Почему не уважают учителя?

Школьные педагоги практически поголовно возмущены тем, что родители и дети относятся к ним как к обслуживающему персоналу. Дескать, нет того уважения к учителю, которое было в СССР и которое необходимо для нормальной организации учебного процесса. Но большинство в силу своей узкой образованности и невладения основами исторического материализма никак не может понять, что корни этого всего заложены в рыночной экономике. Само собой, все эти вопли и стоны без хотя бы теоретического решения проблемы со со стороны педагогического сообщества никак не могут добавить уважения к учителю. Потому что уважение административными мерами не создается, уважение — это признание в первую очередь ума человека и общественного блага от его деятельности. Уважение легко потерять, но приказом Минобра не восстановить.
Как было потеряно уважение к школьному учителю?
I. Начиная с хрущевских времен был допущен перекос в доходах между интеллигенцией и работниками физического труда (из перехода на финансовые планы следовало, что материальное стимулирование работников физического труда становится приоритетной задачей — поощряли в первую очередь те отрасли, которые приносили прибыль, хозрасчет давал механизмы решения этой задачи). В результате учитель зарабатывал 120 рублей с высшим образованием, выполняя важнейшую социальную функцию подготовки кадров, а сталевар за 500 шуровал ломиком с образованием в лучшем случае в 8 классов, а фактически зачастую и это образование ему было излишним. Разумеется, что при таком раскладе уважение к учителю падало — государство показывало таким образом экономически маловажность его работы.
II. Вытекает из п.1: комплектование педвузов пошло по остаточному принципу — туда поступали не лучшие ученики, а те, кого в другие вузы так или иначе не взяли, в основном середнячки без инициативы и без особых способностей к исследовательской, творческой работе.
III. При этом в силу развития системы подготовки кадров через педвузы практически прекратился и прием в систему образования энтузиастов-самоучек, которые, даже в небольшом количестве, заметно оживляли школьную работу, плотней связывали школу с производством, служили противовесом казенщине, своеобразным общественным контроллером системы образования «изнутри», что позволяло избавляться от превращения педколлективов в узкую корпорацию и корректировать методику, цели и формы образования. В этом смысле СССР «повезло» (не от хорошей жизни, конечно) — после 1-й мировой, Гражданской, Великой Отечественной войн педагогические кадры набирались в значительной степени заново и из людей, не связанных с корпорацией педагогов — из бывших революционеров, фронтовиков, мастеров с производств (из их числа вышел, например, Макаренко, в школе после Гражданской войны преподавал прообраз Павла из Повести «Мать» Петр Заломов), не нашедших своего места в других местах интеллигентов, например, выпускники фундаментальных кафедр ВУЗов часто шли в школу (ну, например, такого историка описывает фильм «Доживем до понедельника»). К 1960-м годам этот поток практически прекратился, и школа стала хуже реагировать на общественные запросы, что создавало в массах мнение, что школа учит формально и ненужной ерунде.
IV. В рыночных условиях сама ценность знаний резко упала — если в СССР тарифная сетка так или иначе гарантировала при повышении квалификации либо повышение жизненного уровня, либо повышение социального статуса, то в рыночных условиях и в условиях безработицы наличие знаний не только ничего не гарантирует, но и не выявляет прямую зависимость с жизненным уровнем. Резкое опускание жизни основной массы технической интеллигенции, деиндустриализация в РФ и на постсоветском пространстве, резко увеличившая количество людей с высшим образованием среди грузчиков, водителей, строителей, безработных и прочих, резкое снижение зарплат учителей, библиотекарей, научных сотрудников, проходящая на фоне возвышения малограмотных «Вованов с раена», вороватых бухгалтеров и прочих предпринимателей, наглядно показало населению, что учись-не учись, а материальный достаток с образованием связан в лучшем случае косвенно.
V. Классовое расслоение постсоветского населения обрушило социальный статус учителя — поставив мерой социальной значимости доход. Рыночная экономика учителей поставила на уровень обслуживающего персонала. Когда ученик получает карманных денег больше, чем учитель зарплату, причем воспитывается в буржуазной среде, рассматривая всех ниже его по доходу как прислугу, получить уважение можно только очень недюжинными усилиями. А каждый учитель знает — стоит в коллективе хотя бы одному проявлять явное неуважение, как в прах посыпется уважение всего остального коллектива.
VI. Учителя жалуются на неуважение со стороны родителей, но при этом не только не брезгуют репетиторством, но и настойчиво за него выступают. Человека, которого можно купить как проститутку, вряд ли будешь уважать. Если я заплатил работнику — «логично», что на него могу наорать. И тут уже неважно, тому ли я работнику заплатил, либо другому. Наорать можно на любую проститутку на панели. Сегодня одна пойдет, завтра другая. Рыночная экономика превратила учителей из общественных служащих в наемных работников со всеми вытекающими. Какое уважение к человеку, продающему свою рабсилу и при этом не борющемуся за уничтожение такого состояния?
