Предыдущая публикация
Микула Селянинович.
2 ЧАСТЬ
Гадали онѣ Священными также стрѣлами,
- подобьемъ Лучей жгучихъ солнца. Тогда какъ однѣ Изъ жрицъ и гадальщицъ
толпились вкругъ Грозной, Готовившей жертвы, что тутъ же она, Связавъ, отдавала
жрецамъ на закланьѣ, Прекрасная Прія, величья полна,
Взглянула въ котелъ съ осаждавшейся кровью, Подперла бедро себѣ лѣвой
рукой И,
глазъ не спуская съ дымившейся крови, Сказала: «Кровь жертвы угодна богамъ; Онѣ принимаютъ отъ міра хлѣбъ съ
солью. Безсмертныя шлютъ благоденствіе
намъ И полное счастьѣ въ мѣстахъ
этихъ новыхъ. Вотъ, батюшка, свѣтъ нашъ, родимый Бѣлѣе, Какъ
волъ бѣжитъ
къ пойлу святой нашей жертвы; Еще облака разбрелись
вдоль небесъ, Какъ будто коровушки врознь среди поля; Но онъ, пастушекъ
нашъ, скликаетъ ужъ ихъ; Бѣгутъ и онѣ, какъ телята за
маткой... Узрѣлъ насъ Сварожичъ съ небесъ золотыхъ, И
мечетъ на нашихъ враговъ онъ далеко Палящія стрѣлы».
Потомъ собрала Она заостренныя стрѣлы
гаданья,
Разсыпала ихъ по землѣ, обошла Вокругъ нихъ три раза, и снова сказала: «Раздвинется
родъ нашъ по здѣшней странѣ, Какъ этѣ вотъ стрѣлы;
путей ему много... Размножится родъ нашъ, какъ рыба на днѣ Рѣки
многоводной. Кто выше насъ въ мірѣ? Отецъ нашъ царитъ на
землѣ и въ
водахъ, Въ нёмъ восемь частицъ силъ
божественныхъ міра; Нѣтъ
равныхъ ему въ поднебесныхъ странахъ; Онъ силою воздухъ, огонь, въ нёмъ блескъ солнца И мѣсяца,
онъ божество свѣтлыхъ водъ, Верховный царь правды, источникъ богатства,
Властитель земли... Кто его назоветъ Простымъ человѣкомъ?
Для всѣхъ онъ
богъ вышній Въ лицѣ человѣка...
Пусть каждый лишь родъ Наслѣдіемъ правитъ своимъ
безъ раздѣла, Какъ правда велитъ, какъ законъ нашъ постигъ. Зане по
законамъ святымъ у насъ правда. Взгляни на насъ, Ладо!». И въ этотъ же мигъ
Златой лукъ Перуна, дугой семицвѣтной,
Раскинулся въ небѣ; неистовый крикъ Привѣтствовалъ громко
незримаго бога. Какъ бы отвѣчая, вдали раздались, Подобныя ржанью коня боевого,
Раскаты громовыя, и понеслись Еще
громогласнѣй народныя клики... Затѣмъ
начался шумный жертвенный пиръ, Гдѣ дивъ-Объѣдало и
дивъ-Опивало Боролись въ ѣдѣ и въ питьѣ, пока міръ Народный терялъ лучъ
послѣдній
сознанья, И тутъ же въ хмелю засыпалъ крѣпкимъ
сномъ, Но
долго гремѣли вдали еще крики, И въ тактъ выступая, въ
восторгѣ
святомъ,
Плясалъ хороводъ женъ и дѣвицъ
славянскихъ. Однѣ состязалась межъ тѣмъ въ похвальбѣ; Другіе,
моложе, въ ристаньи; иныя Въ метаньи камней или въ ловкой
борьбѣ, Въ
кулачномъ бою, ихъ любимой забавѣ...
