Предыдущая публикация
24 апреля 1915 года Московская Духовная академия за совокупность литературных трудов присудила митрополиту Владимиру степень доктора богословия.
На Санкт-Петербургской кафедре митрополит Владимир встретил начало Первой мировой войны и сразу стал принимать участие в благотворительных организациях, созданных для помощи воинам и родственникам убитых на войне.
К этому времени создание представительных учреждений – парламентов, разрушенное государственной властью церковное управление, начавшаяся мировая война окончательно и необратимо поставили государство на край пропасти, когда стали казаться нестерпимыми творящиеся беззакония в виде произвольных перемещений архиереев с кафедры на кафедру и возможность влияния на эти перемещения посторонних лиц, и все это благодаря разрушению Петром I канонического управления Церкви. Митрополит Владимир стал добиваться встречи с императором Николаем II, чтобы лично переговорить по этому вопросу. Узнав о цели предполагаемого визита владыки, обер-прокурор Святейшего Синода Саблер попытался отговорить его от встречи, так как, по его мнению, это была сложная и малоперспективная в смысле ее положительного разрешения тема. Но переговорить с Императором лично – в этом митрополит видел свой долг, он не считал возможным для себя продолжать молчать. При встрече с Императором митрополит Владимир стал говорить о Распутине, и прежде всего о том, насколько гибельно его вмешательство в церковные дела. Император, выслушав владыку, сказал, что, может быть, он во многих отношениях и прав, но Императрица никогда не согласится на изменение положения дел в этом вопросе.
Императрица, узнав о разговоре митрополита Владимира с ее мужем, пришла в негодование и, обвинив митрополита Владимира в том, что он плохой верноподданный, потребовала его перевода из столицы.
23 ноября 1915 года последовал указ Императора о переводе митрополита Владимира в Киев с сохранением прав и обязанностей первенствующего члена Святейшего Синода, а на Санкт-Петербургскую кафедру был назначен архиерей по протекции.
Прощаясь с петроградской паствой, владыка сказал: «Выслушайте мой последний и, может быть, предсмертный завет! К вам, дорогие сопастыри, первое слово мое. Больше сорока трех лет Бог судил мне послужить в священном сане. Я много пережил. Испытал и сладкое, и горькое, видел и радостное, и печальное, правда – больше горького и печального. Не без скорби вижу я, как растлевающее веяние времени пытается проникнуть и за церковную ограду...
Обо мне же, прошу вас и молю, молитесь Господу Богу. Нужны мне молитвы ваши. “Житейское море, воздвизаемое напастей бурею”, далеко перекинуло мой челнок, и, к сожалению, не к тихому еще пристанищу, куда входят люди вратами смерти, а на новое плавание, и плыть предстоит мне не как простому корабельщику, а быть кормчим корабля церковного. Трудно это в наши дни. Помолитесь же обо мне, а над вами да будет Божие благословение»[36].
22 декабря 1915 года владыка прибыл в Киев и сразу же проследовал в Софийский собор. После краткого молебна митрополит Владимир обратился с приветственной речью к присутствующим, почти полностью повторив то, что им было сказано при прощании с петроградской паствой: «Волны житейского моря, по Божию изволению, принесли мою ладью к святому граду Киеву. Призванный быть кормчим духовного корабля киевской церкви, я невольно сравниваю себя с кормчим вещественного корабля, обуреваемого в бурном и безбрежном море страшными волнами. Я ясно представляю себе ту опасность, какой может подвергнуться этот корабль при наличии страшной бури, подводных скал и морских пиратов... Как осторожен должен быть кормчий, сознающий всю ответственность за участь плывущих на корабле! Как зорко должен следить за своими сотрудниками, помыслы которых должны быть сосредоточены на единой общей цели!.. Разве не случается, что слуги кормчего и даже сами плывущие на корабле вступают в заговор с морскими разбойниками и делаются соучастниками их нападения на корабль?»[37]
Однако вся беда в то время и состояла в том, что не было полноправного кормчего у корабля Российской Поместной Церкви, ни тем более Московской, или Петроградской, или Киевской, ибо управление в течение двухсот лет под началом штатских обер-прокуроров невозможно было назвать управлением церковным. А потому и закончилось время долготерпения Божьего. Что не было сделано людьми добровольно, то было сделано по принуждению, и как когда-то руками фараона, так теперь руками безбожников. Управление Российским Церковным кораблем было к началу ХХ столетия глубоко расстроено, и хороши ли были отдельные кормчие, или они были из рук вон плохи, – каждый из них от Господа получал и свою награду, и свое наказание, в то время как весь корабль со всеми своими кормчими и пассажирами давно устремился на рифы. Слишком долго корабль церковный был прикован к кораблю государственному, который и сам не был прочен, получив значительную пробоину при императоре Петре. Дабы не иметь укора за свои безбожные дела, император Петр, применив насилие, расстроил каноническое устроение Поместной Церкви. Вода, начавшая поступать через пробоину, пробитую Петром, в конце концов затопила все отсеки государственного корабля, и после 1905 года, когда монархия в значительной степени самоупразднилась и оказалась в командирской рубке вместе со своими убийцами, этот корабль можно было считать затонувшим, оставалась лишь видимость государственной жизни и плавания.
Если и была какая историческая задача у первенствующих членов Синода, а ими были в начале ХХ века митрополиты Антоний (Вадковский) и Владимир (Богоявленский), то она в первую очередь заключалась в том, чтобы освободиться от тянущей на дно цепи противоканонического церковного управления, – в этом был их исторический долг перед Церковью и земным Отечеством, чтобы, хотя бы и лично жертвуя всем, настоять на созыве Поместного Собора Русской Православной Церкви, на восстановлении канонического церковного строя в лице Патриарха, дав возможность православному русскому народу объединиться вокруг своего духовного центра в единственной организации, которую он сохранил сквозь века. В этом было истинное призвание первенствующих в Синоде иерархов, правящих перед революцией. Это не могли осуществить ни миряне, ни духовенство, ни епархиальные архиереи. Однако никто из первоиерархов не захотел быть подобным Патриарху Ермогену. И тогда Господь силою принуждения заставил если и не обрести необходимое для совершения Его дела мужество, то, по крайней мере, перенести Его страдания – и таким путем, через пролитие крови, войти в Царство Небесное.