VII. В силу того, что система образования в РФ из классической советской преобразуется в капиталистическую, когда наемному работнику дается только минимум знаний, необходимых только для выполнения узких функций, заточенных приносить прибыль, становится очевидна резкая пропасть между уровнем знаний родителей, воспитанных в основном по советской системе и детей, которые растут малограмотными и с узким кругозором, и силами семьи даже при желании часто не удается это поправить, а дополнительное образование стоит огромных денег. Логично, что родители предъявляют претензии учителям как первому и имеющими с ними контакт чиновнику министерства образования. Бездумное и послушное исполнение приказов Минобра, отсутствие массовой оппозиции к ней в школе со стороны низовых работников — учителей, резко роняют авторитет учителя как в родительской среде, так и среди учеников. Учитель, который настойчиво заставляет учеников выполнять тест Минобра с идиотскими вопросами и не менее идиотскими ответами (опыт ЕГЭ дает массу примеров того), которые при этом напрямую служат цели социальной сегрегации учеников (профилирование, поступление в ВУЗ по результатам ЕГЭ), в глазах населения превращается в натурального врага народа, который оболванивает их детей и преграждает им путь к образованию.
Виновен ли в этой ситуации учитель? Безусловно.
В общей беде народа, профукавшего Советскую власть, учителя старшего поколения принимали самое непосредственное участие. Именно они, не разбираясь в марксизме, обществоведчески калечили в советские годы юные души, начетнически преподавая историю, обществоведение, дискредитировали марксизм. В перестройку именно учительская среда выдвинула целую кучу «реформаторов образования» — сначала корпорация завела в формалистическое болото дело образования в хрущевско-брежневские годы, а потом в перестройку поскакала «реформировать», поддержала и пассивно, и в некоторой части — активно, разрушение СССР. Впрочем, это общая вина населения СССР, и тут учителя ничем не стали лучше всех остальных.
За 30 лет систематической деградации среднего образования мы можем видеть только лишь отдельные публичные протесты отдельных учителей относительно содержания учебных планов и учебников. Остальные, даже если с чем-то не согласны, послушно выполняют, даже не пытаясь не то чтобы публично протестовать, но хотя бы втихую саботировать. Педагогическое сообщество не только не выдвинуло сколь-нибудь серьезную оппозицию Минобру, но и вообще слабо представляет, какого содержания должны быть программы. Все выступления оппозиционных педагогов крутятся вокруг того, что они не хотят — ЕГЭ, болонской системы, но нет никаких толковых работ, каким образом должно строиться образование. Это также никак не может вызывать уважения к педагогам.
Педагогическое сообщество явно чурается политической борьбы и никак не увязывает негативные явления в области образования с капитализмом и рыночной экономикой. Педагоги никак не собираются менять политический строй, они практически не участвуют в политической борьбе с уничтожающей советское образование властью и, наоборот, являют собой чуть ли не самую послушную категорию чиновничества, которой доверяют даже такие щекотливые дела, как вбросы бюллетеней на выборах. Получается уникальная шизофрения в их мозгах — с одной стороны, они критикуют ЕГЭ, а с другой — способствуют режиму, который в это ЕГЭ уцепился хваткой клеща.
Разумеется, педагоги в такой ситуации не воспитывают новое поколение в духе революционном, творческом, не прививают детям любовь к науке, к обучению, а штампуют недалеких невежественных митрофанушек, которые в географии больше полагаются на Гугл, чем на какие-либо знания и ищут Кубу в Индийском океане. И после этого удивляются, что обученные ими детки, вырастая и заводя собственных детей, их не уважают. А разве вы воспитали детей в уважении к знаниям, чтобы уважали и тех, кто эти знания дает?
Большинство учителей в такой ситуации профессионально деградируют сами — они не читают литературы по специальности, не ищут новых методик, не экспериментируют и не уделяют работе времени больше отведенного. В результате складывается ситуация, что практикующий и интересующийся инженер может гораздо более эффективно преподавать профильные предметы, чем профессиональный учитель, население переключается на самообразование, и само нахождение в школе превращается в этакую формальность, взятку учителю за получение аттестата.
Большинство учителей не являются носителями передовых идей, а проповедуют идеализм, позитивизм, религию, национализм, либерализм и прочие реакционные и ненаучные идеи. Более того — учителя проповедуют и в своих предметах такие мракобесные вещи, которые составят честь любому РЕН-ТВ. Ну как можно уважать учительницу, заставляющую детей молиться и с придыханием рассказывающую про «чудо благодатного огня»?
Есть ли для учителя выход из этого положения?
Безусловно, есть.
Учитель должен в первую очередь быть творцом, он должен не только хорошо знать свой предмет, но и гораздо шире — осознавать высокую социальную ответственность за результат своего труда. Учитель обязан быть передовым как по своим научным, так и социальным идеям. В таком только случае он может иметь право на неформальное уважение в обществе.
Только уничтожение товарно-денежных отношений даст науке действительную ценность в общественном производстве, следовательно и в обществе в целом. Капиталистическая экономика использует науку ограниченно, исключительно утилитарно-практически, в той мере, в какой она приносит непосредственную прибыль. Из этого вытекает, что социальный статус знаний в обществе всегда будет относительно низок, а вместе с ним будет низок и социальный статус учителя. Борьба учителя за уважение в обществе, за достойное место есть борьба против капитализма. И эта борьба неминуемо политическая, так как капитализм невозможно победить, не трогая капиталистическое государство, не организовываясь в политическую партию научного мировоззрения.

Что могут дать учителя борьбе за общественную собственность?

