий Николаевич Кайшев умер 21 февраля 2020 года. Похоронен в Феодосии.
Несмотря на небольшой объём рассказа в нём достаточно много отображено топонимики станицы и настроения населения. Так, упомянутый хутор Хреновка, официально именуемый Дарьинским, находился на территории современных улиц Красноармейская, Сельская, Калинина, Дарьинская, Бородина и Орликовская, переулке Знаменском. Среди старожил в этом районе проживал казачий род Ильиных. Савелий упоминает Степаниду Ильину и «холуя Ильина» – слуге фашистских оккупантов. Об Ильиных писала краевед Евгения Борисовна Польская, чьи предки проживали в хуторе, описанном Савелием Николаевичем. Также в рассказе упоминаются имена евреев, расстрелянных в этот период: «Розенберг и семья Каца Григория Ильича». В рассказе описан «дед Мазур», у которого, по предположению автора мог быть радиоприёмник. В конце произведения описана торжественная встреча с освободительной Красной армией, пришедшей со стороны Пятигорска. Автор смог описать это события от лица ребёнка, который видел всё своими глазами. В 2018 году я брал интервью у Аллы Дмитриевны Зайцевой, в девичестве Колесниковой. Алла Дмитриевна ровесница Савелия Николаевича, проживает до сих пор на месте бывшего хутора Хреновка, и много рассказывала как во время оккупации практически все дети станицы проводили в повалах, чтобы не быть отловленными и отправленными в Германию, либо не погибшими под боем артиллерии.
Память
Детям моего поколения война оставила особую память. И хочется, чтобы она сохранилась и передавалась из поколения в поколение. Я, уже поседевший, хорошо помню, порой, даже ощущаю холод тех мрачных дней оккупации. Вероятно, ещё и потому, что мама, с которой мы пережили всё это, часто рассказывала о наших муках, словно прокручивала один и тот же фильм....
Осень 1942 года. Предгорье Кавказа. Тихий, по-летнему тёплый вечер. Стук пулемёта со стороны Хреновки - окраины станицы Суворовской. Немцы... Люди заговорили шёпотом, прятались в подвалах, в многочисленных межевых, глубоких канавах, заросших травой и кустарником...
Ночь прошла в тревожном ожидании....
Осязаемое, пугливое утро. Глаза устремлены на улицу. А там бродят мычащие, недоенные колхозные коровы. Бывшие кулаки, ждавшие с нетерпением немцев, оживились: бабка Степанида Ильина, уже вела за уздечку, упиравшегося коня. В голосе, вновь воскреснувших хозяев, появились властные нотки. Сады и огороды, принадлежавшие им до революции, стали именоваться, как и прежде: сад Ильиных, Жуковых.... И, нам мальчишкам, дорога туда была уже заказана. Фашисты их поощряли, сами же ходили по дворам, требуя «яйко», «мольоко» и наводили новый порядок - «Орднунг», по которому в первые же дни был введён комендантский час, расстреляны евреи: дед Розенберг, семья Каца Григория Ильича... Уничтожались сады и заросли - скрытые подступы партизан... Люда ходили друг к другу, стараясь быть, незамеченными...
Вскоре, в притихшую станицу, пришла с обильными снегопадами, частыми метелями и трескучими морозами зима. Бои шли у главного Кавказского хребта. Бывшая шумная, весёлая станица, как будто, вымерла. Только слабый, испуганный дымок из труб, напоминал о том, что где-то ещё теплится жизнь и надежда. А по ночам, под щемящий волчий вой, отзывалась плачем почти в каждом дворе.
Летаргический сон станицы, иногда, нарушался расстрелами наших активистов, очередной отправкой мужчин и женщин в Германию или налётом партизан на комендатуру. О положении на фронтах люди не знали. Но, всё же, ходили слухи, что фашисты застряли в горах...
До настоящего времени осталась загадка: кто и каким образом получал информацию из внешнего мира?
На нашей улице жил дед Мазур. Был он неразговорчив, но помогал всем, чем мог и, иногда, делился такими «слухами». Поговаривали, что у него, наверно, есть радиоприёмник...
В один из февральских дней 43 года всё пришло в движение: оккупанты спешно грузили на машины награбленное имущество, хлеб. Ожила дорога на Ессентуки, Пятигорск, Черкесск. В станице появилась румынская часть. Начались грабежи, мародёрство... Из уст в уста передавалась радостная весть: победа под Сталинградом! У новоявленных хозяев спал хозяйский пыл, а самый, преданный немцам, холуй Ильин собрался драпануть с ними. Но завоеватели так быстро уносили ноги, что Ильин где-то отстал от них и пришлось ему вернуться домой. До конца своих дней, он ходил с опущенной головой - стыдно было смотреть людям в глаза.