Вопрос о восстановлении в России патриаршества был для многих в то время вопросом ясным и очевидным: враги Церкви осознанно противились восстановлению патриаршества, но большинство православного народа скорее недоумевало, почему дело доброе так долго откладывается. По этому поводу публиковалось тогда много статей, и, чтобы стало ясно, как этот вопрос понимался тогда, приведем выдержки из статьи о патриаршестве архиепископа Антония (Храповицкого), напечатанной в журнале «Голос Церкви» в 1912 году.
«Церковь на земле воинствует с внешними ей врагами веры; в настоящее время она воинствует и с внутренними врагами, ибо у нас происходит повторение ереси жидовствующих среди мирян и части клира, как и в ХVI веке; ересь эта заключалась в нравственном растлении, в цинизме и безверии, возведенными в принцип. Церковь должна воинствовать всем дарованным ей оружием, а наипаче отлучением, дабы неверующие кощунники не носили личины людей церковных. Воинство нуждается в военачальнике, а его у нас нет. Православная, на бумаге господствующая, а на деле порабощенная паче всех вер, Церковь лишена в России того, что имеют и латиняне, и протестанты, и армяне, и магометане, и ламаиты, – лишена законного главы и отдана в порабощение мирским чиновникам, прикрывающимся собранием шести-семи пополугодно сменяемых архиереев и двух иереев...
Обер-прокурорская власть над архиереями и вообще над Церковью несравненно выше и крепче, чем власть всероссийских патриархов и чем власть министров в своем министерстве... обер-прокурорская власть над Синодом более власти епархиального архиерея над своей консисторией.
Последний, в случае несогласия с консисторским постановлением, должен написать резолюцию, которая остается в бумагах как донос на неправильное или неразумное решение. Если же обер-прокурор не согласен с постановлениями Святейшего Синода, то протокол последнего уничтожается и пишется наново.
Раз прокурор поставлен как ответственное лицо за делопроизводство известного ведомства, то вполне естественно, чтобы он относился к последнему так же, как всякий директор к своему департаменту, как министр – к своему совету при министре.
Не многим даже духовным лицам известно и то, например, что назначение митрополитов, назначение членов Синода, вызов тех и других для присутствования в Синоде и увольнение снова в епархию – зависит исключительно от обер-прокурора, что самого Синода об этом и не спрашивают, а если спросят, то это будет делом личной любезности; точно таким же способом производится награждение архиереев звездами и саном архиепископа...
Итак, единоличный управитель Российской Церкви существует, и притом гораздо более властный, нежели Патриарх, всегда ограниченный собором епископов, – только управитель сей есть простой мирянин, а восстановление канонического патриаршества было бы усилением не единоличного, притом совершенно незаконного, управления Церковью, но управления соборного и законного»[38].
Ходатайствуя перед Синодом о созыве Поместного Собора и выборах Патриарха еще в 1905 году, владыка Антоний (Храповицкий) в докладной записке Синоду писал: «Если бы такое радостное событие совершилось в Великом посту (когда состоялся всеподданнейший доклад Святейшего Синода), то не позже Троицы состоялся бы и законный Собор Поместный с участием Восточных Патриархов, а к осени Святая Церковь процвела бы такою силою благодатной жизни и духовного оживления, что оно бы увлекло паству далеко-далеко от тех зверских интересов, которыми теперь раздирается наша родина, и Самодержавная Власть неколебимо и радостно стояла бы во главе народной жизни. По лицу родной страны раздавались бы священные песнопения, а не марсельезы, в Москве гудели бы колокола, а не пушечные выстрелы, черноморские суда, украшенные бархатом и цветами, привозили бы и отвозили преемников апостольских престолов Священного Востока, а не изменников, не предателей, руководимых жидами; и вообще революции ни тогда бы не было, ни теперь, ни в будущем, потому что общенародный восторг о восстановлении православия после долгого его плена и подступиться не дал бы сеятелям безбожной смуты...
Теперь уже ясно, что врагов восстановления Церкви больше, чем друзей ее, но если Преосвященные Иерархи решатся стоять за истину до смерти, то Господь возвратит Поместной Церкви Свою милость, восстановит ее в канонической чистоте и славе и воздаст помраченное двумя веками ее деятельное братское единение с прочими Православными Церквами, дабы завершить радость христиан Собором Вселенским, на котором и учение веры будет вновь уяснено в прежней его чистоте и в полном освобождении от западных примесей, и начертание совершенной жизни христиан будет предложено во всей ее нетленной красоте и увлекающей силе.
