Предыдущая публикация
Марк Твен в гостях у русского Царя
В 1867 году американский писатель Марк Твен совершил длительное путешествие в Европу и Палестину. Результатом этого путешествия стала книга «Простаки за границей», в котором писатель, помимо всего прочего, описывает пребывание в Крыму и знакомство с русской Императорской семьей.
В августе 1867-го туристы прибыли в Севастополь, все еще не оправившийся от последствий Крымской войны: «Наверно, ни один из городов в России, да и не только в России, не был так сильно разрушен артиллерийским огнем, как Севастополь. Однако мы должны быть довольны тем, что побывали в нем, ибо еще ни в одной стране нас не принимали с таким радушием, — здесь мы чувствовали, что достаточно быть американцем, никаких других виз нам уже не требовалось. Не успели мы бросить якорь, как на борт явился посланный губернатором офицер, который осведомился, не может ли он быть нам чем-нибудь полезен, и просил нас чувствовать себя в Севастополе как дома!.. Помпея сохранилась куда лучше Севастополя. В какую сторону ни глянь, всюду развалины, одни только развалины! Разрушенные дома, обвалившиеся стены, груды обломков — полное разорение. Будто чудовищное землетрясение всей своей мощью обрушилось на этот клочок суши. Долгих полтора года война бушевала здесь и оставила город в таких развалинах, печальнее которых не видано под солнцем. Ни один дом не остался невредимым, ни в одном нельзя жить. Трудно представить себе более ужасное, более полное разрушение. Дома здесь были сооружены на совесть, сложены из камня, но пушечные ядра били по ним снова и снова, срывали крыши, разрубали стены сверху донизу, и теперь на полмили здесь тянутся одни разбитые печные трубы. Даже угадать невозможно, как выглядели эти дома. У самых больших зданий снесены углы, колонны расколоты пополам, карнизы разбиты вдребезги, в стенах зияют дыры. Иные из них такие круглые и аккуратные, словно их просверлили дрелью. Другие пробиты не насквозь, и в стене остался такой ровный, гладкий и четкий след, словно его нарочно шлифовали. Тут и там ядра застряли в стенах, и ржавые слезы сочатся из-под них, оставляя на камне темную дорожку».
Несмотря на удручающее состояние города, писатель отмечает гостеприимство и радушие русских. После Севастополя путешественники ненадолго покинули Крым, чтобы посетить Одессу. Этот русский город очень напомнил Твену привычные города американского юга: «Сойдя на берег, я ступил на мостовые Одессы, и впервые после долгого-долгого перерыва наконец почувствовал себя совсем как дома. По виду Одесса точь-в-точь американский город: красивые широкие улицы, да к тому же прямые; невысокие дома (в два-три этажа) — просторные, опрятные, без всяких причудливых украшений; вдоль тротуаров наша белая акация; деловая суета на улицах и в лавках; торопливые пешеходы; дома и все вокруг новенькое с иголочки, что так привычно нашему глазу; и даже густое облако пыли окутало нас словно привет с милой нашему сердцу родины, — так что мы едва не пролили благодарную слезу, едва удержались от крепкого словца, как то освящено добрым американским обычаем. Куда ни погляди, вправо, влево, — везде перед нами Америка! Ничто не напоминает нам, что мы в России. Мы прошлись немного, упиваясь знакомой картиной, — но вот перед нами выросла церковь, пролетка с кучером на козлах, — и баста! — иллюзии как не бывало. Купол церкви увенчан стройным шпилем и закругляется к основанию, напоминая перевернутую репу, а на кучере надето что-то вроде длинной нижней юбки без обручей. Все это заграничное, и экипажи тоже выглядят непривычно, но все уже наслышаны об этих диковинках, и я не стану их описывать…»
В Севастополе и Одессе местные чиновники, принимавшие иностранных туристов, настоятельно советовали им побывать в Ливадии и посетить Императора, который как раз находился в своей крымской резиденции Ливадия. Были посланы телеграммы Государю и получен ответ о том, что в Ливадии будут рады принять путешественников. Вот так запросто американские туристы оказались в гостях у самого Императора. Группа туристов была довольно большая, а дворец скорее напоминал семейное гнездышко царской семьи, поэтому было решено устроить высочайший прием в саду. Garden party у самого Императора. Мужчин попросили надеть фраки и белые лайковые перчатки, дам – белые шелковые платья. Туристы спешно составили приветственный адрес Императору, текст которого ниже:
