Предыдущая публикация
Бабаня.
Любаша родилась вяленькой. Так про неё Жене сказала женщина, что была с ней в палате, как будто какой–то врач. «Дочь ваша вялая, рефлексы заторможены. Вы ее потом проверьте, но…» — вот так и сказала. Своей бабушке, которой позвонила на следующий день, Евгения буркнула:
— Ребенок недоразвитый, будет отсталой.
— Что? Женечка, я не поняла? Какая недоразвитая, если она только что родилась? Это мы будем ее развивать! Женя, ты не расстраивайся… — лепетала в трубку Лариса Андреевна. Она чуть не пританцовывала, потому что правнучка у нее родилась, потому что счастье в доме, ребенок! Опять ребенок! Женю вырастила, теперь будет с Любашей нянчиться — это хорошо.
Ларисин муж, дедушка Женьки, умер недавно, теперь придется им посложнее, конечно, но это не беда!
А Женя и рожать не хотела. Любаша была незапланированной, гарантированной безотцовщиной. Эту свою дочку Евгения считала ошибкой, но вовремя не спохватилась, а теперь сидела, смотрела на свою «вялую» дочь, которую привезли для кормления, и вздыхала. Загубил этот ребенок всю Женькину жизнь. Загубил. Кому она теперь нужна с прицепом–то?! Да еще с отсталым прицепом!..
Девочка слабо ела, много спала, почти не плакала. «Хоть это хорошо, — рассуждала Евгеша. — Ну, кормить я тебя не стану, уж извини. Ну чего ты кривишься, чего?! Спи себе. Для таких, как ты, придумали бутылочки и эти… Смеси, вот.»
Любаша покряхтела, медсестра увезла ее, грязную. Женя не стала менять пеленки, а ну их!..
Любушку вместе с матерью выписали, баба Лара встречала своих девочек, сунула цветы врачу, медсестре, коробку конфет чуть не забыла отдать, а та все мешалась в руках. А потом подхватила тихий кулечек, стала рассматривать.
— Жень, — боясь разбудить ребенка, прошептала в такси Лариса Андреевна. — А на папу своего она похожа? Да не дуйся ты! Я же не спрашиваю, кто он, просто интересно. Нет… Нет, Женек, на тебя похожа. Точно! — заключила бабушка. — В нашу породу девчонка. Ты ж моя самая красивая! Ты ж моя самая милая девочка!
Лариса Андреевна причитала и охала, ласково сюсюскалась с младенцем. Таксист поглядывал на нее в зеркальце заднего вида и улыбался, до чего уютно и радостно стало в машине. Нового человека домой везли. В ее первый дом. Дай Бог, он для нее, девчушки этой, станет любимым и родным!..
… — Ну покачай ее, покачай. На ручки возьми, она поест, — приставала к внучке баба Лара. — Жень, она же ждет!
— Некогда мне, ты не видишь что ли? Мне уйти надо, смесью корми. И положи ты ее уже, чего таскаешь? Ба, а вообще, — Женя подкрасила губы, потерла их друг о друга, бросила помаду в сумочку, — вообще я, наверное, отказ от нее напишу, сдам в общем. С самого начала надо было так сделать, а то теперь волокиты с этими бумажками… Я завтра зайду, спрошу, как там это делают.
— Что делают, Женя? Что делают, я не поняла?! — испуганно спросила баба Лара.
— Детей сдают. Ее лучше интернат для отсталых же. В обычный ее не примут. Да не приучай ее к рукам! Ну вот опаздываю из–за вас опять! Пропустите меня!
— У нее есть имя! — перегородив дорогу внучке, сказала женщина. — У твоего ребенка есть имя, слышишь?! Женя! Детка, да как же можно сдать ребенка?! Она же твоя дочка, Любаша, первая твоя доченька!
Лариса Андреевна прижимала к себе теплую Любу, та ворочала головкой, строила гримаски.
— Вот именно, моя. И я буду делать с ней, что решу. Это ты меня уговорила рожать, я тебя послушала, глупая! А, теперь что? Вся жизнь под откос! Ты посмотри на мою грудь! На тело посмотри! Живот висит, вон! Ну ничего! — Женя поправила бретельку топика. — Ничего. Грудь я утяну, живот подкачаю. А эту… — она кивнула на Любашу, — отдам.
Лариса Андреевна смотрела на внучку широко раскрытыми глазами и мотала головой. Ужасные, страшные вещи говорила ее внучка, просто кошмарные! Лариса вспомнила, как Женя с ней мечтала, что будет с ребеночком гулять, растить его будет, любить… Баба Лара, да, уговорила ее не делать аборт, было дело. Срок большой тогда уже поставили. Лариса Андреевна боялась, что напортят что–то Жене, потом проблемы будут. А теперь и так проблемы. Эх, Люба, Люба… Как же дальше–то?!..
Женя дочку так и не сдала. Бабушка уговорила ее оставить ребенка. Как щенка или котенка, которого принесли с улицы. А Люба была не тот и не другой! Она была родной, девочкой, правнучкой, доченькой, которая, к сожалению, матери своей не нужна.
— Значит так, — дождавшись, когда Евгения вернётся с очередной гулянки, сказала Лариса. — Не нужна она тебе, мне оставь. Я выращу. Слава Богу, силы есть. А если сдашь в приют, можешь больше домой не приходить, понятно? Живи, как хочешь. Как она, вон, живи, не пойми где!
— Чего?! То есть ты меня из моей же квартиры выгонишь? Отлично! — рассмеялась Женя, толкнула ногой кроватку. — Да забирай ты свою ненормальную и уезжай, куда хочешь! Мы со Славиком теперь вместе. Он сюда переезжает, а вам бы освободить жилплощадь. Всё, адьёс, бабуль. Как не жили мы с тобой хорошо, так и не стоит продолжать.