Со времени составления этой записки прошло шесть лет. Религиозное и нравственное растление русского народа и русского общества идет все глубже с ужасающей силой, польское католичество, немецкий баптизм и русская хлыстовщина отторгают от Церкви десятки тысяч пасомых, а еврейский атеизм и того больше; церковная дисциплина расшатывается в самих основаниях; смелые слова отрицания Церкви раздаются из уст и из-под пера даже священников не только в печати, но и в Государственной Думе, составляются даже союзы духовенства для введения в России реформации; в этом направлении издавались и продолжают издаваться некоторые духовные журналы; но зато остаются без достойной отповеди десятки штундистских, латинских, магометанских и хлыстовских журналов и газет, надменно поносящих иерархию и духовенство и несравненно более популярных, чем издания наших академий. Некоторые епархиальные архиереи и многие иереи и иноки борются с церковным растлением, но делают это дело каждый для своей епархии; народ русский не имеет общего пастыря, а Церковь Русская в ее целом не имеет ответственного попечителя, – она является как выморочное достояние, как res nullius[39], а не как единая Христова рать в борьбе со своими усилившимися и умножившимися врагами: этим дали “свободу совести”, свободу печати, свободу слова, свободу подкупа, подлога, шантажа и клеветы, а “господствующей” Церкви пока не вручено того, что ей дал Божественный Дух, не дана ей глава!.. Но может ли бороться с врагом армия при наличности семидесяти пяти самостоятельных военачальников, не объединенных высшими полководцами? А “господствующая” и воинствующая Церковь и находится-то в таком жалком положении!.. До 1905 года – худо ли, хорошо ли – ее охраняла власть мирская, а ныне она лишена этой охраны, но и себе самой не предоставлена: спутанного по ногам коня охраняли от волков пастухи, а потом отошли и сказали: “борись сам за себя с хищниками”, но ног ему не распутали, уцелеет ли он от волчьих зубов?..»[40]
Хорошо понимая подлинное положение церковной иерархии, будучи сам правящим епархиальным архиереем, ректором трех духовных академий, видя последствия неправильного в каноническом отношении церковного управления, автор докладной записки справедливо предполагает, что и при восстановлении канонического управления Патриарх долго еще будет несвободен, долго еще будет страдать отсутствием мужества, отсутствием воли, стремлением сочетать свои благопожелания с далеко не благими пожеланиями государственных чиновников, как бы действуя в рамках все того же синодального, порабощенного государству, управления и тем лишая мужества многих церковных чад – архипастырей, пастырей и православных мирян. Показывая это неминуемое, выработанное двумя веками порабощения Церкви государству будущее, автор записки предупреждает, что даже если бы восстановление патриаршей власти состоялось бы при православном главе государства, то есть монархе, то и тогда «высшей власти приходилось бы постоянно прилагать старание о том, чтобы патриархи проникались сознанием своих полномочий, не боялись всех и всего, чтобы громче и смелее поднимали свой голос в стране, хотя бы по чисто духовным, по чисто нравственным вопросам жизни. И конечно, лишь при условии такого дерзновения главы местной Церкви и прочие пастыри ее оставили бы свое преступное молчание пред всякой, даже временной, темной силой крамолы и безбожия...»[41]
Менее месяца пробыл митрополит Владимир в Киеве и 7 января 1916 года выехал в Петроград для участия в заседаниях Святейшего Синода. Впоследствии он большую часть времени, по своему положению первенствующего члена Синода, проводил в Петрограде, так что киевская паства стала в конце концов выражать неудовольствие по этому поводу. В феврале 1917 года в России произошел государственный переворот, Император отрекся от престола, Временное правительство назначило нового обер-прокурора, который попытался заставить членов Синода принимать лишь ему угодные решения, и это довершило неустройство в управлении Русской Православной Церкви. Митрополит Владимир не согласился с беспорядочными действиями нового обер-прокурора, и тот в ответ уволил всех членов Синода и набрал новых. Беззаконие дошло до своего логического конца, 24 марта 1917 года митрополит Владимир вернулся в Киев.
В это время в Киеве нарастала гражданская и церковная смута, стали активно действовать сепаратистские движения, был организован «Исполнительный комитет духовенства и мирян» и создана должность «комиссара по духовным делам». Встретившись с его представителями, митрополит Владимир заявил им, что «Исполнительный комитет духовенства и мирян» – учреждение самочинное, стремящееся к постепенному расширению своей власти и к захвату ему не принадлежащих прерогатив.
Впрочем, митрополит не отказался вовсе от сотрудничества с этим самочинным учреждением, надеясь направить впоследствии его деятельность в каноническое русло, и потому дал благословение на созыв 12 апреля епархиального съезда духовенства и мирян Киевской епархии. Однако когда съезд собрался, то стал уже называть себя «Украинским киевским епархиальным съездом духовенства и мирян». Съезд принял постановление, что «в автономной Украине должна быть независимой от Синода украинская церковь».
Никакие вопросы не нашли своего разрешения, и следующий епархиальный съезд планировалось провести в начале августа 1917 года. Митрополит Владимир дал на это свое благословение и перед его началом опубликовал архипастырское обращение к киевской пастве, свое духовное завещание и последнее слово к пастве.
«Великое несчастие нашего времени более всего в том, – писал он, – что считают высшим достоинством быть либеральным в отношении вопросов веры и нравственности. Многие находят особенную заслугу в том, чтобы вселить в души русских людей такое либеральное отношение к вере и нравственности... Они в свое оправдание приводят как будто бы заслуживающие внимания доводы. Они говорят: всякий человек может судить о религиозных вопросах со своей точки зрения и свободно высказывать свои убеждения, каковы бы они ни были, – это дело его совести, должно уважать религиозное убеждение каждого человека. Против свободы веры и совести никто не возражает. Но не нужно забывать, что христианская вера не есть человеческое измышление, а божественные глаголы, и не может она изменяться сообразно с человеческими понятиями, и если человеческие убеждения стоят в противоречии с божественными истинами, то разумно ли придавать какое-либо значение этим убеждениям, считать их правильными и руководствоваться ими в жизни? Мы, конечно, должны терпеть и не согласных с нами и даже явно заблуждающихся, относиться к ним снисходительно, но от заблуждений их должны отвращаться и с заблуждениями бороться и доказывать их несостоятельность. Это должны считать своим долгом и пастыри христианской Церкви, и истинные последователи Христова учения...
К общему бедствию по всей земле русской присоединяется еще наше местное, увеличивающее немало душевную скорбь. Я говорю о том настроении, которое появилось в южной России и грозит нарушением церковного мира и единства. Для нас страшно даже слышать, когда говорят об отделении южнорусской церкви от единой Православной Российской Церкви. После столь продолжительной совместной жизни имеют ли для себя какие-либо разумные основания эти стремления? Откуда они? Не из Киева ли шли проповедники православия по всей России? Среди угодников Киево-Печерской Лавры разве мы не видим пришедших сюда из различных мест Святой Руси? Разве православные южной России не трудились по всем местам России как деятели церковные, ученые и на различных других поприщах, и наоборот, православные севера России не подвизались ли также на всех поприщах в южной России? Не совместно ли те и другие созидали единую великую Православную Российскую Церковь? Разве православные южной России могут упрекнуть православных северной России, что последние в чем-либо отступили от веры или исказили учение веры и нравственности? Ни в каком случае... К чему же стремление к отделению? К чему оно приведет? Конечно, только порадует внутренних и внешних врагов. Любовь к своему родному краю не должна в нас заглушать и побеждать любви ко всей России и к единой Православной Русской Церкви»[42].