Таковъ міръ народный! Малѣйшій
привѣтъ Иль
ласковый знакъ божества его тѣшитъ; Въ небесныхъ
явленьяхъ блеститъ ему свѣтъ, Въ счастливой примѣтѣ онъ видитъ удачу. Міръ этотъ не зналъ, что онъ
самъ богъ земли, А боги тѣ были его же созданьѣ; Онѣ удалятся въ свой часъ,
какъ пришли, А онъ, неизменный хозяинъ вселенной. Иныя искали удобныхъ ужъ мѣстъ
Своимъ поселеньямъ; другіе шли дальше, Побрежьями рѣкъ, по теченію звѣздъ,
Вглубь, полнаго всякимъ обиліемъ, края. Какъ шумный приливъ и отливъ темныхъ
волнъ, Далеко чернили толпы за толпами; Мѣстами дымился пылающій
горнъ, Мѣстами сряжалась родимая сошка. Всѣ имъ обѣщало привольныя дни, Природа - обильѣ, земля - плодородьѣ... Вотъ этѣ мѣста,
что искали онѣ, Куда привела ихъ молва
черезъ горы И быстрыя рѣки. Въ
низовьяхъ Днѣпра Тогда обитали сперва Волкодлаки; Но уже прошла
золотая пора Господства ихъ въ этой странѣ благодатной. Тѣснимыя съ Сѣвера
племенемъ Змѣй, Онѣ удалились отсюда на
Западъ; А край приднѣпровскій, гдѣ жили позднѣй, Подъ сѣнію
Кіева, наши полянѣ, Сталъ данникомъ новыхъ пришельцевъ. Онѣ, Какъ сказано выше, въ
дань брали съ сосѣдей, По дѣвушкѣ въ
каждомъ семействѣ, однѣ Господствуя въ этихъ
пространствахъ. Насталъ, Какъ видно, чередъ дань платить и Микуле, Иль край приднѣпровскій
къ Микуле прислалъ Просить его
помощи, противъ Змѣй лютыхъ И тяжкой ихъ дани: затѣмъ что одинъ Микула свершить могъ тяжелый сѣй подвигъ, Приписанный
послѣ, въ
разсказахъ родныхъ, Кузьмѣ Кожемяке (такъ позднѣй порой, Отецъ земледѣлья
зовется не тщетно У насъ то Микулой, то вѣщимъ
Кузьмой); Но только услышалъ о дани постыдной, Вскипѣлъ
страшнымъ гнѣвомъ Микула благой. Предъ нимъ просушались воловій кожи; Микула съ досады рванулъ ихъ
рукой, И въ разъ разорвалъ ихъ сырьемъ цѣлый ворохъ.
Потомъ, въ одинъ мигъ, поднялся, и идетъ На берегъ Днѣпровскій;
за нимъ потянулся И родъ его, племя, пустивъ напередъ Своихъ
соглядатаевъ вывѣдать мѣстность. Мѣлѣ тѣмъ и въ степи, уже нѣсколько
дней, Замѣчено
было большое движеньѣ, - Бѣжали
ль стада по ней дикихъ звѣрѣй, Или клонилъ вѣтеръ траву шелковую, Но
только движеньѣ росло всѣ сильнѣй; И
вотъ разступилась трава шелковая, Вдали появилося полчищѣ Змѣй, Иль
лучше - какихъ-то хохлатыхъ чудовищъ, Съ цвѣтными хохлами на
пестрыхъ башкахъ, Въ узорчатой, будто расписанной кожѣ, Съ
серьгами во рту и съ серьгами въ ушахъ, И съ жалами, видомъ подобными копьямъ. Однѣ извиваясь, ползли по
травѣ,
Другіе стояли, подпершись хвостами; Яснѣй всѣхъ
виднѣлся у
нихъ во главѣ, Змѣй
самый огромный и самый хохлатый, Вѣсь пестрый, съ блестящею
въ ухѣ
серьгой И съ
яркимъ перомъ на хохлѣ, ихъ начальникъ. Микула выходитъ съ отборной
толпой Вождей и старѣйшинъ своихъ, къ нимъ навстрѣчу; Замѣтивши
это, и главный тотъ Змѣй
Тотчасъ отдѣлился отъ рати змѣиной, Съ отборной змѣиною свитой своей, И
первый такъ началъ къ Микуле онъ слово: «О вѣщій и
сильный земли человѣкъ Иль богъ, намъ безвѣстный - кто бы ты, пришлецъ, ни былъ! Почто ты
пришелъ изъ-за горъ, изъ-за рѣкъ, Разрушить въ мѣстахъ
сихъ владычество наше? Почто выжигаешь ты наши лѣса? Почто
истребляешь ты наши жилища? Какъ будто здѣсь только блестятъ
небеса, Иль нѣтъ тебѣ мѣста
опричь земли нашей. Отъ вѣка живемъ мы въ мѣстахъ
сихъ глухихъ, По темнымъ пещерамъ, дуплистымъ деревьямъ, Пьемъ
кровь и ѣдимъ
супостатовъ своихъ, Беремъ себѣ дань, по дѣвицѣ съ
семейства; Но какъ человѣкъ ты явился, то знай,
Страна эта наша, и въ ней мы владыки. Когда ты посмѣлъ
появиться съ нашъ край; То намъ покорись и плати ежегодно Такую же дань - по
дѣвицѣ съ
семьи, Какъ
платятъ другіе. Вотъ что повелѣлъ мнѣ Сказать тебѣ
грозный царь здѣшней земли, Глава и владыка змѣинаго рода». Микула оперся на посохъ рукой,
И, давъ кончить Змѣю, ему отвѣчаетъ: «О хитрый Змѣй!... Князь ты или кто
иной,
Посолъ иль другой кто, про то я не знаю; Не хитрая будетъ къ тебѣ рѣчь моя, Но ты не взыщи,
только дай досказать мнѣ. Про
вашъ родъ змѣиный слыхалъ уже я, По вашимъ законамъ,
намъ жить непригодно. Мы здѣсь пришлецы, но съ собой принесли
Свой бытъ и законы. Не богъ я всесильный, Ты правду сказалъ; я сынъ младшій
земли, Но худа тебѣ и твоимъ не желаю: Затѣмъ что
земля - мать родная моя, И всѣ ея дѣти мнѣ также
родныя; Куда ни вступаю съ
моимъ родомъ я, Тамъ скоро всѣ сами роднятся со мною. Вы полны
враждою ко мнѣ и къ моимъ, Затѣмъ, что питаетесь пищей
нечистой, Живете по дупламъ, пещерамъ глухимъ, Не знаете жизни
прямой и раздольной; Одна лишь война да раздоры у васъ; Но мы ѣдимъ
хлѣбъ, а
пьемъ мед мы и брагу, День цѣлый трудимся...