Учителя, как люди образованные, могут, добросовестно изучая марксизм и соединяя его со своей специальностью и своими интересами, принимать активное участие в теоретической борьбе за научное мировоззрение. Учитель, особенно на селе и в мелких городах в глубинке, — зачастую единственный широко образованный человек на многие тысячи. Он способен при достаточном изучении марксистской философии и обществоведения пропагандировать и развивать марксизм на базе местного материалы.
Учитель, который пришел к мнению о необходимости общественной собственности, может и даже должен, соединить свои узкопрофессиональные знания с марксизмом и теоретически обосновать принципы, методы и формы образования, как они должны быть при научном подходе к вопросу. Обязанность учителя — пропагандировать научную точку зрения на образование без оглядки ни на Минобр, ни на какое еще учреждение. Учителя-марксисты должны дать достаточно развернутую программу организации образования при победе революции, объяснить пути и методы перехода, обосновать социальную пользу от этих мер, развить теоретические положения Маркса, Ленина, Луначарского, Крупской, Макаренко об образовании и воспитании, поддерживать и развивать марксистскую школу педагогики.
Надо сказать, что абсолютная бездарность в этом вопросе учителей-членов КПРФ родила за 30 лет только вялые протесты против ЕГЭ, но никак не программы, по которым должны обучаться дети, чтобы получить полноценное и достойное цивилизованного человека образование.
Учителя должны способствовать в своей практической деятельности воспитанию даже в наших поганых капиталистических условиях будущих кадров революционной партии и коммунистического общества — людей любознательных, с хорошими и системными базовыми знаниями, с навыками самообразования, с творческим подходом к научному поиску, вооруженных материалистическим и диалектическим мировоззрением. Это, безусловно, трудно сделать школьному учителю, зажатому рамками уставов, приказов, инструкций, задерганному бесконечными проверками чинуш от образования, в условиях, когда все общество этому противится, а дети недостаточно мотивированы на получение знаний. Но даже если из рук каждого творчески подходящего к труду педагога-марксиста выйдет хотя бы несколько человек, которые смогут встать в ряды борцов за коммунизм, то это уже вполне неплохой результат. Но даже если и не получится напрямую готовить кадры, то все равно, преподавание позиций диалектического материализма повлияет на мировоззрение учеников. И тем самым облегчит реализацию революционных мер хотя бы пассивной поддержкой.
Учитель может и должен действовать, объединившись в партию научного мировоззрения с остальными слоями, привнося ее политические идеи в педагогическую среду, формируя в этой среде группу поддержки, своей пропагандой педагогических идей диалектического материализма привлекая коллег к борьбе за коммунизм, хотя бы формируя лояльное отношение к будущим социалистическим реформам системы образования.
Только такие меры позволят учителю занять долженствующее место в обществе, только такого учителя будут уважать и родители, и ученики, и все остальные. Без действительной борьбы за образование населения уважать учителя попросту не за что, и жалкий скулеж на профессиональных форумах с жалобами на плохих учеников, на плохих родителей людьми, которые вполне сознательно возвели себя на роль прислуги, не может вызывать ничего, кроме чувства брезгливости.
И. Бортник

КЛАССОВАЯ БОРЬБА И ТЫ

Наше общество разделено на противоположные классы – паразитический класс капиталистов-эксплуататоров и угнетённый класс эксплуатируемых пролетариев. Их интересы полностью противоположны и непримиримо враждебны. Нет такой силы, которая могла бы примирить эти два класса-антагониста. Что для одного класса благо – то для другого зло. Что для одного класса победа – то для другого поражение. Что для одного класса слава – то для другого класса позор. Что один класс считает высшей справедливостью – то класс-антагонист считает, наоборот, торжеством несправедливости. Чем хуже одним – тем лучше другим.
Эти два враждебных класса находятся в постоянной борьбе. Борьба между ними не может прекратиться, покуда они существуют. Борьба может затихать или усиливаться, принимать более открытые, острые или, наоборот, более скрытые, сглаженные формы. Но прекратиться она не может.
Ни один человек в классовом обществе не может быть вне классовой борьбы. Каждый человек так или иначе, сознательно или несознательно, но участвует в классовой борьбе, помогает одному из двух враждебных классов. Или ты на стороне одного класса – или на стороне другого. Третьего нет.
Уклониться от участия в классовой борьбе, от того, чтобы помогать или одному или другому классу, – невозможно. Тот, кто пытается уклониться, кто хочет остаться в стороне, тот, кто воображает, будто он «находится над схваткой», – тот на самом деле своим бездействием помогает тем, кто сильней, кто в данное время господствует – то есть, эксплуататорам.
Конечно, у нас есть попы-ханжи, которые за жирный кусок от буржуазии внушают нам, что можно в классовом обществе жить без классовой борьбы, что возможно «согласие» между волком и овцой, между капиталистом и пролетарием. Они елейно призывают волка и овцу возлюбить друг друга. Они уверяют нас, что волк может пощадить овцу и даже полностью перейти на растительную пищу, если только этот волк – христианин. И что овца, если только она христианка, может своей христианской кротостью и смирением так растрогать волка – что он навсегда откажется от мяса, сделается вегетарианцем.
Но поповские масляные рожи, их толстые животы и пуды золота на этих животах лучше всего показывают, чего стоят слащавые поповские речи и какая им вера. Жир и роскошь попов – это как раз плата им от волков за одурачивание овечек.