«Его Императорскому Величеству Александру II Императору Всероссийскому
Составляя небольшое общество частных лиц, граждан Соединенных Штатов, путешествующих для развлечения, без всякой торжественности, как подобает нашему неофициальному положению, мы не имеем иного повода представиться Вашему Императорскому Величеству, кроме желания заявить наше признательное почтение Государю Империи, которая в счастии и несчастии была неизменным другом страны, к которой мы исполнены любовью. Мы не осмелились бы сделать подобного шага, если бы не были уверены, что выражаемые нами слова и вызывающие их чувства только слабый отголосок мыслей и чувств всех наших соотечественников, начиная от зеленых холмов Новой Англии до снежных вершин, окаймляющих далекий Тихий океан. Нас немного числом, но мы выражаем голос целой нации. Одна из светлейших страниц, которую начертала всемирная история, была вписана рукой Вашего Императорского Величества, когда рука этого Государя расторгла узы двадцати миллионов людей. Американцы имеют особое право чествовать Государя, совершившего столь великое дело. Мы воспользовались преподанным нам уроком и в настоящее время представляем нацию, столь же свободную в действительности, какою она была прежде только по имени. Америка обязана многим России, она состоит должником России во многих отношениях, и в особенности за неизменную дружбу во время великих бедствий. С упованием молим Бога, чтобы эта дружба продолжалась и на будущие времена, что Америка благодарна сегодня и будет благодарна России и ее Государю за эту дружбу. Мы прекрасно знаем, что само допущение, будто мы когда-нибудь сможем лишиться этой дружбы вследствие какой-либо преднамеренной несправедливости или неверно взятого курса, было бы преступлением. Почтительнейше поднесен от имени экскурсантов, находящихся на борту американской паровой яхты «Квакер Сити».
Ялта. Август 26. 1867.
Сэм<юэл> Л. Клеменс У<ильям> Гибсон Тимоти Д. Крокер Ив. П. Кими С. Н. Сэнфорд»
В назначенное время гости собрались в ливадийском саду. Вскоре появилась Императорская семья. «…через несколько минут появился Император с семейством; раскланиваясь и улыбаясь, они вошли в наш круг.
С ними вышло несколько первых сановников Империи, но не в парадных мундирах. Каждый поклон его величество сопровождал радушными словами. Я воспроизведу его слова. В них чувствуется характер, русский характер: сама любезность, и притом неподдельная. Француз любезен, но зачастую это лишь официальная любезность. Любезность русского идет от сердца, это чувствуется и в словах. и в тоне, — поэтому веришь, что она искренна. Как я уже сказал, царь перемежал свои слова поклонами. — Доброе утро… Очень рад… Весьма приятно… Истинное удовольствие… Счастлив видеть вас у себя! Все сняли шляпы, и консул заставил царя выслушать наш адрес. Он стерпел это не поморщившись, затем взял нашу нескладную бумагу и передал ее одному из высших офицеров для отправки ее в архив, а может быть и в печку. Он поблагодарил нас за адрес и сказал, что ему очень приятно познакомиться с нами, особенно потому, что Россию и Соединенные Штаты связывают узы дружбы. Императрица сказала, что в России любят американцев, и она надеется, что в Америке тоже любят русских. Вот и все речи, какие были тут произнесены, и я рекомендую их как образец краткости и простоты всем начальникам полиции, когда они награждают полисменов золотыми часами. Потом Императрица запросто (для Императрицы) беседовала с дамами; несколько джентльменов затеяли довольно бессвязный разговор с Императором… Император высок, худощав, выражение лица у него решительное, однако очень приятное. Нетрудно заметить, что он человек добрый и отзывчивый. Когда он снимает фуражку, в лице его появляется какое-то особенное благородство. В его глазах нет и следа той хитрости, которую все мы заметили у Луи-Наполеона…»