Взгляните на насъ, - Мы сильныя люди; а вы еще дивы. Идите жъ, скажите царю
своему, Что выходовъ, даней платить я не буду - И кровныхъ я дщерей не выдамъ
ему; - А пусть онъ со мною помирится силой. Который изъ насъ одолѣетъ въ
борьбѣ, Тотъ,
значитъ; и будетъ владыкою въ краѣ. Вотъ
сказъ мой послѣдній, Змѣй хитрый, тебѣ, Снеси
же царю это, вашему Змѣю». Но царственный Змѣй вступать въ бой не хотѣлъ; Онъ
зналъ про ужасную силу Микулы, Отца земледѣлья, и
явно не смѣлъ Съ нимъ мѣриться
силой. Тогда Селянинычъ, Приблизясь къ пещерѣ, ему
закричалъ, Что онъ разбросаетъ его логовищѣ; Противиться Змѣю ужъ
было нельзя; И вотъ, собрался онъ со всей своей силой, - И вышелъ.
Дрогнула сырая земля, Узрѣвъ предъ собою свое порожденьѣ, Такого титана; лишь
развѣ во снѣ Видалъ родъ Микулинъ подобныхъ чудовищъ...
Свои и враги отошли къ сторонѣ,
Оставивши только въ срединѣ пространство
Соперникамъ грознымъ; и всѣ въ тишинѣ, Не
двигаясь, ждали, чѣмъ кончится битва. Но
нашъ-то Микула, догадливъ онъ былъ,
Онъ вѣсь обмотался сырой
коноплею, Что онъ передъ этимъ еще насмолилъ. И вотъ, началася
упорная битва; Змѣй лютый Микулу и жжетъ, и палитъ, И
кажется, вотъ разорветъ въ мигъ на части; А это съ него конопля лишь летитъ; Но
онъ самъ, Микула, стоитъ невредимый, Да
знай себѣ
лютаго Змѣя долбитъ Тяжелою палицей по головищѣ.
Боролися долго онѣ такъ вдвоемъ, Какъ равныя оба гигантскою силой;
Не разъ отдыхали, и снова потомъ Кидалися въ схватку. Змѣй
сталъ напослѣдокъ Слабѣть подъ тяжелой Микулы рукой, И тихо
взмолился: «Не бей меня насмерть, Микула! Нѣтъ въ свѣтѣ сильнѣе насъ
съ тобой;
Раздѣлимъ
всю землю и вѣсь свѣтъ
подлунный Мы поровну; будешь ты жить самъ большой Въ одной
половинѣ, а я
съ моимъ родомъ Въ другой»... «Хорошо! - Рѣкъ Микула благой: - Раздѣлимъ,
пожалуй, мы землю межъ нами; И надо собща намъ межу проложить...»
Царь Змѣй
согласился. И вотъ положили Микула и Змѣй межъ
нихъ землю дѣлить, Назначивъ при этомъ такіе условья: Что онъ, Селянинычъ, съ потомствомъ своимъ
Займетъ подъ себя, иль запашетъ, засѣетъ, По
доламъ широкимъ, равнинамъ пустымъ, И словомъ, къ чему онъ, Микула, приложитъ Хоть часть золотаго труда своего, То будетъ
отнынѣ во вѣкъ нерушимо Его
достояньемъ и рода его; А всѣ остальное, чего не
займетъ онъ Или не распашетъ сохою своей, Или не засѣетъ
земными плодами, Всей этой пустыней владѣть
будетъ Змѣй. Условіе это онѣ утвердили Взаимною
клятвой, смѣшавши ихъ кровь Въ одной общей чашѣ съ виномъ или брагой, И
дали обѣтъ
блюсти міръ и любовь И сѣй договоръ межъ собой до скончанья, Во всѣмъ нерушимо, всегда и вездѣ,
Покуда на небѣ свѣтить
будетъ солнцѣ, Хмель плавать, а
камень тонуть на водѣ.