— Ну что ты?! Что ты такое говоришь?! — растерянно комкала в руках только что отглаженную пеленку Лариса Андреевна. — По–разному жили, характеры у нас разные, трудно бывало. Но ты же моя кровь! Ты же моя родная, Женя! Ну как же так… Куда же мы?..
— Извини, бабуля. Это моя квартира. Хорошо хоть родители догадались перед тем, как в свое дурацкое горное рандеву отправиться, мне всё завещать. Ты смотри, прямо как чувствовали, да? А тебя там нет. В завещании тебя нет. Ну что ты плачешь? Не начинай только говорить, что ты меня вырастила, на ноги поставила. Ты мне эту малявку подкинула, ты! — Женя вдруг заплакала. — Всю жизнь мне перелопатила, переломала. Вот и уходите. В общем, или мы ее сдаем, и ты остаешься моей милой, заботливой бабушкой, или вы уходите обе. Я могу давать вам денег, но жить с этой блаженной, — Евгения ткнула пальцем в ребенка, — не буду. Мне ее даже стыдно ребятам показать. Они просят, а как я покажу, если она уро…
— Замолчи! Женя, замолчи немедленно! Как же так можно? Ужасные вещи какие ты говоришь! Страшные! Ладно. Ладно, мы уедем. Мы с Любой уедем. Я домой поеду, к себе. Прямо сегодня и поедем. Как же ты такой стала? Когда?! Ребенка стыдно показать… Да погляди, какие у твоей дочки глазки! Погляди, какие губки, носик какой, а?! Это же красота!
— Убери ее. Или сдам, — Женя отвернулась, ушла, заперлась в своей комнате…
Таксист осторожно, чтобы не разбудить Любу, вез их по вечерней Москве, на другой конец города. Вещей у пассажирок было немного, «Наверное, в гости едут!» — подумал он.
— Не дует? Я могу окошко совсем закрыть, — прошептал водитель. Лариса помотала головой. В салоне пахло табаком, а если ещё и окно закрыть…
Она думала. Всю поездку думала, как же вырастила такую внучку?! Как же так получилось? У Жени всегда был плохой характер, несговорчивый. Повзрослев, она стала много огрызаться, всё ей казалось, что бабушка, единственная оставшаяся родственница, ее ограничивает, лезет в ее жизнь, навязывает свои старорежимные взгляды. Обидно даже… Лариса Андреевна старалась, очень сильно старалась дать ребенку всё, компенсировать отсутствие родителей, а выходит, что вредила… Со стороны Жениного папы родственники участвовать в воспитании сиротки не хотели, мол, у самих семеро по лавкам, обвиняли Ларисину дочку в том, что она привила их Павлику любовь к горам, она его и убила, выходит!.. И вот теперь Евгения Павловна выставила бабушку из квартиры, будет там жить с каким–то Славиком, а Любаша, ее дочка, первенец, уезжает…
Несправедливо.
А может и нет. Может, так всё для чего–то нужно?.. Может, она, Лариса, правда внучке жизнь испортила, уговорив Любашу оставить?..
… — Лариса Андреевна! Вы ли?! Ну надо же… И опять с ребенком! — улыбнулась идущая навстречу тетя Вера, соседка Ларисы по квартире. — Это кто же такой? Или такая? А я смотрю, вроде ты, Ларка, ну, думаю, неужели вернулись?!
— Вернулись. Это правнучка моя, Любаша, красавица моя, девочка, умница! — гордо вскинув подбородок, ответила Лара.
— Да… А мама чего ж? Женя где? — Вера оглянулась, посмотрела в пустой салон такси.
— Там, у родителей осталась. Вер, вот давай не надо сейчас расспросов. Спасибо! Вот деньги! — кивнула Лариса водителю. — Вер, если не трудно, помоги вещи отнести, а? Любаше пора есть, и дождь, вон, зарядил… А у меня руки устали ее держать…
Люба не запомнит этот день, этот холодный дождь, падающей ей на личико, этих суетящихся женщин у подъезда, лицо таксиста… Ничего не запомнит, но потом, когда бабаня будет ей рассказывать, как приехали они сюда, в эту квартиру, как таскали сумки в подъезд, а дальше по лестнице на третий этаж, как открывали квартиру и проветривали, то всё–всё себе представит: и бабанино колючее пальто, да оно и сейчас при ней, вон, в шкафу висит, и платок тети Веры в «огурцах», который потом потеряли, и таксиста того, он потом приезжал еще, нашел в машине Любину погремушку, вернул; и как спала на большой кровати, обложенная подушками, потому что пока не было для Любаши люлечки, и как тетя Вера притащила откуда–то коляску, старую, выцветшую, ее потом мыли в ванной во семи водах, а бабаня сокрушалась, что никак с помойки вещь. «Да какая помойка, окстись! — обиделась тогда Верочка. — С балкона. Под пленкой хранили, я думала, внуки пойдут, а они, внуки эти, мимо меня прошли. Вот, теперь Любане твоей карета будет!» И как пили потом женщины чай на кухне, Лариса плакала, а Вера сидела и только гладила ее по спине, не находила слов… — всё–всё Любаша себе представит несмотря на то, что она как будто недоразвитая какая–то и представлять ничего не может.
А вот маму свою будет звать тетей. Навсегда.
Любаша росла, крепла, ну, попозже, чем другие дети, пошла, не спешила бегать, за что Лариса благодарила ее, а то не успеть же за ними, малышами! Молчала долго, а потом потихоньку замурлыкала, повторяя бабанины интонации, нянчила кукол, укачивала их, пичкала воображаемой кашей.