В солнечный, морозный день сидел я у окна и наблюдал странную картину: по улице люди тащили ульи - кто волоком, кто на санях. Мама выбежала на улицу и тут же вернулась, что-то говоря про румын, поджёгших и грабящих колхозную пасеку. Недолго думая, надела фуфайку, мне наказала, чтобы сидел дома и приглядывал за Мишкой - младшим братом, побежала в ту сторону откуда шли люди... Когда она вернулась, я, увидев её у калитки, побежал навстречу. Но у двери отпрянул назад, испугавшись маминого лица: вся опухшая, глаз не видно, растрёпанная и совсем не похожа на мою маленькую, худенькую маму. Плача, я спрятался под кроватью. Слышу плач и причитания:
- Ой, сыночек, сыночек, какая я дура! Пыталась тушить пожар! Чуть было, не застрелили твою маму! Иди ко мне, сынок, не бойся - я твоя мама!
От этих слов я пуще реветь. И когда мы вдоволь наплакались, я выполз из своего убежища. Хмыкая, со страхом смотрел на маму, всё ещё не веря - она ли....
Наступили сумерки. Я уже не видел маминого лица. Мама растопила русскую печь, дала мне картофельную лепёшку, которую я быстро съел и, взобравшись на печку, успул тревожным сном.
Утром, первым делом, украдкой посмотрел на маму: вижу - она, и подумалось, что вчерашний день был сном. Для проверки спросил:
- Мама, ты, правда, вчера была не такая?
Мама тут в слёзы, а вслед за ней и я. Но сегодня мы поменялись ролями - я её успокаивал:
- Не плачь, мама, вот скоро приедет папа и нам будет хорошо.
Мама ещё громче заплакала. Тогда я завыл нечеловеческим голосом. Мама испугалась, подхватила меня на руки, стала исступлённо целовать. Наши слёзы слились в единый, солёный поток.
Не успели мы прийти в себя, как на следующую ночь, чуть было не погибли во время бомбёжки нашими самолётами позиций фашистов. Как только стемнело, мама зашторила окна тряпками и, сказав, будь, что будет, зажгла лампаду. Через некоторое время, слышим гул самолётов.
- Тяжело идут, сказала мама, - выйду посмотрю...
Не успела она переступить порог, как раздались тут же, один за другим, несколько страшных взрывов. Окна повылетали, свет погас. Я заплакал и под кровать. Мама с криком:
- Что случилось?! Ты не ранен?! - вытащила меня.
- Нет, - сквозь слёзы, лопочу я.
- Не плачь, это наши фашистов бомбят.
Я успокоился, только Мишка не мог долго уснуть.
Утром узнали результаты бомбёжки: сброшено четыре бомбы. Три - разорвались, одна - нет. Уничтожено две пушки, одна машина. Погиб дед Корней. Убита лошадь у Степаниды. И, как следствие, она заявила в комендатуру, что свет горел у нас. И конец нам был уготован. Но к нашему счастью и страх всем врагам - нашим и чужим - на подступах к станице заработали «Катюши». Снаряды ложились в районе Хреновки.
Мне вой снарядов не был страшен - все страхи как-то улетучились. Я весь был в ожидании наших, и лелеял мечту, что с ними придёт папа. Пока мама готовила Мишку - одевала, я не выдержал - выскочил на улицу. А на улице наши - на лыжах, в белых маскировочных халатах, стрельба, взрывы... и в этой чехарде мой радостный голос:
- Мама! Наши пришли!
О, сколько было в этом крике души! В них потонули громы войны! Не забыть мне высоту и широту звучания этих дивных струн!
Мама с Мишкой па руках быстро шла навстречу мне, схватила за руку, и мы полезли в погреб, где хранились картошка. Здесь было темно и сыро. Земля содрогалась от взрывов. Что-то рухнуло - наш сарайчик развалился. Мама ещё крепче прижала нас к себе. Артиллерийская дуэль внезапно прекратилась. В погребе воцарилась гнетущая тишина. Даже слышно было, как лягушки шлёпаются по картошке. Я об этом сказал маме - получил подзатыльника - она боялась лягушек. Открылся проём погреба и уже оттуда мамин приказ: сиди там, негодник! Я скоро вернусь! И, действительно, пока я возился с Мишкой, как она вернулась. Слышу топот, мужской разговор:
- Показывай, мамаша, где твой подземный гарнизон!
Несколько человек засмеялись. В проёме показалась кубанка, усы.
- Выходи, сынок, не бойся - свои!
Сердце обожгло слово «сынок». Казалось, что этого слова я никогда не слышал. И с тех нор это слово вызывает тепло и внутреннее сиянье.
Я пошёл по рукам. Меня целовали. Впечатление было такое - ползу по лицам, как по стерне. Кстати, это ощущение возвращается ко мне всегда, когда провожу рукой по своей небритой бороде.... Варилась картошка в чугунке. Солдаты перевязывали раны, брились, некоторые спали на полу - на сене. Мама соображала оладьи. Я круги лея у автоматов, винтовок...
Прощаясь, солдаты благодарили маму, меня трепали по голове, жали руку и говорили:
- Держись, казак! Расти быстрей, береги маму!
Мы стояли у калитки в немом оцепенении. Давила какая-то, непонятная боль. Мама не замечала. Слёзы струились по её лицу. Так долго мы стояли и смотрели вслед, уходящим в вечную намять, солдатам...
6-7 июля 2024
Следующая публикация
Нет комментариев