Предыдущая публикация
"И сама она – трагическая королева Лир, оболганная, осмеянная, преданная соратниками" Татьяна Доронина
Эту фотографию когда-то «открыл» мне Андрей Могучий, сказав, что здесь для него весь БДТ.
Татьяна Доронина и Иннокентий Смоктуновский в спектакле «Идиот» (постановка Георгия Товстоногова).
Но сегодня, когда я думаю о Татьяне Васильевне, невольно приходит ассоциация не с Достоевским, но с Шекспиром. Вся ее нынешняя судьба - это последний акт «Короля Лира». И сама она, конечно, трагическая королева Лир, оболганная, осмеянная, преданная своими бывшими соратниками, покинутая неверными «детьми»-актерами.
Странное дело, но что-то подобное она играла всю жизнь. И в молодости у Товстоногова: Софья, брошенная Молчалиным, Настасья Филипповна, убитая Рогожиным, Надежда Монахова, отвергнутая Черкуном… А потом и у Гончарова в «Виват, Королева, виват!». И много позднее в «Старой актрисе на роль жены Достоевского» в постановке Виктюка. И всегда это была история заблуждения и позднего прозрения.
«Мы были на бале, на бале. А с бала нас прогнали, прогнали». И после паузы, от которой замирало сердце, добавляла жестко: «В шею».
Ну, что эти мальчики, пришедшие ее свергать в декабре 2018 года, понимали в театре? С какого перепуга они возомнили, что им удастся заставить ее, Доронину, подчиниться их жалкой режиссуре? Ее, которая не побоялась объявить войну самому Ефремову. Ее, которая в одиночку сражалась и отбила каменную цитадель в центре Москвы, чтобы половина мхатовской труппы, оставшаяся на улице, не пошла по миру. Все забыли, как это было. Как ей улюлюкали на Первом съезде СТД, как захлопывали и сгоняли с трибуны, не давали говорить. А она стояла как скала. И все тем же своим задыхающимся контральто, как в конце второго акта «Аиды», прорываясь куда-то ввысь сквозь смычковые и ударные, вела свою одинокую, возвышенную арию про суд потомков, который нам не простит, про миссию культуры, про опасность рынка.
Никто не хотел ее слушать. Уже тогда в 1987 году было понятно, что от Дорониной все отрекутся. Именно тогда она добровольно обрекла себя стать вечной заложницей мрачной махины под названием МХАТ СССР им. Горького. Мало кто верил, что она все это затеяла не для себя лично. Что война, которую она развязала и формально выиграла, была объявлена не ради ее будущей Раневской, или леди Макбет, или Вассы Железновой. Но она наверняка могла их сыграть с гораздо меньшими нервными затратами на других сценах. Кто бы ей смог помешать?
Тут что-то другое, чего мы, может, тогда не понимали и во что не слишком хотели вникать. Помню, как в последний день, когда уже все делегаты и гости съезда СТД выходили из Кремлевского дворца, Доронина вдруг решила зачем-то вернуться обратно, будто забыла что-то или не договорила с кем-то. Она рванула против основного потока, рассекая толпу, не глядя по сторонам, мимо всех постовых и охранников, не обращая внимания на призывные крики своего давнего партнера по БДТ Владислава Стржельчика: «Тань, Тань, пойдем с нами ужинать. У нас столик в ВТО». Она уже была не с ними и не с нами. Одна против всех. И если бы в этот момент у меня была камера, мог бы получиться весьма символичный кадр.
Прошли годы, которые она провела, как в затворе, в своем театре на Тверском бульваре. Он действительно был ее. Отвоеванный остров полузабытой, давно закончившейся советской жизни. С этими орденами на фасаде. С каким-то старорежимным знаменем и вымпелами вытертого вишневого бархата, с почетными грамотами и благодарностями в приказе, с копеечными ценами в служебном буфете и недорогими билетами в кассе.
Все это почему-то до боли напоминало запущенную родительскую квартиру. С чайником, вечно выкипающим на плите. С собраниями сочинений классиков, пылящимися на книжных полках. Все с той же самой программой «Время», которую смотрят только ради прогноза погоды на завтра. Странным образом вся эта прошлая наша жизнь продолжала резонировать и в самих спектаклях, шедших во МХАТе им. Горького. Жизнь, которую мы торопились поскорее забыть или сделать вид, что ее уже нет, что ее больше не существует. А на самом деле она никуда не делась, просто притаилась, не умея привлекать к себе слишком много внимания.
Человеческий и эстетический пафос доронинской программы сводился, в сущности, к одному: сохранить все, как было раньше. Не уступить никому ни пяди, включая старые ненужные гаражи на задах Театра Наций. Быть хранительницей заветов основателей, как она их заучила и помнила еще со времен лекций в училище МХАТа.
Но при этом в ней по-прежнему жила великая актриса, которой требовался серьезный режиссер. В какой-то момент, отчаявшись его обрести, Доронина стала ставить сама. И, наверное, ей не стоило все это совмещать — руководство театром, режиссуру, актерство. Но она была слишком гордой, чтобы интересоваться мнением тех, кто ее однажды отверг. И слишком по-советски недоверчивой, чтобы рисковать репутацией ради сомнительных спонсорских денег. Кстати, потом ей это ставили в вину — несговорчивость и недостаточную активность в хождении по начальственным кабинетам в добывании дополнительных финансов. К тому же всю жизнь она ощущала себя красивой женщиной, которая не должна никого ни о чем просить — сами придут и сами предложат. И они пришли…
Где-то через полгода после мхатовского переворота я спросил Эдуарда Боякова, понимает ли он, что его ждет, если ему не удастся вернуть Доронину? Лучезарно улыбнувшись и закивав в ответ, он сказал, что все будет отлично. Что Татьяна Васильевна в курсе, всецело одобряет и поддерживает перемены, затеянные им, или наверняка одобрит, когда вернется из своих барвихинских далей. Что все они вместе, взявшись за руки, будут строить новый прекрасный МХАТ.
В этот момент Эдик был похож на мальчика, который спрятал от мамы дневник с колами и двойками и теперь изо всех сил пытается это скрыть за преувеличенно бодрым тоном и наигранным оптимизмом. А может, он и правда верил, что ему удастся всех перехитрить, переиграть? Что в театре главное — успех? К тому же какие могли быть к нему претензии? Доронина проходила по всем документам и ведомостям президентом МХАТа. Ей по-прежнему полагалась зарплата и личный водитель. Дай бог, чтобы всех так притесняли!
Когда-то давным-давно молодая Татьяна Доронина в фильме «Старшая сестра» простодушно спросила, цитируя статью Белинского: «Любите ли вы театр? Любите ли вы его так, как люблю его я?» И этот вопрос, в котором слышался страстный призыв, имел магическое влияние на сотни и тысячи молодых людей, мечтавших посвятить себя театру. Но сегодня я думаю о финальных словах этого монолога, звучащих как скорбное предостережение:
«О, ступайте, ступайте в театр, живите и умрите в нем, если сможете»
Следующая публикация
Комментарии 1