У нас есть ужасно возвышенные интеллигенты, которые считают, что они стоят выше политики, выше классовой борьбы, что не след им, таким духовным, опускаться до каких-то там скучных классовых дрязг. Они, мол, стоят над схваткой, они – истинные философы, для них, мол, имеет значение только вечное – духовный мир человека. При этом, конечно, они имеют в виду не духовный мир пролетария. Что там, в самом деле, может быть ценного – те же самые «низменные» заботы о куске, тот же самый «низменный» гнев против хозяев, грабящих и обрекающих на нищету, те же самые «низменные» стремления расквитаться с эксплуататорами и устроить общество по-другому, более справедливо. Словом, всё то, что буржуазный интеллигент презирает и считает суетой сует. Нет, для буржуазного интеллигента превыше всего именно его собственный духовный мир. Его-то он и считает не в пример важнее какой-то там классовой борьбы.
На самом деле такие интеллигенты бесконечно смешны и отвратительны в своём самомнении и самовлюбленности. Великую борьбу между классами, главную движущую силу истории, которая определяет будущее сотен миллионов, миллиардов людей, будущее человечества, – они считают чем-то мелким и низким, недостойным их возвышенного внимания. А свой «духовный мир», то есть, свои личные переживания – они ставят в центр вселенной, считают, что их собственные переживания куда важнее, чем борьба человечества за обновление мира.
Ясно, что такие «философы» только воображают, что они «стоят над схваткой». Объективно они – покорное орудие в руках наших классовых врагов, усердные холуи капиталистов. Своей ложью, будто можно в классовом обществе быть вне классовой борьбы, – они развращают трудящихся, сеют среди трудящихся настроения равнодушия к политике, апатии, примиренчества. Тем самым они ослабляют рабочий класс – значит, усиливают буржуазию.
Так обстоят дела с нашими врагами, с теми, кто отрицает классовую борьбу. А как обстоит дело с нами, коммунистами? С людьми, которые не просто считают классовую борьбу пролетариата делом своей жизни, но взяли на себя долг быть в первых рядах этой борьбы?
С нами дела обстоят так. Мы должны помнить, что в идеологической войне происходит то же самое, что и в войне оружия. Если ты перестал наступать – значит, ты начал отступать. Если ты не теснишь противника – значит, он теснит тебя. Прекращение борьбы даже на один день – уступка врагу. Если ты провёл хотя бы день без активной коммунистической пропаганды, без активной борьбы с вражеской идеологией – ты уже начал ей поддаваться. Если ты в этот день не написал, не прочитал, не распространил ни одной марксистской статьи или заметки, не расклеил ни одной листовки, не попытался найти хоть одного нового единомышленника – значит, ты уже расслабился, демобилизовался. Ты сделал один шаг к обывательскому болоту. Ещё один день без борьбы – ещё один шаг к болоту. Неделя, две – и ты уже в болоте. Ты уже рассуждаешь как обыватель. Борьба за справедливое переустройство общества, за новый строй – это для тебя уже далеко, чуждо, непонятно. А близко и понятно – твоё личное благополучие, сытость, покой и уют.
Буржуазная идеология окружает нас со всех сторон. Она чрезвычайно агрессивна и в то же время лукава, коварна. Она засасывает незаметно – но намертво. И нет другого способа спастись, кроме одного – постоянной коммунистической работы. Постоянно, каждый день и час, громить вражескую идеологию всеми доступными способами, наступать на нее, вести в противовес ей нашу марксистскую пропаганду. Только так можно не поддаться буржуазной идеологии, не затонуть в обывательщине.
Один товарищ, который раньше был с нами, теперь начал терять свои коммунистические убеждения. Он начал говорить то, что говорили и до него многие ослабевшие:
«Что вы, какая революция с таким народом! Народ глух и слеп, равнодушен к несправедливости и покорен грабителям, готов терпеть от них любые издевательства. Нет надежды на этот народ! Он заслуживает только презрения!
В коммунистическом движении – дрязги и раздоры, коммунисты умеют только грызться между собой.
И вообще, я начал сомневаться в правоте марксистских идей».
Знаете, почему этот товарищ впал в такие настроения?
Потому что он перестал работать.
Он отошёл от коммунистической работы. Он перестал бороться с обывательской идеологией – и сам не заметил, как поддался ей, оказался у неё в плену. Обывательщина его мгновенно засосала. Поэтому им и овладели мещанские настроения: разочарование, безнадёжность, озлобленность, сомнение в правоте марксизма (то есть, уже подчинение буржуазной идеологии, фактически переход на позиции врага).
Кто не работает – тот, естественно, и не видит результатов своей работы. Тот и не может осознать, что его работа не напрасна, что он своей работой что-то меняет к лучшему. Отсюда и безнадёжность, и тоска, и разочарование.
Мы работаем – и поэтому нами не овладевают такие настроения. Мы работаем – и мы видим, что наша работа не напрасна. Мы видим, что коммунистическое движение крепнет, что коммунистические идеи пробивают себе путь в нашем обществе. То, что ещё вчера было для нас непонятно, теперь проясняется. Мы расстаёмся с ошибочными взглядами и воспринимаем более верные. Всё больше и больше молодежи в рядах борцов за коммунистические идеи. Мы видим, как растут молодые товарищи. Неопытные ученики, которые вчера ещё только пришли к марксизму, быстро превращаются в отличных пропагандистов, сами начинают учить и привлекать новых членов в наше движение.