Однако самое большое впечатление на американского писателя произвела дочь Императора, Великая княжна Мария Александровна: «На императрице и великой княжне были простые фуляровые платья (а может быть, и из шелкового фуляра — я в этом не разбираюсь) в голубую крапинку и с голубой отделкой; на обеих — широкие голубые пояса, белые воротнички, скромные муслиновые бантики у горла; соломенные шляпы с низкими тульями, отделанные голубым бархатом, небольшие зонтики и телесного цвета перчатки. На великой княжне — туфли без каблуков. Об этом мне сказала одна из наших дам, сам я не заметил, так как не смотрел на ее туфли. Я с удовольствием увидел, что волосы у нее свои, а не накладные, заплетены в тугие косы и уложены на затылке, а не падают беспорядочной гривой, которую принято называть «водопадом» и которая так же похожа на водопад, как окорок на Ниагару. Глядя на доброе лицо императора и на его дочь, чьи глаза излучали такую кротость, я подумал о том, какое огромное усилие над собою пришлось бы, верно, сделать царю, чтобы обречь какого-нибудь преступника на тяготы ссылки в ледяную Сибирь, если бы эта девочка вступилась за него. Всякий раз, когда их взгляды встречались, я все больше убеждался, что стоит ей, такой застенчивой и робкой, захотеть, и она может забрать над ним огромную власть. Сколько раз ей представляется случай управлять самодержцем всея Руси, каждое слово которого закон для семидесяти миллионов человек! Она просто девочка, я видел таких сотни, но никогда еще ни одна из них не вызывала во мне такого жадного интереса. В наших скучных буднях новые, непривычные ощущения — редкость, но на сей раз мне посчастливилось». Спустя несколько лет эта девушка выйдет замуж за второго сына королевы Виктории, принца Альфреда Эдинбургского, но такого большого влияния на своего отца, как воображал Марк Твен, она конечно не имела и даже не смогла повлиять на его решение о женитьбе на Екатерине Долгоруковой после смерти Императрицы, хотя Великую княжну это решение буквально шокировало.
После краткого обмена любезностями началась экскурсия по дворцу. Проводил ее сам Император: «Мы уже привыкли, что дворцы нам показывает какой-нибудь ливрейный лакей, весь в бархате и галунах, и требует за это франк, но, побеседовав с нами полчаса, император всероссийский и его семейство сами провели нас по своей резиденции. Они ничего не спросили за вход. По-видимому, им доставляло удовольствие показывать нам свои покои. Полчаса мы бродили по дворцу, восхищаясь уютными покоями и богатой, но совсем не парадной обстановкой; и наконец царская фамилия сердечно распрощалась с нами и отправилась считать серебряные ложки. Мы получили приглашение посетить расположенный по соседству дворец цесаревича, наследника русского престола. Сам он был в отъезде, но князья, графини, графы — так же непринужденно, как Император в своем дворце, — показали нам его апартаменты, ни на минуту не прерывая оживленной беседы».
Дворцы, которые тогда осматривали американские туристы до наших дней не сохранились, при последнем русском Императоре Ливадия была перестроена и появился новый белоснежный дворец-вилла вместо прежних павильонов в татарском стиле. После осмотра Ливадии туристам посчастливилось получить приглашение в Ай-Тодор, крымскую резиденцию Великого князя Михаила Николаевича: «Дорога отняла у нас всего двадцать минут. Здесь прелестно. Красивый дворец со всех сторон обступают могучие деревья старого парка, раскинувшегося среди живописных утесов и холмов; отсюда открывается широкий вид на покрытое рябью море. По всему парку в укромных тенистых уголках расставлены простые каменные скамьи; тут и там струятся прозрачные ручейки, а озерца с поросшими шелковистой травой берегами так и манят к себе; сквозь просветы в густой листве сверкают и блещут прохладные фонтаны, — они устроены так искусно, что бьют, кажется, прямо из стволов могучих деревьев; миниатюрные мраморные храмы глядят вниз с серых древних утесов; из воздушных беседок открывается широкий вид на окрестности и на морской простор. Дворец построен в стиле лучших образцов греческой архитектуры, великолепная колоннада охватывает внутренний двор, обсаженный редкостными благоухающими цветами, а посредине бьет фонтан — он освежает жаркий летний воздух и, может быть, разводит комаров, а пожалуй, что и нет».
Такой была необычная ливадийская экскурсия Марка Твена. Однако щедрый и гостеприимный прием очень скоро забылся. Казалось, тогда писатель был восхищен Императором, но прошло 40 лет и о русской Императорской семье он писал совершенно иные слова, называя ее «кучкой трутней», а правление – «ножом мясника». А в своем знаменитом произведении «Том Сойер», на которое в советском союзе зачем-то буквально молились целые поколения детей, даже писал о том, что Россия не более важна, чем Род Айленд. И только молчаливым укором остался лежать в архивах Ливадийского дворца приветственный адрес восхищенных американских туристов русскому Императору.