Покончивши дѣло съ главою змѣинымъ, Разумный Микула велѣлъ имъ
подать
Печенаго хлѣба съ братинами меда; Поѣлъ
самъ и отпилъ, и сталъ угощать Смиреннаго змѣя и
всю его свиту. Сперва Змѣй отвергнулъ
земли благодать: Ему не взлюбилось ни то, ни другое; Но
послѣ привыкнулъ. Змѣиная
рать,
Накинулась жадно на сладкую пищу, Пошелъ по змѣинымъ башкамъ хмель
гулять; Дни цѣлыя длилось у нихъ пированьѣ, А ночью иныя и сами ползли Въ станъ
крѣпкій Микулы, - и только, собравшись
Совсѣмъ ужъ
въ дорогу, случайно нашли Едва ихъ живыхъ подъ корчагами съ медомъ. Изладилъ Микулушка сошку свою,
Ту сошку златую, что въ дни еще оны, Когда вышелъ встрѣтить
онъ міра зарю. Ему подарило
родимое Солнцѣ; Впрягъ Змѣя, и
прямо бороздку повѣлъ Съ угодій Днѣпровскихъ
на синѣе Морѣ; Какъ разъ поднялся и вѣсь родъ, и пошелъ За нимъ,
за главою славянскаго міра. Сперва пастухи шли въ
главѣ стадъ
мірскихъ, Играя на длинныхъ рожкахъ и на дудкахъ, Тѣхъ тибіяхъ древнихъ, что въ пѣсняхъ
своихъ
Прославилъ впослѣдствіи Тибулъ съ Феокритомъ, А позже Горацій. Чуть
видны въ травѣ, Онѣ шли съ шестами,
обвитыми хмелемъ, Какъ сонмъ соглядатаевъ хитрыхъ, въ главѣ Родимыхъ племенъ,
пролагая дорогу. За ними Микула велъ сошкой златой,
Запряженной Змѣемъ, широко бороздку; А вѣщая Вана чудесной рукой Въ ней сѣяла сѣмя
общественной жизни. Идетъ онъ, Микула, а слѣдомъ
за нимъ Уже
зеленѣетъ
широкое полѣ, Желтѣютъ
колосья, изъ трубъ вьется дымъ, Шумитъ и гудитъ бытъ
живой деревенскій, Мычатъ, подъ ярмомъ ихъ, волы по полямъ, Чернѣетъ
земля, поднятая съ травою, Валятся деревья по
темнымъ лѣсамъ, Сквозь листву мелькаютъ высокіе прясла; Здѣсь
слышится молотъ, тамъ звукъ топора, Мѣстами
повѣетъ
душистой смолою; Тамъ лыкъ и мочала моченыхъ гора,
Тамъ глухо стучитъ долговязая ступа; Здѣсь бабы и дѣвки
колотятъ валькомъ, Тутъ дикій конь рвется подъ парнемъ удалымъ, А тамъ,
на нихъ глядя, мальчишка верхомъ, Держась за рога, усмиряетъ козленка; Толпа
ребятишекъ, лѣпясь за хвостомъ, Неистово воетъ и машетъ руками. Затѣмъ,
среди сонма избранныхъ мужей, Маститыхъ годами и
опытомъ, старцевъ, Весенняго свѣтлаго утра яснѣй, Какъ
вѣщая
Ганга, въ лучахъ свѣтозарныхъ, Шла вѣщая Прія, держа мечъ въ рукахъ,
Карающій кривду, и деку правдодатну, Священную деку, гдѣ въ
немногихъ словахъ Былъ вырѣзанъ первый законъ ихъ
гражданскій. За нею, въ повязкахъ и лентахъ цвѣтныхъ, Въ
широкихъ одеждахъ, въ расшитыхъ покровахъ, Съ щитами въ рукахъ и съ вѣнками
на нихъ, Плылъ
поступью плавной, чуть-чуть подбоченясь И въ тактъ выступая,
младой хороводъ Подругъ щитоносныхъ ея, громкой пѣснью Моля
дары неба на славный ихъ родъ, Святое обильѣ и дождь благодатный На
тучное стадо и нивы полей. Тогда какъ за ними, толпа безбородыхъ И ужъ
бородатыхъ парней и мужей, Со смѣхомъ тащила, связавши
веревкой, Мохнатыхъ двухъ лѣшихъ, на судъ свой
мірской;
Другіе жъ съ свирѣлью, а кто съ балалайкой, Иль ложками мѣрно
звеня надъ главой, Подъ звуки сихъ вѣщихъ орудій, что стали
Потомъ образцами для лиры златой. Позднѣйшихъ сирингъ и кротолы звенящей, Что древній
грекъ принялъ, позднѣйшей порой, Въ свой хоръ, исполняя фригійскую пляску, Неслись,
раскраснѣвшись
отъ браги хмельной И сладкаго меда, плясали и пѣли, То
станъ развивая въ тактъ пѣсни родной, То вихремъ скользя и кружась межъ рядами.