— Бабаня! — сопит Любаша. Это может обозначать много: и упала игрушка, закатилась, а полненькая Люба не влезает под диван, и больно девчоночке, ушиблась, надо пожалеть, и увидела что–то интересное, бабушке надо показать…
Любаша звала Ларису бабаней, сама так придумала, по–другому и не величала. А Ларе и так хорошо. Во дворе над Любой те дети, что постарше, смеялись, ведь она росла неповоротливой, неуклюжей, слишком много было складочек на ее теле, хотя ела, как все.
— Вам нужна диета, — качала головой педиатр. — И, Лариса Андреевна, это всё, конечно, хорошо, но прививки надо делать, а у нас разрешения родителей нет.
— А я? Давайте, напишу! Дел–то, Антонина Егоровна! — пожала плечами женщина.
— Нет. Я вам на встречу уже много раз шла. Но не дело. На вас нет доверенностей, и опекунство не оформлено! А если что случится, мамаша прибежит, на нас всё свалит! Нет, решайте этот вопрос, а справочку для яслей я пока попридержу. Вас всё равно без прививок не возьмут, заведующая за этим строго следит.
— Антонина Егоровна! Тоня! Ох, Любаша, ну куда ты пошла?! Поставь на место, это не наше! На вот, возьми! — Лариса Андреевна сунула правнучке игрушку. — Тоня, ну что ты меня в угол загоняешь?! Загуляла мама наша, даже на звонки не отвечает. Ну что мне теперь, а? Чего ты хочешь?! Денег тебе дать? — зашептала Лариса. — Потерпи, я принесу. Вот пенсию заплатят, и принесу. Тоня!
— Да не нужно мне ваших денег! У нас проверки, я крайней не хочу быть. И вообще… Надо вам Любу вашу показать другим специалистам, мне кажется, тут отсталость… Ожирение ещё, моторика плохая… Вам сад надо специальный!
— Ишь ты, отсталость! Поглядите на них! — вскочила Лариса Андреевна. — Специалисты все, господи ты боже мой! Да моя Любаня самая лучшая, самая милая моя девочка, она еще вам всем покажет! Люба!
Она взяла девочку на руки, ушла, хлопнула дверью.
— С ума сошли все! — бросила Антонина ручку. — Нарожали, так надо ж всё по закону!..
Тоня была чуть помладше Ларисиной дочери, у той, вон, уже внуки, а у Тони никого. И не будет уже. Поздновато…
«Ничего, ничего, моя ласточка! — приговаривала Лариса, купая свою пухленькую малышку в ванной. — Ну, вес–то мы сгоним. Сходим к хорошему врачу, наладим все. Ты только не переживай, детка, и никого не слушай, хорошо? Ну вот, ножки, ручки, головку помыли. Пойдем спать ложиться…»
Любаша это запомнит. Потом, много лет спустя, эти бабанины причитания будут сниться ей ночью, когда плохо и грустно. Бабаня всегда будет рядом. А как же иначе?!
Женька не рассказывала, но кавалер ее, Любашин отец, был весомый мужчина, вся родня у него тоже худобой не отличалась. Это передалось и Ларисиной правнучке. Она всю жизнь будет «страдать» вопросами снижения веса, но это потом, а пока бабаня поведет ее к лучшим врачам, поведет «по знакомству», по наводке тети Веры.
— Вот тебе телефон, позвони, договорись. Там твою Любу посмотрят, всё расскажут. Эй, ты чего? — Вера положила на стол перед Ларисой листок с номером врача, но женщина даже не подняла головы, спрятала лицо в ладони. — Лар, случилось что? С Женей? Ну, что молчишь?
— Нет, Вер… Нет… И сил нет. Я устала. Я так устала! В садик нас не берут, потому что прививок нет, Женя отказывается приезжать, решать все вопросы по документам на Любочку, Люба постоянно дома, я устала. Не могу больше. С ней же нужно играть, а еще по делам хлопотать, а ещё…
— Уууу… — покачала головой Вера, селя рядом. — Мать всея Руси, выпить у тебя есть?
— Нет, ты что! Мне еще Любу кормить, дел куча! Нет–нет! — замахала руками Лариса.
— Ну тогда чаю давай. Посидим, я сейчас принесу, у меня там торт есть. Слушай, а что же нам отметить? Ну давай просто сегодняшний день. Хороший день. И не спорь. Раньше же отмечали с тобой всякую ерунду — покупку новых помад да теней, платьев и юбок, сапог опять же, — задумалась Вера, — вот и сегодня отметим хороший день. Можем еще спеть!
Она, было, затянула что–то из репертуара восьмидесятых, но Лариса погрозила пальцем, Люба ведь спит!..
Они тогда хорошо посидели, и торт был вкусный, и чай крепкий, и на душе стало легче. Передышка между боями, между воспитанием и заботой, — но и она нужна! Проснулась Любаша, тетя Вера покормила ее, потом пошли играть. А Лариса сидела за столом с закрытыми глазами и думала о Женечке. Ну как же так?.. Как же там она одна…
…Доктор Любашу осмотрел, проверил анализы, ничего страшного не нашел, склонность к полноте списали на особенность организма.
— Вам бы ее в спорт. Вот чуть–чуть подрастет, ведите! В плавание, танцы какие–нибудь, да любой спорт вам подойдет. А девчушка у вас милая, улыбается всегда. Да, Любаша? — подмигнул девочке врач.
— Ага! — ответила та, схватила бабаню за руку.
С тем и ушли.