Съезд, состоявшийся 8–9 августа 1917 года, выказал крайнюю враждебность как к митрополиту Владимиру, так и к Русской Православной Церкви. Митрополит держался на съезде с крайней степенью терпимости, стараясь ничем не задеть его участников, чтобы съезд действовал в духе мира, но участники съезда были настроены иначе, и ему пришлось пережить тогда много тяжких обид и огорчений. Во время проходившего 9 августа заседания владыка был настолько оскорблен и пришел в такое расстройство, что, почувствовав себя нездоровым, был вынужден оставить собрание и уехать в Лавру. После его ухода участники съезда тут же истолковали это как бегство главы епархии и выражение крайнего неуважения к собранию. Приехав в Лавру, митрополит лег в постель и несколько часов пролежал неподвижно, так что окружающим показалось, что он близок к смерти.
По окончании работы съезда митрополит Владимир выехал в Москву, где 15 августа 1917 года открылся Поместный Собор Русской Православной Церкви. Собор открылся служением Божественной литургии в Успенском соборе Кремля митрополитом Владимиром в сослужении митрополитов Петроградского Вениамина (Казанского) и Тифлисского Платона (Рождественского). Поместный Собор избрал митрополита Владимира своим почетным председателем, а также председателем отдела церковной дисциплины. Все заседания Собора происходили в Епархиальном доме, устроенном когда-то тщанием митрополита Владимира. В те смутные дни начавшейся государственной разрухи Собор принял решение о восстановлении в Русской Православной Церкви патриаршества. Было проведено несколько туров голосования. Владыка участвовал только в первом туре, так как получил всего тринадцать голосов. Голосованием Собор избрал трех кандидатов в патриархи – архиепископа Харьковского Антония (Храповицкого), архиепископа Новгородского Арсения (Стадницкого) и митрополита Московского Тихона (Белавина). Окончательный выбор был предоставлен Промыслу Божию. 5 ноября 1917 года в храме Христа Спасителя после Божественной литургии митрополит Владимир вынес на амвон ковчежец со жребиями, благословил им народ и снял печать. Из алтаря вышел старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий (Соловьев). Помолившись, он вынул из ковчега жребий и передал его митрополиту Владимиру. Владыка громко прочел: «Тихон, митрополит Московский – аксиос!»
В середине ноября 1917 года в Киеве был организован особый комитет по созыву всеукраинского православного церковного Собора духовенства и мирян. Комитет возглавил архиепископ Алексий (Дородницын), проживавший в то время на покое в Киево-Печерской Лавре. На состоявшемся 23 ноября собрании комитет, «обсудив положение православной церкви на Украине в настоящее время, как время отделения украинского государства от русского государства, а также имея в виду провозглашение всероссийского Патриарха, который может распространить свою власть и на украинскую церковь»[43], принял целый ряд радикальных постановлений: организационный комитет по созыву всеукраинского православного церковного Собора переименовывался во «временную всеукраинскую православную церковную раду»[44], а исполнительный комитет по созыву всеукраинского православного церковного Собора – в «президиум временной всеукраинской православной церковной рады», которая провозглашалась «временным правительством для всей украинской православной церкви»[45]. Это правительство назначило своих комиссаров в консистории всех украинских епархий. Всеукраинская Церковная Рада воспретила своему председателю архиепископу Алексию выезжать в Москву, куда он был вызван Патриархом для занятия места настоятеля в одном из монастырей.
Все новообразованные организации были настроены открыто враждебно к митрополиту Владимиру и выступили с требованием не допускать его в Киев.
Подобного рода деятельность национальных сепаратистов встревожила православное население Киева, и 24 ноября 1917 года состоялось многолюдное собрание Союза православных советов города Киева. Собрание постановило «протестовать против антиканонической попытки создать автокефальную Украинскую церковь, что может привести ее сначала к унии, а потом и к полному подчинению ее Римскому Папе»[46], и признало «пребывание Киевского митрополита вне Киева в такое тревожное время нежелательным явлением, тем более, что на Всероссийском Церковном Соборе его мог заменить один из киевских викарных епископов»[47].
В начале декабря из Киева в Москву прибыл один из викариев с просьбой к митрополиту Владимиру вернуться в Киев, так как дальнейшие события на Украине грозят церковным расколом. По прибытии митрополита в Киев, вечером 4 декабря состоялось многолюдное собрание, созванное по инициативе Союза православных приходов города Киева, под председательством митрополита Владимира, в присутствии прибывшего из Москвы представителя Патриарха – митрополита Платона, экзарха Кавказского. Перед началом собрания делались попытки сорвать его; некоторые из собравшихся кричали, чтобы митрополит Владимир возвратился в Москву, но владыке все же удалось открыть собрание, которое прошло вполне благополучно.
Митрополит Владимир совершил торжественное богослужение в Златоверхо-Михайловском монастыре по случаю празднования дня памяти святой великомученицы Варвары. Православная паства выразила свое сочувствие архипастырю и удовлетворение по поводу его возвращения в Киев. Однако были группы иного настроения, которые выказали свое отрицательное отношение к владыке громкими выкриками во время богослужения.
9 декабря 1917 года в два часа дня в покои митрополита явилась вместе с каким-то военным группа духовенства и заявила, что она исполняет поручение Центральной Рады. Пришедшие передали постановление Рады о том, чтобы из Киева был удален епископ Чигиринский Никодим (Кротков) и вступили в должность членов консистории вновь назначенные Радой, а также было предложено покинуть Киев и самому митрополиту Владимиру. Желая получить от них письменное свидетельство об этих требованиях, митрополит попросил своего секретаря записать их и чтобы члены пришедшей делегации подписались под ними, но те категорически от этого отказались.
В эти же дни к митрополиту Владимиру явилось несколько священников из законоучителей средних учебных заведений, которые потребовали, чтобы он уехал из Киева. Один из священников города Киева, Липковский, явился к епископу Каневскому Василию (Богдашевскому), викарию Киевской епархии, и предложил ему взять на себя управление Киевской митрополией, что тот с негодованием отверг. Тогда Липковский заявил ему, что митрополит Владимир в любом случае будет удален из Киева, равно как и его викарные епископы – Никодим (Кротков) и Назарий (Блинов).