Мы работаем – и поэтому мы все это видим. Поэтому нам и чужды настроения упадка и разочарования.
А для человека, который отошёл от коммунистической работы, – всё обстоит безнадёжно. Он видит в народе только спячку и равнодушие – и не видит нарастающий протест и возмущение, не видит, что народ с каждым днём умнеет.
Он видит в коммунистическом движении одни только ошибки – и не видит, что эти ошибки есть болезни роста.
Но через болезни роста так или иначе надо пройти, они неизбежны. Несмотря ни на что, коммунистическое движение крепнет и идёт вперёд. Рабочий класс собирает силы для борьбы. А мы, его передовые представители, должны помнить и во сне и наяву – классовая борьба не останавливается ни на один день. Поэтому – ни дня без коммунистической работы. День без коммунистической работы – уже сдача позиций врагу, шаг к обывательскому болоту, начало мещанской расслабленности, уныния и бессилия.
https://opportunizmuboy.wordpress.com/2016/04/04/классовая-борьба-и-ты/

ВЕЛИКИЙ СОВЕТСКИЙ СОЮЗ – ИЛИ ЧТО ТАКОЕ НАСТОЯЩАЯ СВОБОДА

30-летний парень, никогда не дышавший советским воздухом, не поймёт рассказ старожила о Советском Союзе, как бы тот ни старался. Обычно сходу последуют стандартные вопросы:
– А разве плохо, что сейчас магазины полны товаров, а тогда стояли пустыми?
– Разве плохо, что наши улицы в сто раз красивее и чище ваших, особенно в центре города?
– Разве плохо, что сегодня мы можем запросто поехать за границу и читать всё, что хотим, а вы не могли ни того, ни другого?
И самым неправильным ответом на это будет сказать, что продукты сегодня плохие, улицы – конъюнктурная показуха и реклама, что мы и так читали всё, что хотели, и что ездить в Турцию – далеко не самое главное в жизни.
Всё это будет правильным ответом, потому что это правда. И одновременно неправильным, потому что его не поймут.
Ведь в самом деле лучше иметь плохие продукты, чем не иметь никаких. Аккуратные новые дома всегда лучше старых и выщербленныx. И читать “из-под полы” хуже, чем открыто; и ездить за границу – хорошо и полезно, даже если это не главное в жизни.
Современная молодёжь, выращенная уродливым, кривым российским капитализмом мыслит вполне конкретными монетаристскими категориями. И хорошо понимает, что за всё надо платить. И чем качественнее товар, тем дороже он стоит.
Поэтому, вместо унылых рассказов про вкусную советскую колбасу по 2р.20 коп за кило спросите юношу:
– Если за всё на свете надо платить, то чем было заплачено за эти полные магазины, красивые улицы и поездки на тайские курорты?
На этот вопрос не ответить с наскока. Первое, что приходит на ум – это колоссальная военная, экономическая и культурная мощь СССР, гигантский международный авторитет, которым мы обладали и которого нет и в помине у современной России. И этим всем пришлось заплатить за айфоны и иномарки.
Но такой ответ, думается, тоже будет неполным. Слишком помпезным и лозунговым при всей его безусловной справедливости.
Можно было бы попытаться объяснить, что СССР был основан на совершенно ином экономическом и политическом фундаменте, невиданном прежде в истории. И что теория марксизма, реализованная на практике, привела отсталую периферийную страну, какой была Российская Империя, к первому-второму месту в мировой иерархии всего через 30 лет после победы большевиков.
Но и это не поможет в разговоре. Ваши слова могут счесть политической пропагандой.
И потому, наверное, лучше всего попробовать объяснить так.
Когда вы идёте по улицам Парижа, Лондона или Нью-Йорка, вы, безусловно, восторгаетесь красотой зданий, аккуратностью улиц, витринами магазинов, автомобилями, садами и парками, красиво одетыми людьми. Но при этом ни на секунду не забываете, что это – чужой город. И не имеет значения, говорите вы по-английски или по-французски. Город будет для вас чужим. Даже если вы переедете туда навсегда.
Потому что этот город живёт по своим законам, соблюдает другие, не ваши традиции. Потому что в его земле нет ваших корней.
Это не хорошо и не плохо. Это данность. Жизнь.
Когда советский человек идёт по улицам современного российского города он испытывает те же чувства. Это чужой город. Он живёт по другим законам. Он не принадлежит ему, как бы хорошо он ни говорил по-русски.
Наши города принадлежали нам так же, как наши квартиры. В буквальном смысле! Наши дворы были прямым продолжением наших комнат, а улицы – продолжением наших дворов. Мы не знали “частных территорий”.
Мы росли и вместе с нами расширялись границы “нашего”. В важных госучреждениях в таких же ботинках и костюмах, как у наших родителей, ходили дядьки и тётки, такие же строгие , как учителя у нас в школе.
Мы вырастали, разбредались по стране.
Сердитые проводницы в поездах дальнего следования становились, едва состав трогался в путь, нашими соседками по коммунальной квартире. Ворчали и поили чаем. А иногда даже водкой. И всю ночь могли, раскрыв рот, слушать наш рассказ про нашу непутёвую жизнь. А через двое суток мы прибывали в другой город, и снова всё повторялось. Он был нашим. Таким же понятным и близким, как родной. Или почти таким же.