По дороге домой зашли в магазин за продуктами, а там очередь страшная. Встали в самом конце. Люба стояла–стояла, терпела–терпела, а потом выдала громко и отчетливо: «Так, ну это невозможно. Бабаня, ты старая, тебе надо уступать! Вставай впереди меня!»
Очередь захихикала, а Лариса смутилась. Старой она себя считать отказывалась, а за Любашу приятно было, шутница растет!
… Женька свалилась как снег на голову, позвонила в дверь, смело зашла.
— Привет, ба. Мне вещи девочкины нужны, малышковые. Есть у вас? — деловито сказала она, отодвинула ногой Любины ботиночки, прошла в комнату, стала раскрывать шкафы, рыться на полках.
— Здравствуй, Женя. Ты бы предупредила… Вещи есть, но… Может, чаю? — растерянно ответила Лариса Андреевна. Рядом с ней стояла Любаша, в платьице и с бантиком на длинных волосиках. Стричься Люба категорически отказывалась. — Да и дочке бы с тобой поиграть…
— Ой, брось. Я эту бочку и близко к себе не подпущу. Ну что, диагноз вам поставили? Что у нее? Отсталость? Ну видно же! — отмахнулась Евгения. — Так, я это возьму, это тоже…
Женя кидала на кровать вещи, как будто пришла в секонд–хенд и копается в огромной корзине.
Люба смотрела на гостью, как на диковинку. Эта женщина была красивая, очень даже красивая, как фея. У нее была замысловатая прическа, на лице ярко, платье тоже очень Любе понравилось. Но Люба не хотела бы с ней играть, пусть бабаня с тетей разговаривает, а Люба займется своими делами…
— И не говори ты ей, что я мать! Я ее не хотела. У мня, бабуль, теперь жених есть. У нас будет ребенок, вот его я хочу. А это… — она показала пальцем на Любу, — это случайность. Ты хотела, вот и получай.
Лариса поджала губы, Любаша крепко схватила ее за руку, почувствовала, что бабане нехорошо.
— Ну раз так, то прошу оформить мне доверенность или что–то такое, чтобы я могла представлять интересы Любы везде, где надо. И что же, замуж выходишь? — Лариса Андреевна нервно поправила воротничок халата.
— Ой, ба! Ну кто сейчас этой ерундой занимается?! В общем, оформлю я тебе бумажки. Девочка, отойди, ты не видишь, что мешаешь мне?
Женя грубо отодвинула Любашу, кинула собранные вещи в пакет, оделась и ушла.
— Документы пришлю. И денег немного, Славик разрешил. Одень ее нормально, вон, обноски какие–то нацепила! — кинула она через плечо.
Лара оглядела правнучку. На той было домашнее платье, купленное совсем недавно, клетчатое, с котиком на кармашке. Люба его очень любила. И бантик на головке любила. Какие же это обноски?!..
Славик был юристом, все документы сделал быстро, связываться с какими–то чужими детьми ему не хотелось, но уж раз обещал, выполнил. Теперь Любу брали в сад, но там она всех стеснялась, а дети дразнили ее из–за полноты. Люба плакала, не хотела никуда ходить, цеплялась за бабаню, топала ногами.
— Ничего, Любушка моя! Ничего! Ты ж моя самая красивая девочка, самая хорошая! — гладила своими мягкими руками девочку по головке Лариса Андреевна. — А давай на плавание запишем тебя? Купим шапочку, купальник красивый, будешь у меня русалочка!
Люба согласилась. Они пришли в назначенное время, девочку забрали, бабушке велели ждать снаружи. Та нашла местечко, откуда через окошко было видно весь бассейн и тех мальков, в группе которых занималась правнучка.
Любаша была среди них не русалкой, а китенком в ярком розовом купальнике. Она топталась у бортика, делала разминку, потом всех повели в к бортику, там ее скинул в воду какой–то мальчик. Люба сопела, хныкала, но ради бабани терпела. Она знала, что бабушка смотрит через высокое–высокое окошко, у бабушки есть даже бинокль, через него видно, как Люба плавает.
— Отойдите! Вечно вы тут стоите, а другим не видно! У вас у одной что ли дети?! — услышала Лариса за спиной, повернулась. Крупная, пышная женщина в длинной шубе стояла за ней, заглядывала через плечо. — Отойдите, мне внука посмотреть надо! Так… Так… Где же?.. родители одели всех одинаково, не поймешь, где кто! Что это у вас в руках? Бинокль? Вот люди, ну как в театр пришли! Позорище! Дайте сюда! Мне внука посмотреть!
Шуба бесцеремонно вырвала из рук Ларисы окуляр, приставила к глазам.
— А кто это в розовом купальнике? Фу, какая толстая девочка! — фыркнула шуба. — Таких нельзя в общий коллектив! Она же всех их там придавит! Витя! Витенька, отойди от нее подальше! — стала жестами показывать она.
— Знаете, что! — Лара отобрала бинокль. — Да вы на себя посмотрите! Как вы себя ведете?! Да с вами стыдно стоять рядом! Хабалка! А моя Любушка самая хорошая, самая красивая девочка. Так и знайте!
— Чего? Это вы себе рассказывайте такие глупости! Небось и девчонке своей оды поете. Врете, а она верит. Вот из таких захваленных и вырастают выскочки и зазнайки. Вы еще вспомните мои слова! Отойдите. Витя! Витенька! — Шуба подскакивала и размахивала руками, звала внука, но тот не слышал.
— А знаете, что! — усмехнулась Лариса Андреевна. — И буду говорить, хвалить буду, потому что это правда, потому что я ее люблю. И ругать буду, когда нужно. Но мой ребенок будет знать, что есть на свете человек, который любит ее всегда, любой, всякой, не важно, как она выглядит и чего добилась в этой жизни.