К этому времени по приходам Киевской епархии было разослано распоряжение о поминовении в церквях за богослужением Всеукраинской Церковной Рады, возглавляемой архиепископом Алексием (Дородницыным); распоряжение было скреплено печатью киевской духовной консистории и подписано священником, назначенным Радой комиссаром. Противодействуя этому беззаконию, митрополит Владимир распорядился, чтобы члены духовной консистории составили документ, что для епархии имеют значение только те распоряжения консистории, которые будут подписаны действительными ее членами. После этого назначенные Радой комиссары явились в консисторию и заявили, что все подписавшие этот документ члены консистории увольняются, а на их место назначаются новые.
В декабре 1917 года между 10 и 12 часами ночи в покои митрополита в Лавре пришел член церковной Рады, священник, в сопровождении военного и стал предлагать митрополиту Владимиру патриаршество в Украинской церкви. Митрополит выразил удивление по поводу перемены отношения к нему, но вслед за этим посетители потребовали от него, чтобы он из церковных средств выдал им сто тысяч рублей. Митрополит возразил, что эти средства принадлежат всей епархии, которая одна только и может распоряжаться ими. Они стали угрожать владыке, и он был вынужден пригласить через келейника монастырскую братию, чтобы удалить непрошеных гостей, что и удалось сделать часа через полтора.
Об идейном настрое митрополита в то время и его душевном состоянии свидетельствует рассказ очевидца, подпоручика Кравченко, бывшего на приеме у владыки 12 декабря 1917 года, к которому владыка обратился с такими словами: «Я никого и ничего не боюсь. Я во всякое время готов отдать свою жизнь за Церковь Христову и за веру православную, чтобы только не дать врагам ее посмеяться над нею. Я до конца жизни буду страдать, чтобы сохранилось православие в России там, где оно началось». – И, сказав это, архипастырь горько заплакал[48].
Описывая позицию митрополита Владимира по отношению к предстоящему украинскому Собору и предложениям покинуть Киев, православные авторы тех лет свидетельствуют, что он противился созыву украинского Собора из-за неправильной в церковном отношении процедуры созыва Собора, и главным образом потому, что это было требованием «группы людей, собравшихся в украинской церковной Раде под главенством архиепископа Алексия (Дородницына), которого он считал величайшим и тяжким церковным преступником и мятежником»[49]. Однако привычки, приобретенные во время, по сути столь же незаконного, обер-прокурорского правления, были настолько укоренены, «что если бы законное правительство Украины, – свидетельствовали современники, – предложило ему оставить Киевскую митрополичью кафедру, то он немедленно и беспрекословно сделал бы это», как будто требование – на сию минуту законного гражданского правительства – оставления архиереем церковной кафедры могло стать законным, как будто церковное право могло быть одной сути с правом гражданским, а источником власти церковной – власть светская, – таково было весьма тяжелое, столетиями копившееся мертвящее наследие синодальной эпохи.
Прибывшие в Киев из Москвы епископы украинских епархий признали Центральную Раду правомочной созвать украинский церковный Собор, начало заседаний которого было назначено на 8 января 1918 года. 2 января митрополит Владимир после литургии при почти полном отсутствии молящихся совершил торжественный молебен на Софийской площади. 7 января после литургии и молебна на той же площади митрополит обратился к участникам Собора с приветственным словом и завершил его молитвой о ниспослании благословения на труды Собора. На другой день митрополит, открывая деяния Собора, обратился к членам Собора со словом, в котором призвал их к осторожной, серьезной и вдумчивой работе в духе мира, любви и единения со всей Православной Восточной Церковью вообще и в особенности со Всероссийской Православной Церковью.
Собор отверг кандидатуру митрополита в качестве председателя Собора, избрав его лишь почетным председателем, председателем же был избран епископ Балтский Пимен (Пегов).
Митрополит Владимир участвовал во всех заседаниях Собора, детально вникал в его дела и шел навстречу соборным нуждам, в частности выделив 60 тысяч рублей на содержание членов Собора.
Участник Собора епископ Черниговский Пахомий (Кедров) писал о митрополите Владимире: «Особенно большое утешение доставила... владыке усердная молитва членов Собора в Лавре 14 января. В этот день митрополит Владимир с несколькими другими иерархами и священниками – членами Собора совершил Божественную литургию в Великой Лаврской церкви, причем и все другие члены Собора с великим усердием молились за этой литургией, а потом поклонялись печерским угодникам, почивающим как в Ближних, так и в Дальних пещерах. Эта усердная молитва членов Собора умиротворила их дух и доставила великую духовную радость... киевскому первосвятителю»[50].
Гражданская война и приближение к Киеву большевистских войск дали о себе знать в Лавре 14 января 1918 года, когда на ее территорию залетел первый снаряд. 16 января на территорию Лавры стали залетать ружейные пули, но, по дальности расстояния, они не причинили никому вреда. 17 января с утра поднялся гул и свист от ружейных пуль, пулеметов и орудий. Митрополит Владимир в сослужении епископов Прилукского Феодора (Лебедева) и Балтского Пимена (Пегова) и старшей братии Лавры совершил литургию в Великой лаврской церкви под непрекращающийся грохот орудий. Перед литургией был отслужен акафист Успению Божией Матери. На всех присутствующих произвело большое впечатление, с каким спокойствием держался митрополит.
Ввиду начавшихся боевых действий первая сессия украинского Собора 19 января была прервана, а открытие второй сессии было назначено на май. Ни митрополит Владимир, ни председатель Собора епископ Пимен уже не участвовали в последнем заседании Собора, так как находились в то время в Лавре, отрезанной военными действиями от остальной части города.
18, 19 и 20 января продолжался обстрел той части города, в которой находилась Лавра; обстрел стал причинять всё большие повреждения Лаврским зданиям. 21 января, в воскресенье, обстрел города несколько ослабел, и митрополит Владимир совершил Божественную литургию в Великой церкви Лавры в сослужении старшей братии монастыря.