От Ленинграда и до Владивостока, от Мурманска и до Батуми – все было нашим домом, без всяких преувеличений, размером с 1/6 часть земного шара.
Конечно, не надо думать, что все 300 миллионов советских людей были ангелами! Как в любой большой семье, у нас были свои уроды и отщепенцы, негодяи и подонки. Но каждый из них был исключением из правила. Выламывался из общей картины. И категорически отторгался обществом на подсознательном уровне. Немедленно превращался в предмет всеобщего осуждения.
– Не может быть! Тьфу, мерзость какая! – ахали люди, узнавая из газет о суде над каким-нибудь подонком или прохиндеем.
Мы на самом деле были одной семьёй. Огромной, шумной, хлопотной. Но семьёй. Чуть ли не всей улицей пили вкусный холодный квас из одной кружки. Стреляли друг другу сигареты или три рубля до получки.
И если дороги, улицы или дома в наших городах были не такими блестящими, как сегодня, только потому что, как в любой большой семье, у государства, как у беспокойной, многодетной мамаши, не хватало времени сразу и на всё: и на стирку, и на уборку.
Как в любой большой семье, с нами приключались всякие несправедливости. Но сразу же находился кто-то, к кому можно было обратиться и сказать обиженно:
– Это же нечестно!
И справедливость восстанавливалась.
Весь мир вокруг нас был нам открыт настежь.
Мы не знали, что такое охранник в продуктовом магазине, “элитная парикмахерская” или клуб для избранных на месте детского кинотеатра. И до сих пор не понимаем, почему эти избранные – в уголовных наколках и с золотыми цепями.
Кинотеатры и Дворцы Пионеров, филармонии и театры, стадионы и выставки, институты и заводы – всё это были “другие комнаты” в нашем общем доме. Мы не нуждались в разрешениях и благодеяниях. Мы ходили туда, когда у нас было желание – как в гости к добрым знакомым.
И всё вместе называлось это словом “свобода”! Настоящая! Такая, которую можно было потрогать руками. Такая, какой не было никогда и нигде в мире.
И мы даже подумать не могли, что однажды всего этого может не стать. Что это станет недоступным.
Как могут стать недоступными воздух или вода? Никак! Но стали.
Нет, мы не улыбались друг другу без причины. И не говорили радостно: “Привет, как дела?” Мы запросто могли буркнуть сердито: “Чего надо”? И через пять минут, всё с той же сердитой физиономией помочь незнакомому человеку последним рублём и последним куском хлеба.
И свои победы, и свои ракеты мы творили точно так же – то с бурчанием, то с улыбкой, но всегда вместе. Как одна семья. Делясь последним: куском, рублём, жизнью, если это было необходимо. Ведь ради всех, а не ради себя!
И потому “Советский народ” – это не фигура речи! Не пропагандистский штамп. Это демографический, социальный, культурный феномен, на самом деле существовавший ещё совсем недавно. Поэтому о нём так трудно забыть.
Был ли раем Советский Союз? Нет, не был. Не бывает рая. Ни на земле, ни на небе. Мы просто были очень хорошей страной. Лучшей из всех, что когда-либо существовали.
Разумеется, такой тайской свободы, как сейчас, в том нашем обществе не было и близко.
Зато было другое – чувство товарищества, братства, локтя, чести и доблести: военной, спортивной, творческой… Было чувство осознания себя малой частью огромного монолита, способного одолеть любые препятствия, кроме подлости и лжи.
И ещё было чувство своего дома. Понимание этого ко многим из нас пришло слишком поздно. И очень хотелось бы, чтобы к нынешней молодёжи как можно раньше пришло понимание, что вы – в гостях. От этого зависит, будут ли иметь дом ваши дети.
– Но тогда, – слышу тут вопрос, – как же случилось, что такая страна так бесславно распалась?
И отвечаю: разве академик перестанет быть академиком от того, что уличный карманный воришка вытянет у него бумажник из кармана? И разве этот воришка доказательство, что академики не нужны, потому что их можно обокрасть? Что лучше быть воришкой, чем академиком?
Своей собственной свободой мы заплатили за нынешние элитные магазины и бордели, за изобилие сегодняшних дней. Заплатили против нашей воли. Да так, что лишились не только свободы, но даже возможности рассказать о ней. Она была такой полной и истинной, что те, кто не знал её, не могут в неё поверить.
Интересно, что мы, опутанные долгами, обложенные античеловеческими законами, произволом и непредсказуемостью, потеряли свою свободу точно так же, как потеряли её те, кто отнял её у нас. Сегодня эти новые хозяева жизни за семью засовами трясутся от страха лишиться всего, что успели накопить. Потерять благосклонность сюзерена. Попасть под санкции. Под развод с любимой супругой. Нечаянно засветиться в прессе. Они боятся собственной тени. Они были рабами и остались ими.
В отличие от нас, которые не были рабами, но стали…
В далёкой юности я провожал вечером девушку до метро на жгучем январском ленинградском морозе; мы не выдержали и юркнули в первую попавшуюся парадную, поближе к тёплой батарее.
Там привычно пахло кошками, жареной картошкой и свежей масляной краской.
