Предыдущая публикация
Первый мужчина.
Первая женщина
С тех пор много воды утекло… Слава удачно женился на Тамаре Ивановне – она на семнадцать лет моложе и такая хозяйственная. Он всегда хотел девочку, вот она и родила ему Анечку – красавицу, умницу, а у нас с ним не получилось: домой никогда не хотелось идти ни ему, ни мне.
Мы разные люди: я – казачка, яркая, боевая, а он тихий павловопосадский мальчик. Как бы это объяснить, – в молодости Тихонов был какой-то, в хорошем смысле, неприспособленный к жизни.
Жили тяжко, копейки считали, перед зарплатой я ноги сбивала по этажам – искала, у кого одолжить червонец… Ну и кинулась выступать, когда эта лавочка открылась, в школах, в комсомольских организациях… Ни от чего не отказывалась, тем более что это было полезно для нашей страны в духовном плане. Платили немного – дадут четыре рубля и еще двадцать копеек положат, но я эти гроши хотя бы домой приносила, а Вячеслав, как ему казалось тогда, свою чистоту оберегал. Он говорил мне, что получать деньги за искусство неэтично, недуховно. «Ладно, – думала я, – а как же быть, если завтра не на что будет хлеб покупать?»
Я же не против кино, серьезных ролей, но, если их нет и закон позволяет, почему не выступить где-то от общества «Знание»? В этом я, наверное, больше на мужчину была похожа: ради своей семьи что есть мочи старалась, тянула воз, а Тихонов нет… Слава – человек нежный, хороший, даже, можно сказать, прекрасный, но у него был один недостаток – он меня не любил…
Мы, когда только встречались, на лестничных площадках целовались, обнимались по закоулкам. Бывало, приду домой, лягу спать и думаю: «Вот бы сшить ему куртку из черного вельвета на молнии – как бы ему шло!» Тогда, в послевоенные годы, все было, как вы понимаете, в дефиците, но я через знакомых купила-таки отрез. Мы к портнихе, а тетка уперлась: «Мужчинам не шью». Еле-еле ее умолила, сама нарисовала фасон. Куртку она справила, но воротник к ней женский приладила – даже фотография осталась.
Легко сказать «первый мужчина», «первая женщина», да только бывает, как я сейчас понимаю, что и четвертая, а такая хорошая семья сковывается. У нас же все было по правилам сделано, но не вышло, и никто в этом не виноват: друг другу не подходили, а сравнить было не с чем ни мне, ни ему. Он же всю жизнь молчал, как тот Штирлиц. Слава Штирлиц и есть, только в кино это человек-кремень, а в жизни – человек-природа. Любит собирать грибы, ромашки, копаться в земле, картошку сажать, разводить голубей. Часами мог сидеть за столом, покрытым клеенкой, и пить чай из самовара.
Друг друга мы не ревновали – не давали повода. Совсем молоденькие тогда были – по восемнадцать лет, думали: раз уж семью создал, веди себя хорошо, да и, честно говоря, не были мы такими жадными, стремительными в любовных делах – ночные бдения воспринимали как нагрузку ненужную. Были еще недоразвитыми.
Слава все по-своему делал и всегда молча. Заболела я однажды тяжело, лежу, температура под сорок, а он на футбол собрался, который больше хоккея любил. Зная, какой он страстный болельщик, говорю вроде бы невзначай: «Может, побудешь дома – как бы мне совсем худо не стало, а сын еще не скоро из школы вернется». Он молча встал, с силой встряхнул свою куртку так, что из нее пыль по квартире пошла, оделся и, ни слова не говоря, ушел. После матча вернулся домой весь запыхавшийся, подбежал к кровати, встал на колени, спросил: «Как ты?» – и стал нежно мой лоб трогать… В этом – весь он.
Мама моя – она жизнь повидала. Простая колхозница, а опытной была и умной, ведь чтобы ума набраться, университеты кончать необязательно. Приехав однажды в Москву меня проведать, заметила между нами трещину, все перемножила и, когда собиралась обратно в Ейск, сказала: «Нонка, не бросай Славку. Бросишь – одна будешь век доживать». «С чего это, – думаю, – она взяла, что я должна его бросить?» Но вот что-то же ей подсказало… И бросила все-таки я его, а не он меня. Через несколько дней после того, как умерла мама, отнесла заявление на развод.
Во мне долго-долго сидело христианское смиренное понимание супружества: честность, преданность, муж. Я ведь Тихонову даже не изменила ни разу, хотя он мне вот так опостылел – ничего уже не хотела.
…Теперь у нас нет причин общаться. Если бы встретились в какой-нибудь картине, с удовольствием пообщались бы. А так что же? У него забот очень много, он общественную жизнь ведет. Ну, поговорили как-то по телефону. Можно было еще и еще говорить. Но тогда надо сесть, с чайком или с каким-то винцом хорошим. И тогда уже поговорить в полную силу о нашей жизни.
Нонна Мордюкова, актриса, первая жена
Следующая публикация
Комментарии 20