22 января обстрел снова усилился и достиг своего апогея 23 января, когда Лавра оказалась под непрерывным огнем, так как большевистские разведчики доносили, будто с лаврской колокольни ведется обстрел большевистских отрядов, чего в действительности не было. Во время ураганного обстрела Лавры 23 января в одну из икон попала шрапнельная пуля; пробив стекло, она вошла в икону, в область сердца Богоматери, – это был образ Казанской иконы Божией Матери. Вид этой иконы впоследствии произвел потрясающее впечатление не только на верующих богомольцев, но и на большевиков, которые с изумлением останавливались перед ней.
Вечером 23 января большевики овладели Лаврой, и, по свидетельству очевидцев, в «ней начались такие дикие насилия и проявления варварства, перед которыми бледнеют известные нам из древних летописей сказания о грабежах и насилиях, производившихся дикими монголами во время разорения Киева и Лавры в 1240 году. Вооруженные толпы людей врывались в храмы, с шапками на головах и папиросами в зубах, производили крик, шум и безобразия во время богослужения, произносили невыразимые ругательства и кощунства над святыней, вламывались в жилища монахов днем и ночью, стреляли над головами... избивали стариков, грабили что только попадалось под руку, останавливали монахов днем на дворе, заставляли их раздеваться и разуваться, обыскивали и грабили, издевались и секли нагайками... Подобные насилия происходили в течение всего дня 24 января»[51].
Митрополит Владимир до 23 января жил в верхнем этаже митрополичьих покоев, а 23 января по совету близких он перешел жить в нижний этаж, куда пригласил епископа Прилукского Феодора. Сутки они провели в алтаре нижнего храма во имя святителя Михаила, первого митрополита Киевского.
24 января, перед литургией, митрополит Владимир отслужил в Великой церкви акафист Успению Божией Матери. По наблюдениям сослуживших с ним, чтение акафиста митрополитом в этот день отличалось особенной проникновенностью и задушевностью.
Около полудня 24 января в трапезную Лавры явилось четверо солдат, которыми руководил предводитель, одетый в кожанку и морскую фуражку. Главарь остался недоволен черным хлебом, который был подан к обеду. Бросив хлеб на пол, он заявил:
– Разве я свинья, чтобы есть такой хлеб?!
– У нас, господа, лучшего хлеба нет, какой нам дают, такой и мы подаем, – ответил монах.
Та же группа солдат пришла ужинать в Лавру около пяти часов вечера того же дня, причем их предводитель в кожанке был уже полупьян. Он между прочим сказал: «Нужно сделать здесь что-либо особенное, замечательное, небывалое».
Ночь под 25 января вся Лавра провела без сна. Всю ночь братией беспрерывно служились молебны и пелись акафисты. В эту ночь было совершено нападение четырех вооруженных мужчин и одной женщины в одежде сестры милосердия на квартиру наместника, которая была ими ограблена, затем те же люди ограбили казначея и благочинного.
25 января с раннего утра возобновились грабежи и насилия в Лавре со стороны вооруженных отрядов большевиков. Около трех часов дня трое солдат осмотрели помещения лаврской квартиры митрополита. Найдя несгораемый сейф и ключ от него, они потребовали, чтобы им открыли сейф, и, осмотрев его, забрали золотую медаль, а затем произвели обыск в нижнем этаже покоев.
Около шести часов вечера те же четверо солдат, предводительствуемые человеком в кожанке, вошли в северные ворота Лавры, и их предводитель спросил проходившего по двору монаха:
– Где митрополит живет?
– Дом его – около того места, где вы кушаете, там он и живет, – ответил монах.
– Мы его сегодня заберем, – сказал предводитель.
Затем они прошли в монастырскую трапезную ужинать. После ужина, когда они собирались уже уходить, их предводитель, обращаясь к одному из бывших здесь лаврских монахов, сказал:
– Больше вы митрополита не увидите.
В половине седьмого вечера они подошли к дверям квартиры митрополита и позвонили. Дверь отворилась, они вошли в прихожую, и их предводитель спросил:
– Где Владимир митрополит? Мы желаем с ним переговорить. И, не ожидая ответа, четверо прошли наверх, а один расположился на диване в прихожей.
Монах закричал вслед солдатам:
– Митрополит не наверху, а внизу, пожалуйте сюда.
И он прошел в нижнее помещение, куда за ним прошли и убийцы. Митрополита здесь не оказалось, так как он был в комнате архимандрита Амвросия. Монах и солдаты прошли туда. Навстречу им вышел епископ Феодор, и они спросили его:
– Ты будешь отец митрополит?
Епископ ответил, что нет, и пошел сказать митрополиту о приходе солдат.
Митрополит Владимир вышел в прихожую к солдатам и спросил их:
– В чем дело?
Ничего не ответив, солдаты повели митрополита в нижнее помещение и заперли за собою двери. Разговор занял не более пяти минут, затем дверь отворилась и вышел митрополит, который был заметно взволнован, и, проходя мимо епископа Феодора и архимандрита Амвросия, сказал, разводя руками:
– Вот, они хотят уже расстрелять меня!
– Иди, не разговаривай! Кто тебя будет расстреливать? До коменданта пойдешь! – закричал предводитель.
Монах подал митрополиту легкую комнатную рясу, и он прошел вместе с убийцами в верхний этаж. Поднявшись на первую площадку лестницы, владыка остановился и, обратившись к сопровождавшим его убийцам, сказал:
– Ну, господа, если вам угодно расстрелять меня, расстреливайте здесь же, на месте, – я дальше не пойду.
– Кто тебя расстреливать будет – иди! – крикнул предводитель.
Наверху митрополита и сопровождавших его убийц встретил келейник, он открыл дверь в залу и подал митрополиту ключ, которым тот открыл дверь в спальню, куда вошел сам, а вслед за ним убийцы, келейника в спальню они уже не пустили.
Минут через 15–20 владыка вышел из спальни в сопровождении солдат, в рясе, с панагией на груди, в белом клобуке на голове. Келейник встретил его в передней и хотел подойти под благословение, но предводитель убийц, грубо его оттолкнув, зло сказал:
– Довольно кровопийцам кланяться, кланялись, будет!..
Келейник, однако, решительно шагнул навстречу митрополиту, и тот сам приблизился к нему, благословил, поцеловал и, пожав руку, сказал:
– Прощай, Филипп!