Лариса развернулась и ушла. Пора было встречать правнучку, сушить ей волосы.
Шуба тяжело дышала, щурила глазки и бормотала, что так она это не оставит, даром это всяким там Любочкам и их бабушкам не пройдет!.. Ишь, ты! Говорить она будет! Витенька тоже самый лучший, и вообще не «тоже», а просто «лучший»!..
Через неделю Любашу почему–то исключили из списков детей, занимающихся в бассейне.
— То есть как не пустите?! — строго спросила Лариса.
— А вот так. Справка у вас липовая. И вообще, что вы меня отвлекаете?! — нервно теребил висящий на шнурке свисток тренер. — У меня дети, а вы меня отвлекаете!
Через вездесущую тетю Веру выяснилось, что та самая шуба — жена спонсора дома творчества, где был и бассейн, и все остальные кружки, куда Любу не пустили. То нет мест, то места есть, но она еще мала, то…
— Для чего она мала? Для пластилина?! Что вы мне голову морочите? — не выдержала, получив очередной отказ, Лариса Андреевна. — Да что же это такое?!
Люба сопела рядом, держалась из последних сил, чтобы не заплакать, не расстраивать бабушку. А вот бабаня не сдержалась, села на лавку и всё же заплакала. Ну и Люба заплакала, за компанию.
На них смотрели, качали головами, отворачивались. Витенька, внук «шубы», прошел мимо, оказал Любе язык.
— Бабань, я меня в садике бьют, потому что я толстая. И сюда не берут. Я плохая, да? — тихо спросила она Ларису.
Та вскинулась, обняла правнучку, стала гладить ее по головке, по косичке, по пухлым плечикам.
— Ты что, моя лапочка! Ты у меня очень–очень хорошая! Самая–самая, поняла? Ну дай, поцелую!
И они опять принялись всхлипывать…
— Так, Семен, собирай ребят, переодевайтесь, — услышала Люба над ухом мужской голос. — А я тут разберусь. Извините! А что, собственно, стряслось?
Лариса подняла голову, вскочила, заслонив собой Любашу.
Перед ними стоял коренастый, с хвостиком на макушке мужчина в черном кимоно и почему–то босиком.
— Здравствуйте… Ребенка никуда не берут… Вот… — вытащила из–за себя Любашу старушка. Она потом скажет Вере, что решила «убить двух зайцев» — если возьмет этот дядька Любу, то она и похудеет, и научится отвечать тем, кто ее бьет.
— Почему не берут?
— Не знаю. Говорят, что не подходит она. Ну, тут всех преподавателей так научили говорить…
— Как тебя зовут? — присел на корточки мужчина. — Меня Кирилл Александрович. Если выговоришь, возьму тебя карате заниматься. Хочешь?
Люба пожала плечами, повторила: «Кирилл Александрович».
— Она хочет! Вы возьмите ее, пожалуйста! Только… Только там не будут ее бить? — нахмурилась Лариса Андреевна.
— Карате — это борцовский спорт. Будут, — честно ответил тренер. — Но и она научится. Делайте справку и приходите на следующей неделе, в среду, в пять…
Молча шли домой, молча сняли куртки, сели на кухне.
— А как одеть–то тебя? Надо ж эти кимоно! А где их взять? Ладно, пойдешь в шортиках и маечке. Ничего, — решила Лариса, налила Любе кефира. Та залпом выпила, сидела с кефирными усами и улыбалась.
Потом она признается бабане, что этот тренер стал ее первой, безответной, как водится, любовью. Но это потом. Она будет ездить с ним на сборы, с ним же переживет первые победы и поражения, его взгляд будет искать в сидящих на трибуне зрителях, его уроки запомнит навсегда.
А пока Любаша, маленькая, босиком скромно зашла в зал, села на лавочке, на самом краешке, чтобы не занимать много места.
Малышня постарше нее валялась на татами, кувыркалась, боролась и задирала ноги так, что Любе и не снилось. Пришел Кирилл Александрович, все сели перед ним в один ряд, говорили какие–то мудреные слова, кланялись, соединив руки.
— А ты что же? — спросил тренер Любу. — Садись в конец.
— Не могу. Бабаня новые шорты купила, испачкаю…
— Ну тогда иди к бабане, — ответил тренер. Он спешил, времени на занятие оставалось не так много, а тут какая–то «бабаня» с шортами.
Но Люба не обиделась, махнула рукой, уселась, как и все, стала кланяться. Через много–много занятий она поймет, что карате — это наука, это культура, это целая теория жизни. Об этом будет рассказывать бабушке, называть ее Лариса–Сан, а та только смеяться:
— Ну какая я тебе Сан?!
— Хорошая! Самая–самая лучшая! — ответит Люба…
И понеслось. Люба училась держать удар, сама нападать, училась науке, постигала. Она оказалась очень выносливой, упрямой, неловкой, правда, но настырной. Тренеру это нравилось. Уставала быстро, но потом собиралась и вперед! Лариса Андреевна впервые повезла ее на соревнования, пока зрителем, но всё же!
Любаша стояла в проходе между трибунами и что–то выделывала руками. Тренеры толкали друг друга в бока, смеялись:
— Кир, твоя? Будущая чемпионка!
— Поживем–увидим! — отвечал тот, а про себя думал:
«Странная это семья… Нет матери, отца нет. Пожилая бабушка возится с ребенком, трудно ей, видно же, а не сдается… Хорошо, что Люба такая сильная, и не физически даже. Внутренне мужает. Это очень хорошо…»
В саду теперь Любу побаивались, старались дружить. И она стала уверенней, первая предлагала игру, получалось очень хорошо.