Потомъ, въ колымагахъ, на тучныхъ волахъ, Въ скрипучихъ телѣгахъ,
въ холщевыхъ повозкахъ, Въ лубочныхъ
коробьяхъ, въ зашитыхъ мѣшкахъ,
Тянулся обозами скарбъ ихъ домашній. Изъ вьюковъ виднѣлись:
хлѣбъ разный въ
зернѣ,
Приборъ ручныхъ мельницъ, длиннѣйшія ступы, Ковриги печеной
муки на огнѣ,
Перины, одежды, большія корчаги, Домашняя утварь, оружьѣ, вѣсы, Желѣзныя полосы, мѣдныя бляхи, Тутъ съ лаемъ бѣжали мохнатыя псы; Изъ люлекъ смотрѣли чумазыя дѣти; Шли
матери съ грубой куделью въ рукахъ, Иныя съ младенцемъ у
бронзовой груди, Но взросшія уже въ домашнихъ
трудахъ, Въ заботахъ хозяйскихъ. И вотъ, напослѣдокъ, Какъ
бы дополняя картину собой, Пестрѣлъ въ отдаленьи родъ
хищный, змѣиный. Далеко виднѣлся ихъ таборъ цвѣтной, При
блескѣ
костровъ иль при солнечномъ свѣтѣ; Порой изъ травы
появлялись густой То яркій хохолъ, то два огненныхъ глаза, Слѣдившія зорко, съ тревогой немой, За каждымъ разумнымъ
движеньемъ Микулы; Межъ тѣмъ, какъ съ возовъ у Микулы, то тамъ, То здѣсь,
исчезала незримо поклажа. Поймавши, и самъ не спускалъ онъ ворамъ, И часто былъ
споръ у него съ царемъ-Змѣемъ. Гораздо древнѣе такъ шествовалъ онъ,
Подъ именемъ Вакха или Діониса, Среди
первобытныхъ восточныхъ племенъ; Везомый тамъ парою тигровъ, вѣнчанный Вѣнцомъ винограднымъ,
и съ тирсомъ въ рукахъ. Сопутствуемъ вѣщей толпою Куретовъ, Веселымъ Силеномъ, читавшимъ въ звѣздахъ, И
мирно учившимъ, что высшая мудрость Въ винѣ благодатномъ, усладѣ боговъ,
Младымъ Аристеемъ, что вынесъ впервые На
свѣтъ мед душистый изъ темныхъ лѣсовъ,
Главой пастуховъ, молодымъ богомъ Паномъ, И хоромъ вакханокъ, нимфъ, фавновъ, дѣтей,
Плясавшихъ предъ ними священную пляску. Такъ, въ самомъ началѣ онъ
шествовалъ дней, Внося первый свѣтъ и начало гражданства; Такъ
шелъ и теперь онъ, и вмѣстѣ съ нимъ шли То средь облаковъ, то въ прозрачномъ туманѣ, Древнѣйшія боги родимой земли, И свѣтлыя души его древнихъ
предковъ. И ночью, и днемъ, онъ ихъ зрѣлъ предъ собой, По
разнымъ мѣстамъ, на землѣ и на небѣ. День
цѣлый
сіялъ у него надъ главой Отецъ его Свалъ, благодатное Солнцѣ; Въ его свѣтломъ
дискѣ, въ
лучахъ золотыхъ, Онъ видѣлъ сіяющій ликъ
Святовита; Въ дождѣ благодатномъ, изъ тучъ
громовыхъ, Спускался Перун, древній богъ
плодородья; А чуть погружался день въ сумракъ ночной И страстная Лада-заря
опускала Багровый свой пологъ съ каймой золотой Надъ дремлющей въ чуткомъ покоѣ
землею, Вотъ
Мѣсяцъ
двурогій, сѣй пастырь небесъ, И вѣсь міръ воздушный, міръ полный чудесъ, Какъ
будто живыми кипѣлъ существами. Тамъ видѣлъ Микула такихъ же звѣрѣй, Такихъ же диковинныхъ
птицъ и чудовищъ, Какъ нѣкогда въ дальней отчизнѣ
своей, Чигарь-звѣзду,
Зори Дѣвичьи,
Кигачи, Утиныя гнѣзда;
еще тамъ яснѣй Онъ
видѣлъ
свой
собственный образъ, Возницы, Бѣгущій на Полночь, и