Затем владыка вынул из кармана платок и вытер слезу. По словам келейника, внешне митрополит казался спокойным, как будто он шел на служение литургии.
Другой келейник владыки, иеродиакон Александр, сказал, обращаясь к солдатам:
– Товарищи, куда вы ведете митрополита?
– В штаб для допроса, – ответил один из солдат.
– А где ваш штаб?
– В городе.
– Не на гостинице ли?
– На гостинице – второстепенный штаб, а главный – в городе, на Печерске.
– Тогда владыке нужно одеться, – на дворе зима, холодно.
– Мы говорили ему, чтобы он одевался, он не захотел.
– Дайте одеться – зима, холодно, – сказал митрополит.
Солдаты позволили, митрополиту подали шубу, галоши и посох. Он всех благословил и сказал:
– Прощайте!
Солдаты вывели митрополита на лаврский двор и повели к воротам. Подойдя к углу Великой Лаврской церкви, солдаты закурили, и митрополит, остановившись напротив входа в церковь, стал молиться. Дойдя до ворот Лавры, он снова остановился, обратился к иконе святителя Николая и, перекрестившись, поклонился. Затем монах-привратник открыл обе половинки ворот и митрополит в сопровождении солдат вышел из Лавры.
Убийцы усадили его в автомобиль и, проехав с километр, остановились. Солдаты повели митрополита влево от дороги на небольшую поляну между крепостных валов. Митрополит Владимир спросил:
– Что, вы здесь хотите меня расстрелять?
– А что же? Церемониться с тобою? – ответил один из них.
Услышав такой ответ, владыка попросил дать ему время помолиться.
– Но только поскорее! – сказал убийца.
Воздев руки кверху, митрополит стал вслух молиться:
– Господи! Прости мои согрешения, вольные и невольные, и прими дух мой с миром.
Затем он благословил убийц и сказал:
– Господь вас благословляет и прощает.
Не успел он еще опустить руки, как раздались три выстрела, и митрополит Владимир упал. Убийцы подошли к митрополиту вплотную и сделали еще несколько выстрелов, а затем ударили штыком в живот.
Монахи, стоявшие во дворе Лавры, услышав выстрелы, вслух высказали предположение, что это расстреливают митрополита. В это время к ним приблизилась группа более десятка солдат, и один из них спросил:
– Батюшки, провели митрополита?
– Провели через ворота, – ответил монах.
Солдаты выбежали за ворота и минут через 15–20 возвратились обратно. Один из монахов, подойдя к солдату, шедшему позади всех, спросил:
– Нашли владыку?
– Нашли, – ответил тот, – так всех вас по одному повыведем!
Тело мученически скончавшегося митрополита Владимира пролежало до утра следующего дня и было найдено случайными прохожими, которые и сообщили обо всем происшедшем монахам Лавры. Получив разрешение от властей и пропуск на перенесение тела убитого митрополита в Лавру, архимандрит Анфим в сопровождении четырех санитаров с носилками около 11 часов утра пришли к месту убийства. По совершении литии тело митрополита было положено на носилки. В это время появилось человек десять солдат и вооруженных рабочих, они стали ругаться и всячески препятствовать переносу тела в Лавру. Архимандрит Анфим показал пропуск и разрешение. Снова раздались ругательства и выкрики:
– Вы еще хоронить будете его, в ров его бросить, тут его закопать, мощи из него сделаете, это для мощей вы его забираете!
Архимандрит Анфим велел прикрыть тело владыки шубой и нести, а сам пошел впереди с поднятым крестом. Некоторые из женщин стали вслух говорить:
– Страдалец! Мученик! Царство ему Небесное!
Услышав это, солдаты снова стали ругаться:
– Какое ему царство, ему место в аду, на самом дне!..
Тело убиенного архипастыря было принесено в Михайловскую церковь и после осмотра медиками облачено в архиерейское облачение и положено посреди церкви. Сразу же после этого наместник Лавры архимандрит Климент отслужил вместе со старшей братией панихиду по убиенном митрополите. В тот же день и в последующие дни были отслужены панихиды как в самой Лавре, так и в приходских храмах Киева.
29 января в 8 часов утра тело убиенного митрополита Владимира было положено в гроб и перенесено в Великую церковь Лавры. После перенесения тела была отслужена литургия, которую совершил митрополит Платон (Рождественский) с епископами – Екатеринославским Агапитом (Вишневским), Черниговским Пахомием (Кедровым), Чигиринским Никодимом (Кротковым) и Балтским Пименом (Пеговым) при сослужении соборных старцев Лавры, священнослужителей – членов украинского церковного Собора и некоторых представителей киевского духовенства.
После совершения отпевания гроб с телом убиенного митрополита был обнесен вокруг храма и крестным ходом перенесен в Ближние пещеры Лавры и погребен в Крестовоздвиженской церкви рядом с митрополитом Флавианом (Городецким).
3, 13 февраля и 5 марта архиерейским чином были отслужены заупокойные литургии по убиенном митрополите, а также отслужены соборно панихиды наместником Лавры архимандритом Климентом на месте погребения и на месте убийства.
Почти сразу же на месте убийства митрополита Владимира был поставлен крест, на котором время от времени стали появляться венки из живых цветов, приносили их преимущественно по ночам из опасения преследований от безбожников. На месте убиения стали совершаться по просьбам верующих панихиды с участием иногда целых приходов.
Митрополиту Владимиру было посвящено 85-е деяние Поместного Собора Русской Православной Церкви, состоявшееся 15 (28) февраля 1918 года, которое началось панихидой, совершенной Патриархом Тихоном при общем пении членов Собора и многочисленного народа, и было открыто словом Патриарха: «Преосвященные архипастыри, отцы и братие! То ужасное кошмарное злодеяние, которое совершено было по отношению к высокопреосвященному митрополиту Владимиру, конечно, еще долго и долго будет волновать и угнетать наш смущенный дух. И еще, надеемся, много и много раз православный русский народ будет искать себе выхода из тяжелого состояния духа и в молитве, и в других сладостных воспоминаниях о почившем убиенном митрополите...»[52]
После того как завершились гонения на Церковь, продолжавшиеся в течение нескольких десятилетий, Архиерейский Собор Русской Православной Церкви в 1992 году причислил священномученика Владимира к лику святых. 27 июня того же года были обретены мощи священномученика и положены рядом с мощами преподобных в Дальних пещерах.