— И кто там говорил, что отсталая?! — смеялась тетя Вера. — Ох, любят у нас без толку говорить! Лар, а девчонка–то у тебя золото! И добрая. Я видела, как она с тобой идет: от каждого камушка бережет, от ямки. Заботушка…
… Иногда в их квартире появлялась Женя. Она родила ребенка, тоже девочку, приезжала опять за вещами, хотя Слава зарабатывал хорошо, но «зачем же покупать, если вещи уже есть»?!..
— Ой, ну это слишком большое! — откинула платье с котом на кармашке Женя. — Моя Анюта не такая. Моя стройненькая. Ну… ну ладно, перешьем. А это? Возьму. Этим можно пол мыть… — копалась она в шкафу. — А это что? Белая рубаха какая–то. Что это?
— Не трогай, пожалуйста, Женя. Это Любино кимоно, наконец разрешили надевать. Она заработала. «Карате» же занимается. Ты ее лучше похвали, — отобрала у внучки одежду Лариса Андреевна.
— Чего? — прыснула Евгения. — Кимоно? Ты шутишь?! Да ей в «сумо» надо! Ой, не могу! Ладно, поеду. Славик уже ждет. Там я денег оставила, две тысячи, купи ей что–нибудь, — кивнула на Любу Женя.
Лариса усмехнулась, пропустила Женю с вещами, потом, уже в прихожей положила ей в руку деньги.
— Забери. Ты совершила очень большую ошибку, Женя. Ты бросила своего ребенка. Я никогда этого не пойму. А раз бросила, то и оставь нас в покое. Уходи.
Евгения быстро посмотрела на Любу, поджала губы. Бабка просто ничего не понимает! Сначала Женя думала, что любит того парня, потом передумала, а делать аборт было уже поздно. Удобно было всю вину свалить на бабу Лару. Женя свалила. И ребенка туда же, к ней. А теперь Евгеша родила от любимого. Аню она вырастит сама. А вот в старости, рассуждала Женя, можно будет и с этой Любы что–то поиметь, не зря же Слава бабе Ларе на карточку каждый месяц по пять тысяч переводит и все–все чеки собирает!..
…Люба так и называла Женю «тётей», хоть сто раз ей скажи, что это ее мама, не поверила бы. Да, у всех есть мамы, а у Любы — бабаня. Это очень–очень здорово!..
… Любаше пришло время сдавать аттестацию на желтый пояс, она волнуется.
— А что ж ты должна сделать? — спрашивает бабаня.
— Разные элементы показать. Названия у них сложные, я тебе не скажу. Но я очень волнуюсь… — Люба заплакала, тяжело вздохнула.
— Да что ты, детка?! Всё у тебя получится! А если нет, то в следующий раз обязательно! Ты не думай даже!
Но Люба думала, с серьезным лицом стояла на татами перед судьями, слушала, делала, как умела. Не получилось. Плакала сильно… Но бабаню не обвиняла. Женя бы тут же нашла в ней виноватую, а Люба и не думала даже. Бабаня — это скала, это стена китайская, от врагов защищающая. Бабаня не может быть виноватой. Никогда.
— Я не смогла! Я толстая, у меня не получилось! — Рыдала Люба. — Я не гожусь! Все сдали, а я нет…
И опять Лариса тихо гладила ее по голове, шептала, ласкала. Что еще она могла сделать?! Только утешать, говорить слова, которые говорят любимому человеку, маленькому, грустному человеку. И он встает, снова верит в себя. Он идет дальше и знает, что ты его любишь! Это прекрасно!!
Свой желтый пояс она получила через полгода. Тренер торжественно завязал его на круглом пузике девочки, та даже дышать боялась.
— Молодец ваша Люба. Упрямая. В хорошем смысле. Вам большое спасибо за девочку! — поклонился Ларисе Андреевне Кирилл–Сан. Она засмущалась…
К школе Любаша очень изменилась, стала не рыхлой и мягкой, а подтянутой. Да, крупная кость. Да, не тонкая талия. Но она была «ладная» девочка, хорошо слепленная умелым скульптором. И характер поменялся. Любаша легко сходилась с детьми, у нее появились подруги, друзья. Кто–то, по ее примеру, тоже пришел в секцию, очень завидовал Любе, что она многое умеет.
Евгения, вопреки запрету, появлялась в Ларисином доме довольно часто. Она как будто приезжала сравнить свою Аню с Любой, осматривала придирчиво дочку, смотрела ее дневник.
— Анализы тоже показать? Что там у твоей Ани с гемоглобином? А как спит? — усмехалась Лариса Андреевна. Она как будто каменела, стоило внучке переступить порог, уже не могла разговаривать ласково, цедила слова, как с чужой…
— Не нужно мне ничего показывать. У нас всё хорошо. Сколько раз в день занимается Люба? — вдруг как–то поинтересовалась Евгения.
— Ах вот в чем дело… — кивнула Лариса Андреевна. — У нас теперь конкуренция. Понятно. Люба занимается согласно расписанию. Извини, мне некогда. Что–то ещё?
— Ничего. Ладно, я поехала. Аня еще на танцы ходит. Любе–то это не светит, куда ей…
Женя ушла. Она уже не казалась Любаше такой красивой. Люба вообще не хотела ее больше видеть.
Лариса Андреевна вдруг не выдержала, выскочила на лестницу.
— Женя! Ну что же это, а? Ну она же твоя дочка! Она имеет право на… — крикнула она внучке.
Та остановилась, медленно развернулась и, покачав головой, ответила:
— Она имеет право жить в этом мире, только и всего. Остальное буду решать я сама. Я ее не хотела. Её хотела ты. Вот и сидите теперь вдвоем. А у меня другая, желанная жизнь.