Елизавета Преображенская,
"НАСЛЕДИЕ ИМПЕРИИ"
#Россия #история #Романовы
В августе 1867-го туристы прибыли в Севастополь, все еще не оправившийся от последствий Крымской войны: «Наверно, ни один из городов в России, да и не только в России, не был так сильно разрушен артиллерийским огнем, как Севастополь. Однако мы должны быть довольны тем, что побывали в нем, ибо еще ни в одной стране нас не принимали с таким радушием, — здесь мы чувствовали, что достаточно быть американцем, никаких других виз нам уже не требовалось. Не успели мы бросить якорь, как на борт явился посланный губернатором офицер, который осведомился, не может ли он быть нам чем-нибудь полезен, и просил нас чувствовать себя в Севастополе как дома!.. Помпея сохранилась куда лучше Севастополя. В какую сторону ни глянь, всюду развалины, одни только развалины! Разрушенные дома, обвалившиеся стены, груды обломков — полное разорение. Будто чудовищное землетрясение всей своей мощью обрушилось на этот клочок суши. Долгих полтора года война бушевала здесь и оставила город в таких развалинах, печальнее которых не видано под солнцем. Ни один дом не остался невредимым, ни в одном нельзя жить. Трудно представить себе более ужасное, более полное разрушение. Дома здесь были сооружены на совесть, сложены из камня, но пушечные ядра били по ним снова и снова, срывали крыши, разрубали стены сверху донизу, и теперь на полмили здесь тянутся одни разбитые печные трубы. Даже угадать невозможно, как выглядели эти дома. У самых больших зданий снесены углы, колонны расколоты пополам, карнизы разбиты вдребезги, в стенах зияют дыры. Иные из них такие круглые и аккуратные, словно их просверлили дрелью. Другие пробиты не насквозь, и в стене остался такой ровный, гладкий и четкий след, словно его нарочно шлифовали. Тут и там ядра застряли в стенах, и ржавые слезы сочатся из-под них, оставляя на камне темную дорожку».
Несмотря на удручающее состояние города, писатель отмечает гостеприимство и радушие русских. После Севастополя путешественники ненадолго покинули Крым, чтобы посетить Одессу. Этот русский город очень напомнил Твену привычные города американского юга: «Сойдя на берег, я ступил на мостовые Одессы, и впервые после долгого-долгого перерыва наконец почувствовал себя совсем как дома. По виду Одесса точь-в-точь американский город: красивые широкие улицы, да к тому же прямые; невысокие дома (в два-три этажа) — просторные, опрятные, без всяких причудливых украшений; вдоль тротуаров наша белая акация; деловая суета на улицах и в лавках; торопливые пешеходы; дома и все вокруг новенькое с иголочки, что так привычно нашему глазу; и даже густое облако пыли окутало нас словно привет с милой нашему сердцу родины, — так что мы едва не пролили благодарную слезу, едва удержались от крепкого словца, как то освящено добрым американским обычаем. Куда ни погляди, вправо, влево, — везде перед нами Америка! Ничто не напоминает нам, что мы в России. Мы прошлись немного, упиваясь знакомой картиной, — но вот перед нами выросла церковь, пролетка с кучером на козлах, — и баста! — иллюзии как не бывало. Купол церкви увенчан стройным шпилем и закругляется к основанию, напоминая перевернутую репу, а на кучере надето что-то вроде длинной нижней юбки без обручей. Все это заграничное, и экипажи тоже выглядят непривычно, но все уже наслышаны об этих диковинках, и я не стану их описывать…»
В Севастополе и Одессе местные чиновники, принимавшие иностранных туристов, настоятельно советовали им побывать в Ливадии и посетить Императора, который как раз находился в своей крымской резиденции Ливадия. Были посланы телеграммы Государю и получен ответ о том, что в Ливадии будут рады принять путешественников. Вот так запросто американские туристы оказались в гостях у самого Императора. Группа туристов была довольно большая, а дворец скорее напоминал семейное гнездышко царской семьи, поэтому было решено устроить высочайший прием в саду. Garden party у самого Императора. Мужчин попросили надеть фраки и белые лайковые перчатки, дам – белые шелковые платья. Туристы спешно составили приветственный адрес Императору, текст которого ниже:
«Его Императорскому Величеству Александру II Императору Всероссийскому
Составляя небольшое общество частных лиц, граждан Соединенных Штатов, путешествующих для развлечения, без всякой торжественности, как подобает нашему неофициальному положению, мы не имеем иного повода представиться Вашему Императорскому Величеству, кроме желания заявить наше признательное почтение Государю Империи, которая в счастии и несчастии была неизменным другом страны, к которой мы исполнены любовью. Мы не осмелились бы сделать подобного шага, если бы не были уверены, что выражаемые нами слова и вызывающие их чувства только слабый отголосок мыслей и чувств всех наших соотечественников, начиная от зеленых холмов Новой Англии до снежных вершин, окаймляющих далекий Тихий океан. Нас немного числом, но мы выражаем голос целой нации. Одна из светлейших страниц, которую