Мы не успели, весело смеясь, прислонить к радиатору замёрзшие ладони, как дверь рядом отворилась. Из-за неё выглянула старушка в очках, строго оглядела нас и тотчас исчезла. Нам захотелось поскорее уйти, чтобы не нарываться на ее ворчание, но дверь опять раскрылась, та же старушка появилась на пороге с двумя чашками горячего чая и скрипучим голосом пробурчала:
– Грейтесь уж! Минус 20 сейчас. Застынете! Как попьёте – чашки тут оставьте, на подоконнике. Потом заберу.
Таким был этот дивный Советский Союз…
https://stalinline.ru/2020/09/великий-советский-союз-или-что-тако/

КАКИЕ ВРЕМЕНА, ТАКИЕ И ГЕРОИ

Когда – уже при Путине – роман Николая Островского «Как закалялась сталь» был исключён из школьной программы, это вызвало возмущение очень многих людей, и отнюдь не только коммунистов. И до сих пор, раздаются требования вернуть в школы книгу, несущую мощный гуманистический заряд. Комсомольцы не раз проводили акции в поддержку этого требования.
Но всё закономерно, иного от нынешней власти ожидать было нельзя. Ведь писатель воплотил в своём герое жизненные ценности и принципы строителя социалистического общества, абсолютно несовместимые с теми, которые насаждаются в обществе капиталистическом.
Высшая цель, которой герой романа Павел Корчагин подчинил всего себя — борьба за новое общество: сначала за его утверждение, потом за подъём страны, улучшение жизни народа. Для него труд, исполненный духовного смысла, стал служением этой цели. Ради общего блага он идёт на самые тяжёлые личные жертвы. Причём, сам Павел не рассматривает их как жертвы, поскольку такое поведение диктует его внутренняя сущность. Самым тяжёлым испытанием для Корчагина стали не материальные лишения, а болезнь – не столько даже из-за физических страданий, сколько потому, что она, как ему показалось вначале, вырвала его из социально активной жизни, вынудила существовать для самого себя.
Роман «Как закалялась сталь» помогает читателям прийти к мысли, что органическое соединение своих интересов с интересами общества — это и есть подлинный патриотизм… Важная составляющая содержания романа – безусловное неприятие мещанского мировоззрения, стремления к своему персональному благополучию в своём индивидуальном мирке, к потребительскому существованию без возвышенного идеала.
Павел Корчагин, как и персонажи немалого числа других советских книг и фильмов того времени, не был умозрительным воплощением каких-то оторванных от реальной жизни добродетелей. Нет, это были образы подлинных героев своего времени, обобщённые искусством. И, в свою очередь, эти персонажи эффективно помогали воспитанию в людях присущих им качеств.
Николаю Островскому удалось наделить образ своего героя большой художественной силой, и, как уже в постсоветские годы вспоминал Народный артист СССР Евгений Самойлов, роман «Как закалялась сталь» потряс его (предвоенное) поколение.
Он вдохновлял людей на подвиги в труде и в бою. Имя Павла Корчагина брали себе как псевдоним участники Сопротивления; имя Николая Островского танкисты дали своей боевой машине, которая одной из первых ворвалась в 45-м в Берлин. В 1942 году в блокадном Ленинграде роман «Как закалялась сталь» издали десятитысячным тиражом. Он разошёлся за два дня…
«Демократы» же ещё во время «перестройки» обвинили лучшие советские книги и фильмы в том, что они «насаждают классовые ценности», которым теперь противопоставляли некие «общечеловеческие ценности». Воспитание на принципах коммунистической идеологии объявили «уродованием сознания». А сразу же после победы контрреволюции была поставлена задача «смены менталитета» общества. В последующие годы этот соцзаказ не раз подтверждали высокопоставленные чиновники.
Роман «Как закалялась сталь» не мог не стать жертвой этого процесса, поскольку он духовно противостоял ему.
Какую же систему ценностей власть и её пропагандистская прислуга стремятся утвердить в сознании людей взамен той, которую олицетворяет образ Корчагина?
«Реформаторы» ельцинского «разлива» провозгласили «абсолютной общечеловеческой ценностью» частную собственность. С приходом Путина отношение к ней не изменилось. Дошло до того, что даже авторы опубликованного в середине «нулевых» годов документа «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», запамятовав, вероятно, что Христос утверждал: «Всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником», призывают христиан «воспринимать собственность как дар Божий». Замечу, что вроде бы чтимый Православной Церковью христианский проповедник Иоанн Златоуст утверждал, что собственность приходит к богатым отнюдь не как дар Бога, а как «похищенное у бедных». К постсоветской России это относится в буквальном смысле: море нищеты в стране породило именно осуществлённое властью перераспределение общенародного достояния в собственность кучки новоявленных олигархов.
Богатство в «новой России» прочно утвердилось как важнейшая мера значимости человека.
Костиков, претендовавший при Ельцине на роль придворного идеолога, в своём трактате «Регламент гражданского общества» объявил обогащение «величавым деянием» и поучал, что «богатство россиянина является предметом его личной гордости».
Поставил «материальный успех» во главу системы ценностей и помощник Путина Сурков, выступая перед слушателями Центра подготовки кадров «Единой России».
Внёс свою лепту в формирование идеологии «новой России» и г. Медведев – в бытность президентом он так определил систему ценностей, которую следует предложить, как стимул подрастающему поколению: «Деньги, квартира, транспорт, земля и дача».
Стремление к приобретению собственности и жажда богатства неизбежно делают основой отношений между людьми конкуренцию, что ведёт к формированию в сознании людей индивидуализма.