Застучали каблучки по лестнице, хлопнула дверь подъезда. Всё.
Лариса не спеша вернулась в квартиру, села в прихожей, спина прямая, руки сложены на коленях. А в глазах океан — слезы, боль, отчаяние. И непонимание, искреннее непонимание того, как жить дальше.
— Бабаня, — Люба пристроилась рядом, обняла мягкую, теплую бабушкину руку. — А я тебя люблю, ты же знаешь? И ты у меня самая красивая, самая хорошая.
Они вместе плакали, утешали друг друга, пока не заглянула в приоткрытую дверь тетя Вера и не позвала их пить чай с сырниками.
— Ваши причитания на весь подъезд слышно! — возмущалась соседка. — Ну чего? Чего? Женька приезжала? Гадостей наговорила? Нет? Да знаю я всё. Люба, садись, бери еще один сырничек. Я сказала, возьми!
— Вер, у нас же диета… — шмыгнув носом, прошептала Лариса.
— Не случится ничего с вашей диетой. Ешь, Любаша. На тренировке всё растрясёшь! — махнула рукой женщина. — Творог же, не ерунда какая–то!..
Кимоно хватились только вечером. Любе на тренировку, а его нет.
— Неужто забыла в зале, а, растяпа ты, растяпа! — качала бабаня головой. — Хотя нет, я помню, стирала и гладила… Да куда ж оно делось–то?! Люб! Ну что ты плачешь, а?
— Ругать будут! И пояс пропал, бабаня! Мой пояс! Я заслужила, мне его дали, велели беречь! А теперь…
— Значит пойдешь в спортивном костюме. Ох, горе какое… Ладно, собирайся, пора.
Они вышли из дома, в сумерках прошли мимо помойки, разместившейся под прозрачным плексигласовым козырьком. Люба вдруг остановилась, дернула бабушку за руку, показала куда–то в сторону, в накиданные рядом с контейнером пакеты.
Там, на мокрой земле, уже впитавшее грязь и влагу, лежало ее кимоно. А вот пояса так и не было…
Анечка всё хотела себе такой, но никак не проходила аттестацию. А тут мама принесла откуда–то настоящий, с эмблемой красивой, вот радость–то! Женя смотрела, как дочка крутится перед зеркалом, фотографировала ее. Посыпались из чатов вопросы, когда Анечка успела… Да как ей хорошо с таким поясом… Женя улыбалась. Она для Ани всё сделает. Вот всё. Потому что Анечка — не Люба…
Любашу спросили, куда делся пояс, потом Кирилл Александрович велел ей подвязаться белым пояском, готовиться опять сдавать на желтый.
— Но она его украла! Та тетя, что к нам приходит, она украла же! Я не виновата! — сопела Люба. Плакать она не станет, большая уже!
— Если ты достойна его, получишь второй раз, Люба. Ничего, испытания только укрепляют тебя. Ну, или можешь идти домой. Я не настаиваю.
Тренер развернулся, пошел к ждущим его ребятам. Те притихли, им было очень жалко Любашку, но пояс и вообще вся атрибутика каратиста для них — святое. Терять нельзя…
— Бабаня! Опять всё это сдавать?! Я не хочу! Пойди, скажи им, что я не виновата! Скажи, что я все равно хорошая! Бабаня! — плакала уставшая Люба, идя домой, хватала бабушку за руки, висла, заглядывала в глаза.
— Ты хорошая, детка. Для меня всегда хорошая. И для сенсея твоего тоже. Но ходить и просить за тебя я не стану. Раз тренер сказал, значит, так и делай. И именно потому, что ты у меня красивая, умная девочка, ты хоть сто раз сдашь этот свой экзамен, понятно?
— Понятно, — вздохнула Любаша, пожала плечиками, постояла немного, потом побежала за бабушкой…
Сдала, еще лучше, чем в первый раз, девочку даже хвалили. И был опять у Любаши желтый пояс, жизнь текла дальше.
На свои первые соревнования Люба поехала ранней весной. Чавкал под ногами талый снег, Лариса то и дело поскальзывалась на прятавшемся под водой льду, Люба держала ее за руку, крепко держала, уверенно. На автобусе добрались до метро, потом с по кольцевой, там пешком до какого–то спортивного комплекса. Внутри у Любаши всё так дрожало, в голову лезли мысли: «А как там оно будет? А кто соперник? А вдруг они лучше?»…
Ни Люба, ни Лариса толком ночью и не спали, волновались, вскочили рано–рано, давай собираться, чуть не перепутали, куда ехать, бежали, в итоге приехали на два часа раньше.
Родители спортсменов сидели на трибунах, на татами стояли судьи, что–то обсуждали, смеялись. Дети разминались, глядели друг на друга.
— Аня! Аня, надевай шлем! — раздалось за спиной Любы. Она обернулась.
Худая, высокая девчонка стояла рядом с Евгенией, рассеянно оглядывалась, а женщина надевала на нее амуницию.
— Аня, ну помоги же мне! — ворчала недовольно Женя. Она хотела отправить на соревнования мужа, но того услали в командировку, пришлось тащиться самой. — Анна! Хватит считать ворон! Так, поправь пояс. Ну, всё. Готова.
Девочка пожала плечами, потом уставилась на пухлую Любу.
— Мама, смотри, какая! — ткнула она в Любашу перчаткой.
Женя обернулась, увидела Ларису Андреевну, Любашу, хмуро кивнула.
— А… И вы здесь… Вот тесен мир…
— А как же, — кивнула бабушка. — Ну, Люб, иди, тренер зовет. И ты у меня самая красивая и хорошая, ты поняла. Самая умная и ловкая. Я за тебя буду болеть.