Описывая общественно-церковное положение митрополита и стараясь проникнуть в глубину его душевных переживаний, протоиерей Иоанн Восторгов сказал в своем слове о священномученике Владимире на Поместном Соборе: «Мало кому ведомо, что покойный был поэт в душе, чрезвычайно любил природу, ценил красоту, любил стихи и до старости сам составлял стихотворения. Помню, раз утром, в вагоне, при переезде из Петрограда в Москву, куда он возвращался на пасхальные дни, в бытность еще митрополитом Московским, он признался, что так любит Москву, так рад приезду своему, что всю ночь спал тревожно, и чувства радости и любви к Москве выразил в составленном длинном стихотворении, которое тут же и прочитал нам.
При таком нежном и впечатлительном сердце, естественно, он болезненно переживал события в церковной жизни последнего времени, начиная со дня своего вынужденного перевода в Киев. Эксперименты в церковной жизни митрополита Питирима и Раева, удаление из Синода путем интриги, правление безумного Львова и все, что за сим последовало, кончая событиями на Украине, – все это глубоко потрясло владыку. Но, не будучи по природе человеком активной борьбы, он все более и более уходил, замыкался в себя, молчал и только близким людям жаловался, что остается совершенно одиноким. Тихо и молчаливо он страдал. Думается, не так уж он был и одинок, как ему казалось, были сочувствующие его строго церковному мировоззрению, но эти-то сочувствующие сами ждали, что именно митрополит Владимир даст клич, соберет их около себя, выступит с ярким протестом...»[53]
Многие из членов Поместного Собора спрашивали себя, за что убит проживший праведную жизнь митрополит Владимир, им была непонятна его смерть; живя долго в условиях мира, они тогда еще не понимали, что можно быть убитым как раз из-за праведной жизни. Есть грехи личные, есть сделанное доброе, за что человеку может быть от Господа награда, и над этим митрополит Владимир трудился всю жизнь; а, кроме того, есть еще и не сделанное – то, что человек мог сделать, занимая соответствующее положение, но не сделал. Потому и ответ держит больший тот, кому больше вверено. А никому так много не было вверено, как первоиерарху Поместной Церкви. Не обер-прокуроры несли ответственность за судьбы Церкви, ибо таковой ответственности у них не было по существу их положения, – они для судеб церковного управления были внешней силой и внешними людьми, – а тот, кому вверено, – первоиерарх, хотя бы и номинальный. У каждой исторической эпохи есть своя мера и свои условия, при которых становится возможным исполнить свое призвание на занимаемом месте. Для начала ХХ века этой мерой стало исповедничество перед номинально православной властью и враждебным, безбожным обществом. Господь принял праведную жизнь митрополита Владимира и за праведную жизнь простил и покрыл любовью все упущенное, должное, но не сделанное и, пожелав его близости Себе, даровал ему как величайшую награду мученический венец и белые одежды.
Игумен Дамаскин (Орловский)
«Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. Январь». Тверь. 2005. С. 221–272
Примечания
[1] РГИА. Ф. 796, оп. 439, д. 246, л. 1 об.
[2] Труды Киевской Духовной Академии. 1874. Июль. С. 417, 419.
[3] Тамбовские епархиальные ведомости. 1883. № 15. С. 118.
[4] Там же. № 18. С. 535.
[5] РГИА. Ф. 796, оп. 439, д. 246, л. 1 об-6.
[6] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 120-121.
[7] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 353.
[8] Новгородские епархиальные ведомости. 1890. № 7-8. С. 205, 217.
[9] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 14.
[10] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 343-344.
[11] Там же. С. 341.
[12] РГИА. Ф. 796, оп. 439, д. 246, л. 10 об.
[13] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 348-349.
[14] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 21.
[15] Там же. С. 27.
[16] Там же. С. 28.
[17] РГИА. Ф. 796, оп. 439, д. 246, л. 11.
[18] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 30.
[19] Там же. С. 31.
[20] Прибавления к Духовному вестнику Грузинского экзархата. 1897. № 21-22. С. 6.
[21] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 37-38.
[22] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 350-352.
[23] РГИА. Ф. 796, оп. 439, д. 246, л. 15 об-16.
[24] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 51.
[25] Голос Церкви. Ежемесячный церковно-общественный журнал. М., 1912. Декабрь. С. ХIII-ХIV.
[26] Там же. С. Х-ХI.
[27] Там же. С. Х-ХII.
[28] Слово Высокопреосвященного Владимира, митрополита Московского и Коломенского, произнесенное на молебне пред началом нравственно-религиозных чтений для рабочих гор. Москвы. М., 1902. С. 8-9, 12-14.
[29] Юношам! Речь Высокопреосвященнейшего Митрополита Московского и Коломенского Владимира, произнесенная 30 декабря 1910 года на собрании Кружка в Епархиальном доме. М., 1911. С. 7, 9, 11.
[30] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 69.
[31] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 343.
[32] Голос Церкви. Ежемесячный церковно-общественный журнал. М., 1913. Январь. С. 148.
[33] Там же. С. 157-159.
[34] Там же. 1912. Январь. С. 154.
[35] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 356-357.
[36] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 82-83.
[37] В жертву Богу приносится лучшее. Киев, 1918. С. 16.
[38] Голос Церкви. Ежемесячный церковно-общественный журнал. М., 1912. Январь. С. 163-164, 170-173.
[39] Res nullius (лат.) – вещь, никому не принадлежащая, бесхозная вещь.
[40] Там же. С. 175-178.
[41] Там же. С. 175-176.
[42] В жертву Богу приносится лучшее. Киев, 1918. С. 19-21.
[43] Там же. С. 28-29.
[44] Там же.
[45] Там же.
[46] Там же. С. 30.
[47] Там же.
[48] Там же. С. 33.
[49] Там же. С. 34.
[50] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 346.
[51] В жертву Богу приносится лучшее. Киев, 1918. С. 39-40.
[52] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 339.
[53] Там же. С. 353-354.
Следующая публикация
Нет комментариев