На утверждение этих принципов существования в постсоветской России нацелены все средства воздействия на сознание людей – от образования до создания культурной среды, в которой растёт молодёжь.
Некоторое время назад на радио ГТРК «Белгород» прошла передача, в которой специалист по образованию заявил: ««Теперь учитель сможет готовить лидеров!». Кого же – «Банкиров, политических деятелей». Введённый в школы курс «Основы потребительской культуры» нацелен отнюдь не формирование подлинной культуры потребления, которая заключается в том, чтобы отказаться от потребительской гонки за материальными благами и ограничивать потребление тем, что действительно нужно для жизни, а фактически на разжигание такой гонки, трактуя потребление как важную жизненную ценность.
«Массовая» культура создаёт такой образ героя: человек, замкнутый в мирке своих личных и семейных интересов. Главная его цель – благополучие этого мирка, не в последнюю очередь высокое материальное благосостояние.
Почтением к богатству проникнуты большинство произведений. Зачастую жажда его достигнуть становится главным стимулом персонажа. Что такое одухотворённый труд на благо общества, он понятия не имеет.
Сравните эту систему ценностей, насаждаемую в постсоветской России, с тем, что говорил Николай Островский: «Жить только для семьи – животный эгоизм, жить для одного человека – низость, жить только для себя – позор».
Классовые ценности насаждаются, как раз, в капиталистической России – ценности буржуазии, о которой Карл Маркс и Фридрих Энгельс писали, что она «не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного чистогана. В ледяной воде эгоистического расчёта потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма… Буржуазия лишила священного ореола все виды деятельности».
А вот плоды такого «буржуазного просвещения».
Опрос ФОМ выявил, что две трети граждан России относятся к богатству с почтением. Соответственно, для них зарплата – главный критерий работы. Ради высокой зарплаты они готовы мириться с неинтересной работой, с унизительным положением на работе и прочим подобным.
Опрос столичных школьников, проведенный некоторое время назад, показал, что для немалого их числа профессия киллера престижней профессии учёного; профессия рабочего в ответах вообще не упоминалась.
В прозвучавшем на радио ГТРК «Белгород» разговоре со студентами социально-психологического факультета БелГУ о счастье доминировало мнение, что это, прежде всего, высокая материальная обеспеченность. О счастье реализации себя в любимом деле, о радости творчества – ни звука. Как и о радости от помощи ближнему.
Уже общероссийский опрос молодых людей, выявил, что более половины из них не только готовы ради достижения подобного счастья преступить моральные нормы, но и не стесняются признаться в этом.
Немалое количество молодых людей обуяла страсть выделиться предметами роскоши. Примеры, подтверждающие это, мне не раз приводили знакомые, а статья в «Правде» Марии Пановой «Состязание недоумков» открыла для меня, что уже существует и процветает такой вид услуг, который позволяет тем, кому недоступна реальная роскошная жизнь, создать её иллюзию для выпячивания себя в Интернете.
В конце мая – начале июня 2019 года едва ли не главной знаменитостью России сделалась никому дотоле не известная молодая женщина. Её имя снова и снова упоминалось в наиболее важных сообщениях Интернета, о ней писали федеральные газеты, о ней появились передачи на федеральном телевидении, её мужа пригласили в популярное телешоу…
За какие же свершения она обрела такую славу? Украла в банке, где работала, 23 миллиона рублей. Всё закономерно. С позиции насаждаемого в последние три десятилетия менталитета, именно такие люди – герои «новой России».
В последние годы власть имущие много разглагольствуют о необходимости патриотического воспитания. Но патриотическое воспитание, оторванное от той идеи, которую выражает роман «Как закалялась сталь» – подлинный патриотизм заключается в соединении личных интересов с общественными и немыслим без труда, одухотворённого стремлением служить Родине, приносит гнилые плоды.
Так, по данным исследования Левада-центра, при том, что 69% россиян сами считают себя патриотами, лишь 21% считают, что патриотизм должен проявляться в труде на благо страны.
В сущности, цель курса власти в воспитании молодёжи – формирование того «одномерного человека», которого философ Гербер Маркузе охарактеризовал так: его «душа заключена в автомобилях, домах, стереокомбайнах, кухонном оборудовании». С тех пор несколько изменился ассортимент, но никак не сущность таких людей.
Философы-гуманисты всего мира видят в распространение такой психологии симптом «качественного ухудшения человека». И только прислужники нынешнего режима пытаются выдать утверждение подобной системы ценностей в России за прогресс.
А подлинно человеческая, гуманистическая, система ценностей – именно та, на которой было построено советское коммунистическое воспитание. Это можно подтвердить высказываниями авторитетных мыслителей – от Рабиндраната Тагора до Александра Зиновьева. Но ещё более убедительное свидетельство – те великие свершения, которых добился принявший эту систему ценностей советский народ в ходе реализации Сталинского проекта строительства социализма, названные за рубежом «Русским чудом». Как сказал уже в 90-е годы американский учёный Говард Парсонс: «Весь мир убедился, на что способны свободные труженики».
Воспоминания об этих свершениях заставляют вспомнить и слова испанского знакомого известного публициста С.Г. Кара-Мурзы: «Что же вы… (нелестное слово, приведенное испанцем, опускаю) сделали, позволив уничтожить такую страну!»