начертала всемирная история, была вписана рукой Вашего Императорского Величества, когда рука этого Государя расторгла узы двадцати миллионов людей. Американцы имеют особое право чествовать Государя, совершившего столь великое дело. Мы воспользовались преподанным нам уроком и в настоящее время представляем нацию, столь же свободную в действительности, какою она была прежде только по имени. Америка обязана многим России, она состоит должником России во многих отношениях, и в особенности за неизменную дружбу во время великих бедствий. С упованием молим Бога, чтобы эта дружба продолжалась и на будущие времена, что Америка благодарна сегодня и будет благодарна России и ее Государю за эту дружбу. Мы прекрасно знаем, что само допущение, будто мы когда-нибудь сможем лишиться этой дружбы вследствие какой-либо преднамеренной несправедливости или неверно взятого курса, было бы преступлением. Почтительнейше поднесен от имени экскурсантов, находящихся на борту американской паровой яхты «Квакер Сити».
Ялта. Август 26. 1867.
Сэм<юэл> Л. Клеменс У<ильям> Гибсон Тимоти Д. Крокер Ив. П. Кими С. Н. Сэнфорд»
В назначенное время гости собрались в ливадийском саду. Вскоре появилась Императорская семья. «…через несколько минут появился Император с семейством; раскланиваясь и улыбаясь, они вошли в наш круг.
С ними вышло несколько первых сановников Империи, но не в парадных мундирах. Каждый поклон его величество сопровождал радушными словами. Я воспроизведу его слова. В них чувствуется характер, русский характер: сама любезность, и притом неподдельная. Француз любезен, но зачастую это лишь официальная любезность. Любезность русского идет от сердца, это чувствуется и в словах. и в тоне, — поэтому веришь, что она искренна. Как я уже сказал, царь перемежал свои слова поклонами. — Доброе утро… Очень рад… Весьма приятно… Истинное удовольствие… Счастлив видеть вас у себя! Все сняли шляпы, и консул заставил царя выслушать наш адрес. Он стерпел это не поморщившись, затем взял нашу нескладную бумагу и передал ее одному из высших офицеров для отправки ее в архив, а может быть и в печку. Он поблагодарил нас за адрес и сказал, что ему очень приятно познакомиться с нами, особенно потому, что Россию и Соединенные Штаты связывают узы дружбы. Императрица сказала, что в России любят американцев, и она надеется, что в Америке тоже любят русских. Вот и все речи, какие были тут произнесены, и я рекомендую их как образец краткости и простоты всем начальникам полиции, когда они награждают полисменов золотыми часами. Потом Императрица запросто (для Императрицы) беседовала с дамами; несколько джентльменов затеяли довольно бессвязный разговор с Императором… Император высок, худощав, выражение лица у него решительное, однако очень приятное. Нетрудно заметить, что он человек добрый и отзывчивый. Когда он снимает фуражку, в лице его появляется какое-то особенное благородство. В его глазах нет и следа той хитрости, которую все мы заметили у Луи-Наполеона…»
Однако самое большое впечатление на американского писателя произвела дочь Императора, Великая княжна Мария Александровна: «На императрице и великой княжне были простые фуляровые платья (а может быть, и из шелкового фуляра — я в этом не разбираюсь) в голубую крапинку и с голубой отделкой; на обеих — широкие голубые пояса, белые воротнички, скромные муслиновые бантики у горла; соломенные шляпы с низкими тульями, отделанные голубым бархатом, небольшие зонтики и телесного цвета перчатки. На великой княжне — туфли без каблуков. Об этом мне сказала одна из наших дам, сам я не заметил, так как не смотрел на ее туфли. Я с удовольствием увидел, что волосы у нее свои, а не накладные, заплетены в тугие косы и уложены на затылке, а не падают беспорядочной гривой, которую принято называть «водопадом» и которая так же похожа на водопад, как окорок на Ниагару. Глядя на доброе лицо императора и на его дочь, чьи глаза излучали такую кротость, я подумал о том, какое огромное усилие над собою пришлось бы, верно, сделать царю, чтобы обречь какого-нибудь преступника на тяготы ссылки в ледяную Сибирь, если бы эта девочка вступилась за него. Всякий раз, когда их взгляды встречались, я все больше убеждался, что стоит ей, такой застенчивой и робкой, захотеть, и она может забрать над ним огромную власть. Сколько раз ей представляется случай управлять самодержцем всея Руси, каждое слово которого закон для семидесяти миллионов человек! Она просто девочка, я видел таких сотни, но никогда еще ни одна из них не вызывала во мне такого жадного интереса. В наших скучных буднях новые, непривычные ощущения — редкость, но на сей раз мне посчастливилось». Спустя несколько лет эта девушка выйдет замуж за второго сына королевы Виктории, принца Альфреда Эдинбургского, но такого большого влияния на своего отца, как воображал Марк Твен, она конечно не имела и даже не смогла повлиять на его решение о женитьбе на Екатерине Долгоруковой после смерти Императрицы, хотя Великую княжну это решение буквально шокировало.