каждую ночь Являвшійся снова на сѣверномъ небѣ; И всѣ это видѣлъ Микула точь-въ-точь, Какъ это
видалъ онъ въ далекой отчизнѣ. И
тотъ же онъ видѣлъ здѣсь кругъ колеса, Что вертится въ небѣ, на оси вселенной,
Незримо прорѣзавъ собой небеса, Въ двѣнадцати разныхъ мѣстахъ
Зодіака; Отколь развиваются ночи и дни,
И дни, и недѣли, и времена года... И здѣсь
развивалися также онѣ, То бѣлой,
блестящей, то черною прядью. А чуть припѣвали дни сельскихъ работъ
Или проходили онѣ къ окончанью, Или
начинался весной новый годъ, Тотчасъ же и праздникъ - опашекъ, засевокъ, Сеяницъ, овсяницъ, русаліи дни; Потомъ колосяницъ, заревницъ, зажинокъ; Подъ осень - спожинки, какъ звали онѣ Конецъ полевой ихъ
тяжелой работы. Опричь того - встрѣча веселой весны,
Рожденіе солнца и солнцестояньѣ, - Всѣ праздники древнѣй родной старины, Любимыя праздники сельскаго міра, Всегда молодого. Своей
чередой, Священныя тризны въ честь
предковъ усопшихъ, Дедины, осенины; зимней порой, Особый
рядъ празднествъ, въ честь дивовъ стихійныхъ; Весной,
пированья средь рощей святыхъ, У свѣтлыхъ колодцевъ или рѣкъ священныхъ, Священныхъ
камней, въ тѣхъ мѣстахъ дорогихъ, Гдѣ жили издревле безсмертныя боги, Иль гдѣ
поджидали пришельцевъ родныхъ, Родимыя боги страны этой новой,
А гдѣ
сельскій праздникъ, тамъ торгъ и мѣна; Сѣло превращалось въ
торговое мѣсто; Заботливый трудъ и его тишина Смѣнялися
шумнымъ, веселымъ движеньемъ. Изъ степи широкой, съ
далекихъ озеръ, Изъ темныхъ лѣсовъ, изъ-за рѣкъ многоводныхъ, Съ
морского побережья, съ невѣдомыхъ горъ, Шли звѣри рыскучіе, Птицы клевучіе, Змѣи
шипучіе, Орды толкучіе, Телѣги скрипучіе, Богатыри
могучіе... Однѣ предлагали имъ шкуры звѣрѣй, Другіе на хлѣбъ ихъ
мѣняли оружьѣ, Иныя степныхъ приводили
коней, Другіе несли мѣдь, песокъ золотистый... Микула, какъ истый хозяинъ
земли, Мѣнялъ
имъ
холстину, хлѣбъ, утварь, одежду. Въ лѣсахъ и
равнинахъ, вездѣ рѣчь вели Про чудныхъ людей
сихъ и женъ ихъ прекрасныхъ; И можетъ, за эту красу, не одинъ Гусь лапчатый
отдалъ тогда свои крылья, А звѣрь иной грозный, лѣсовъ
властелинъ, Разстался и съ пестрою царскою шкурой... Межъ тѣмъ молва громко росла съ
каждымъ днемъ О нихъ, какъ о высшихъ, божественныхъ людяхъ; И долго была вся
окрестность потомъ Полна обаяньемъ чудесной ихъ силы. Такъ вѣщій Микула со Змѣемъ
дошли До
синяго моря. Микула нашъ занялъ Огромную
область цвѣтущей земли, Что родъ его племя вспахалъ и засѣялъ; А
дикіе полчища царственныхъ Змѣй Замѣтно рѣдѣли у
нихъ предъ глазами, - Никакъ не привыкнувъ ни къ нравамъ людей, Ни къ
плотной ихъ пищѣ и крѣпкимъ напиткамъ. Пришли онѣ къ морю и стали дѣлить
самое морѣ. Царь-Змѣй
отказался; Но вѣщій Микула, чтобъ съ нимъ порѣшить,
Напомнилъ о бывшемъ у нихъ уговорѣ.
