Предыдущая публикация
Анатолий Лобоцкий:
Предельная откровенность, вывороченность наизнанку мне в принципе не свойственна — у меня организм этому просто сопротивляется. Я приму любые проблемы, а вот сам загружать других не буду.
Для меня близость людей проявляется в том, могут ли они, не скучая, молчать друг с другом.
Разочарование — это очень мощная эмоция. Разочароваться в человеке, которого знаешь месяц, невозможно. Он просто становится неинтересен. Разумеется, можно очароваться женщиной. И разочароваться в ней тоже можно. Ну и что? В принципе думать о человеке лучше — это хорошая черта.
Как бы я себя ни ощущал, как бы я ни подскакивал, каким бы юным козликом ни прикидывался, я все равно прекрасно знаю и год своего рождения, и все свои возрастные проблемы, которые возникают у человека с годами.
Я смеюсь, когда смешно. Радуюсь, когда радостно. Вещи, которые меня удивляли тридцать лет назад, продолжают удивлять до сих пор. Может быть, сейчас меньше поводов радоваться. И чем их меньше, тем больше их нужно искать.
Артист — главное выразительное средство режиссера и его главная головная боль. И у великого режиссера, моего учителя Андрея Александровича Гончарова, была любовь-ненависть. Он мог относиться к артистам как родной отец, а мог как настоящий Карабас-Барабас.
Я ни разу не видел на съемочной площадке никакой атмосферы любви. Это производство.
Работа и профессия просто обязаны быть интересными — иначе просто не стоит этим заниматься.
У меня были довольно тяжелые периоды в своем театре Маяковского (в период правления худрука С.Арцибашева - прим.), но если тогда я забил болт на театр, в который не хотел ходить, то совсем не забил на свою профессию.
Я лишен чувства зависти. И не хочу этому учиться. Я смотрю фильм и вижу, как сыграл другой человек, и знаю, как бы сыграл я. Но сожалеть по этому поводу — нет.
Я никогда не жил в роскоши. Вырос в достаточно бедной среде. Интеллигенция никогда в те годы не была богатой. Я всеяден, равнодушен к одежде, меня мало волнует комфорт, но нехватка денег иногда угнетает. Когда не на что купить сигарет, это напрягает. У меня случалось и такое.
Я с двенадцати лет работал, разгружал вагоны. Родители позволяли мне зарабатывать собственные деньги. На них я ездил отдыхать с друзьями, ловить рыбу. На втором курсе у меня уже был маленький ребенок. Вот почему я опять же работал: художником-декоратором, художником-оформителем в ДК и дворником. А во время учебы в ГИТИСе — еще и плотником, плюс вел театральный кружок на главпочтамте.
Театр, как бы много лет я в нем ни работал, все еще продолжает чем-то удивлять и радовать. Профессия сама по себе предполагает некую наивность и если не детское восприятие мира, то какое-то наиболее приближенное к этому естественное и непосредственное восприятие. Поэтому какое-то развитие идет, но в какую именно сторону – сложно сказать. Наверное, это виднее со стороны. В конце концов, каждые семь лет клетки в организме обновляются, поэтому мы и меняемся. И театр меняется. Вот, время от времени ремонт делают… Но я не могу сказать, что, мол, за тридцать лет работы в театре я понял, что это, я понял себя, я понял профессию! Да ничего подобного! И не надо, возможно, понимать эту профессию до конца. Поймешь до конца – станет неинтересно".
Следующая публикация
Нет комментариев