После краткого обмена любезностями началась экскурсия по дворцу. Проводил ее сам Император: «Мы уже привыкли, что дворцы нам показывает какой-нибудь ливрейный лакей, весь в бархате и галунах, и требует за это франк, но, побеседовав с нами полчаса, император всероссийский и его семейство сами провели нас по своей резиденции. Они ничего не спросили за вход. По-видимому, им доставляло удовольствие показывать нам свои покои. Полчаса мы бродили по дворцу, восхищаясь уютными покоями и богатой, но совсем не парадной обстановкой; и наконец царская фамилия сердечно распрощалась с нами и отправилась считать серебряные ложки. Мы получили приглашение посетить расположенный по соседству дворец цесаревича, наследника русского престола. Сам он был в отъезде, но князья, графини, графы — так же непринужденно, как Император в своем дворце, — показали нам его апартаменты, ни на минуту не прерывая оживленной беседы».
Дворцы, которые тогда осматривали американские туристы до наших дней не сохранились, при последнем русском Императоре Ливадия была перестроена и появился новый белоснежный дворец-вилла вместо прежних павильонов в татарском стиле. После осмотра Ливадии туристам посчастливилось получить приглашение в Ай-Тодор, крымскую резиденцию Великого князя Михаила Николаевича: «Дорога отняла у нас всего двадцать минут. Здесь прелестно. Красивый дворец со всех сторон обступают могучие деревья старого парка, раскинувшегося среди живописных утесов и холмов; отсюда открывается широкий вид на покрытое рябью море. По всему парку в укромных тенистых уголках расставлены простые каменные скамьи; тут и там струятся прозрачные ручейки, а озерца с поросшими шелковистой травой берегами так и манят к себе; сквозь просветы в густой листве сверкают и блещут прохладные фонтаны, — они устроены так искусно, что бьют, кажется, прямо из стволов могучих деревьев; миниатюрные мраморные храмы глядят вниз с серых древних утесов; из воздушных беседок открывается широкий вид на окрестности и на морской простор. Дворец построен в стиле лучших образцов греческой архитектуры, великолепная колоннада охватывает внутренний двор, обсаженный редкостными благоухающими цветами, а посредине бьет фонтан — он освежает жаркий летний воздух и, может быть, разводит комаров, а пожалуй, что и нет».
Такой была необычная ливадийская экскурсия Марка Твена. Однако щедрый и гостеприимный прием очень скоро забылся. Казалось, тогда писатель был восхищен Императором, но прошло 40 лет и о русской Императорской семье он писал совершенно иные слова, называя ее «кучкой трутней», а правление – «ножом мясника». А в своем знаменитом произведении «Том Сойер», на которое в советском союзе зачем-то буквально молились целые поколения детей, даже писал о том, что Россия не более важна, чем Род Айленд. И только молчаливым укором остался лежать в архивах Ливадийского дворца приветственный адрес восхищенных американских туристов русскому Императору.
Елизавета Преображенская,
"НАСЛЕДИЕ ИМПЕРИИ"
#Россия #история #Романовы
Следующая публикация
Нет комментариев