«Пожалуй, ты станешь еще говорить, Что мы завладѣли твоими водами!» - Онъ
Змѣю
сказалъ, и тотчасъ же пустилъ Его впередъ въ морѣ; а самъ пошелъ сзади
Толкнулъ его въ воду; и тутъ же убилъ; Тогда родъ змѣиный
ушелъ въ глубь степную, И вѣсь истребленъ былъ. Здѣсь Днѣстръ
молодой
Издревле былъ сторожемъ силы славянской; Въ странѣ этой горной, а къ Югу -
степной,
Исторія рано встрѣчается съ ними. Здѣсь первый этапъ ихъ;
отсюда потомъ Онѣ заселили вѣсь край придунайскій; Здѣсь
шелъ главный торгъ дорогимъ янтаремъ, Черезъ этѣ мѣста
проходилъ онъ съ Поморья; Здѣсь былъ первый путь изъ
Полуночныхъ странъ, На дальній Полудень и въ Римское царство. Микула устроилъ здѣсь
мирный свой станъ; Но Днѣстръ извѣстилъ,
что отсюда на Западъ Земля поднялася горбами; живетъ Тамъ Лаума вѣдьма,
живутъ Волкодлаки, Живетъ Святогоръ-дивъ; но мѣстность
слыветъ, Хотя
и гористой, но всѣмъ изобильной. Микула, вѣрнѣй, -
желалъ мимо пройти Угрюмаго дива, съ кѣмъ онъ не встрѣчался Съ сѣдого
Кавказа, хоть могъ онъ найти И здѣсь,
поселившихся также, собратьевъ; Но Божьей никто не
минуетъ судьбы, Ни смертный, ни звѣрь, ни пернатая птица. Лишь
только вошелъ онъ въ земныя горбы, Какъ рано поутру
однажды онъ слышитъ - Великій шумъ съ подъ той сѣверной сторонушки; Мать сыра-земля колыбается, Темны лесушки шатаются, Рѣки изъ
крутыхъ береговъ выливаются; Глядитъ: ѣдетъ
богатырь выше лѣса стоячаго, Головой упираетъ подъ облаку ходячую, На плечахъ
везетъ хрустальный ларецъ, Словно неба клочокъ изъ-за черныхъ тучъ. Ѣдетъ онъ
по чисту полю, - Не съ кѣмъ Святогору силой помѣриться, А
сила-то по жилочкамъ Такъ и переливается, Трудно отъ силушки, какъ отъ тяжкаго
бремени. Вотъ и говоритъ Святогоръ: «Какъ бы я тяги
нашелъ, Такъ я бы всю землю поднялъ! Межъ тѣмъ, просвѣтлѣло, и
выѣхалъ
онъ,
Титанъ-богатырь первобытныхъ временъ, Какъ видѣлъ его на Кавказѣ Микула. Съ Кавказа Микула его не видалъ; Съ тѣхъ
поръ Святогоръ всѣ его догонялъ,
Невидимый, значитъ, Микулину роду. «Постой-ка,
кричитъ, дай взглянуть на себя! Давно догоняю я, странникъ, тебя; А всѣ не могу перегнать твоей
прыти. Поѣду ль я рысью, ты всѣ впереди; Поѣду ли
ступой, а всѣ назади... Что это несешь ты за
чудную сумку? Давно я смотрю на тебя издали; Тебѣ, знать,
подвластны всѣ силы земли; Должно
быть, въ тебѣ ѣсть немалая сила? А я такъ
не встрѣчу
силъ, равныхъ со мной: Смотри, уродился уродъ я какой, Насилу меня мать
сыра-земля носитъ. А сила по жилочкамъ такъ и идетъ; Такъ живчикомъ сила по
жилкамъ и бьетъ; Мнѣ съ ней инда-грузно, какъ съ
бременемъ тяжкимъ. Пожди-ка немного, прохожій,
постой! Дай мнѣ поравняться, прохожій, съ тобой. Скажи мни, повѣдай,
что ты несешь въ сумкѣ?» Микула нашъ сталъ на пути, и
стоитъ. «А вотъ подыми-ка ея, - говоритъ, - Тогда и
узнаешь, что я несу въ сумкѣ». А
самъ съ этимъ словомъ, догадливъ онъ былъ, Самъ снялъ съ себя сумку свою, положилъ
На мать сыру-землю, и смотритъ: что будетъ? Наѣзжалъ тутъ богатырь въ
степи На маленьку сумочку переметную.
Беретъ погонялку, пощупаетъ сумочку, она
не скрянется; Двинетъ перстомъ ея - не сворохнется;
Хватитъ съ коня руками - не подымается. «Много годовъ я по свиту ѣзживалъ, А
эдакаго чуда не наезживалъ, Такого дива не
видывалъ: Маленькая сумочка переметная Не скрянется, не сворохнется, не
подымется». Слѣзаетъ Святогоръ съ добра коня, Ухватилъ
онъ сумочку своими руками, Поднялъ сумочку повыше колѣнъ, И по
колѣна Святогоръ въ землю угрязъ, А по бѣлу
лицу не слезы, а кровь течетъ. Грузъ тяги земной Святогора сломилъ, Отецъ земледѣлья
его побѣдилъ; Такъ
онъ, на томъ мѣстѣ, скалой и остался. Гдѣ Святогоръ угрязъ, тамъ и встать не могъ,
Тутъ ему было и кончаніе. Безъ боя Микула его одолѣлъ; Безъ
спора, землею его овладѣлъ... Но ѣсть и другое объ этомъ преданьѣ: Жаль стало Микулушке
богатыря: «Погибнетъ могучая силушка зря!» Взялъ онъ Святогора за мощныя плечи... «Ну, дивный же
точно ты ѣсть человѣкъ! Живу
на землѣ не
единый я вѣкъ, Не видѣлъ
такого, - сказалъ дивъ, поднявшись. - Открой, кто такой ты?
Какъ мнѣ тебя
звать, По
отчеству-роду тебя величать? Повѣдай, что въ этой
положено сумкѣ?» «Изволь! - Селянинычъ ему говоритъ. - Скажу
тебѣ, кто
я. Вѣсь міръ давно чтитъ, Подъ
именемъ князя меня, князя-Кола. И я богатырь былъ; такой же, какъ ты; Доступны
мнѣ были
небесъ высоты; И я разъѣзжалъ тамъ, по небу,
Возничимъ; Пахалъ тучи черныя сошкой златой; Даждьбогъ лучезарный отецъ мнѣ
родной; Но
послѣ
спустился я съ неба на землю. Сырая Земля мать родная
моя: Затѣмъ-то
она такъ и
любитъ меня; По ней я и сталъ Селянинычъ Микула. Какъ ты, богатырь,
дивъ древнѣйшихъ племенъ, Такъ я - земледѣлья князь новыхъ
временъ; А въ
сумкѣ моей
несу тягу земную». «Что жъ это за тяга такая? - Опять Его начинаетъ
титанъ вопрошать. - -Я вижу, ты свѣдущъ во всякой наукѣ; Лишь
ты одинъ развѣ мнѣ можешь сказать: Какъ мнѣ бы судьбину мою
разузнать. Но прежде открой мнѣ, что это за тяга?» «Что
это за тяга? А видишь ли вотъ, То трудъ мой тяжелый, кровавый мой потъ, Что я
ублажаю родимую землю; То видишь, вседневная наша страда, Что богъ наложилъ на
мой родъ навсегда, Пока людямъ нуженъ хлѣбъ будетъ насущный, То
силушка наша, что родъ только мой Владѣетъ, родъ этотъ, любимый
землей; Та
силушка, въ мірѣ кого нѣтъ
сильнѣе. А ты,
богатырь-дивъ, силачъ Святогоръ, Какъ ты богатырь ѣсть ущелій и горъ, То ты поѣзжай-ка
отсюда на Сѣверъ. Пойдешь всѣ прямо до росстани ты;
На росстани той разойдутся пути; Ты путь возьми влѣво, и
въѣдешь
ты въ горы; Тамъ кузницу встрѣтишь, подъ древомъ
большимъ, То древо стволомъ достигаетъ своимъ, Стволомъ
достигаетъ оно вплоть до неба; Но ты поѣзжай всѣ себѣ до
конца! Пріѣдешь
ты къ древу, проси кузнеца, Проси, чтобъ тебѣ онъ
повѣдалъ
судьбину». Кивнулъ Святогоръ и исчезнулъ вдали; Микула жъ и родъ его славный
пошли, Какъ прежде, на Полдень, путемъ ихъ дорогой. Гораздо ужъ послѣ, въ позднѣйшія дни, Когда по
верховьямъ шли Дона онѣ, Еще Святогоръ разъ мелькнулъ передъ
ними; Потомъ совершенно изъ виду пропалъ, На Сѣверѣ. Тамъ
кузнецъ вѣщій ковалъ, Изъ двухъ волосковъ ему тонкихъ судьбину. Сковалъ онъ
два волоса, точно такихъ, Что нѣкогда были въ косахъ золотыхъ
Божественной Зифы, - жены бога Тора,
Прекрасной богини природы земной, Божественной матери нивы златой, Чей колосъ власатый и былъ ея косы. Сковалъ кузнецъ вѣщій
судьбину ему, И тутъ же, онъ гостю велѣлъ
своему
Искать здѣсь, по этому краю, невѣсту; Но
эта невѣста
спала крѣпкимъ
сномъ, Вся
въ гноищѣ, будто въ болотѣ
сыромъ,
Обросшая крѣпкой еловой корою, Какъ бы намекая на Сѣверъ глухой,
Покрытый въ то время безплодной землей, И вѣсь погруженный еще въ сонъ
глубокій. Задумался крѣпко титанъ-Святогоръ: Еще не трудился до
этихъ онъ поръ, А только лежалъ иль бродилъ, - такъ безъ цѣли.
Однако, подумавши, онъ говоритъ: «Поѣду туда, гдѣ она
тамъ лежитъ,
Найду я ея, и убью поскорѣе». И
точно, нашелъ онъ ея наконецъ, Точь-въ-точь,
какъ сказалъ ему вѣщій кузнецъ, Всю въ гноищѣ смрадномъ, во снѣ
непробудномъ, И тѣло покрыто еловой корой.
Швырнулъ онъ на столъ ей казны золотой, Что, видно, имѣлъ при себѣ онъ
въ запасѣ;
Потомъ вынулъ мечъ свой и началъ рубить Дѣвицу по груди, чтобъ,
значитъ, убить; Рубилъ онъ, рубилъ, такъ ни съ чѣмъ и уѣхалъ. Она
же проснулась - вскочила, глядитъ, Кора съ нея спала, а возлѣ
лежитъ Казна
золотая; и стала съ поры той - Такой раскрасавицей чудной она, Какихъ не видала
дотолѣ
страна; А
золото тотчасъ пустила въ торговлю.
Следующая публикация
Нет комментариев