Люба убежала, а Аня ещё стояла, потом посмотрела на мать, ожидая напутственных слов. Та подтолкнула девочку вперед.
— Иди уже. Голова у меня разболелась. Иди!
— Мам… — начала, было, Аня. — Я боюсь, мама…
— Иди. Отстань уже! — Женя ушла на трибуны.
— Ну что, детка! И у тебя первые соревнования? — наклонилась к Анечке Лариса Андреевна. — Поздравляю тебя. Ты уже совсем взрослая. Удачи!
— Не приставайте ко мне! — завизжала Аня. — Я папе всё расскажу! Расскажу, что тетка чужая пристаёт! Петр Иванович! — кинулась она к тренеру, тот жалоб слушать не стал, отправил к остальным ребятам…
… Они сошлись вместе, две сестры, две милые Ларисины правнучки. Они стояли и разглядывали друг друга, потом Аня громко сказала: «Жиртрест! Смотри, не лопни!»
Люба растерялась, а потом увидела, как серьезно на нее смотрит бабаня, как она кивает, как шепчет что–то. Ну что ей, Любе, эта девчонка?! Обзываться умеют все, подумаешь! Надо постараться, для бабани и тренера. Надо!
Люба тогда выиграла. Евгения коршуном кинулась к судьям, что–то доказывала, топала ногами, угрожала, но решение уже было принято.
— Всё записано на камеру, — пожал плечами главный судья. — Ваша девочка выиграет в следующий раз.
— Да вы что? Эта корова возьмет медаль, а мы уедем ни с чем?! — кричала Женя, показывая на Любу. — Да что я, зря что ли деньги платила, чтобы моя дочь училась этому своему карате?! Петр Иванович, это вы плохо ее научили. Вы! — распиналась она, трясла кулаками, а Аня сняла шлем, резинку с волос. Ей было очень жарко, она устала и завидовала той девчонке, пухлой Любаше, что обнималась с пожилой женщиной. Им было так хорошо, они так смеялись, что Ане стало грустно. — Пойдем, Аня! Переодевайся, что ты стоишь?! — закричала на нее Женя. — Мне долго тебя ждать?..
— Женя, — догнала уже на улице внучку Лариса Андреевна. — Женя, так нельзя. Надо им сказать. Они же родные люди, нас не станет, а они друг у друга будут! — зашептала она. — Ну я не знаю, я может виновата, ты меня так наказываешь, да? Но дети тут ни при чем! Жень, приезжайте к нам завтра, мы поговорим, девочки поиграют.
Люба слушала бабаню, прижимая к груди медаль, первую, бронзовую. Аня сидела в машине, наблюдала за разговором через стекло окошка. А потом Любаша подошла, постучалась к ней, подождала, пока стекло уедет вниз, протянула свою пухлую ладошку.
— Люба, — тихо сказала она.
— Аня, — ответили из машины.
— А у тебя есть кошка или собака? — поинтересовалась Любаша. Ей очень хотелось питомца, но бабаня не разрешала.
— Кот. У нас персидский кот Ричи.
— Здорово! Он красивый? — не отставала Люба, положив подбородок на окошко.
— Девочка, отойди от машины! — гаркнула на нее Женя. — Нет, бабушка, я не хочу, чтобы они были вместе. Сбагрить хочешь?
Лариса Андреевна вспыхнула, закрыла на миг глаза, потом отрицательно покачала головой.
— Люба, пойдем. Пора уже, — тихо позвала она правнучку. — Анечка, я поздравляю тебя с первыми соревнованиями. Надеюсь, мы еще увидимся!
Аня бросила быстрый взгляд на мать, та, поджав губы, села за руль. Анюта помахала новым знакомым рукой, потом отвернулась.
— Мама, — сказала она чуть позже, когда машина встала в километровую пробку. — Люба же моя сестра? Я слышала, как вы с папой это обсуждали.
— Я против того, чтобы ты с ней общалась, — отрезала Женя.
— А я всё равно буду. Буду, буду, буду! — закричала Аня. — Я папе скажу, он меня отвезет! А ты сиди одна! Ты всегда одна, подружек даже нет! А Люба будет моей подружкой. И я не стану заниматься карате. Это ведь ты у нее тогда украла пояс? Украла и мне привезла. А я верну. Он у меня спрятан, я Любе его отдам. Она классная девчонка. А ты, мама, злая.
Аня сложила руки на груди, отвернулась к окну. Женя хотела отругать ее, накричать, испугать чем–нибудь, но почему–то не было сил…
— Бабушка, — услышала вечером в трубке знакомый голос Лариса Андреевна. — Аня хотела бы поиграть с Любой. Когда нам можно встретиться? Бабуль…
Она заплакала, заплакала и баба Лара, и Любаша, стоящая рядом, и Аня, подслушивающая под дверью.
А через два дня все уже сидели за столом у Ларисы Андреевны на кухне, обедали. Девчонки хихикали, взрослые вздыхали. Им нужно многое обсудить, решить, как жить дальше. А вот девочки уже все решили: они подружки, говорят, даже сестры. И это же здорово, это лучше любого персидского кота!
Теперь каждые выходные ездили друг к другу, навещали, гуляли вместе. Аня приезжала на соревнования, «болела» за сестру, радовалась и пугалась вместе с ней. Им было хорошо вместе.
А вот Женя так и не приняла Любу, всегда с трудом называла ее ласковыми именами. Но та не обижалась. Вся вселенная для нее была сконцентрирована в бабане. А уж у той ласковых слов было целый букет, даже на Анюту хватило!
Благодарю Вас за внимание, Дорогие Читатели!
До новых встреч на канале "Зюзинские истории".
Следующая публикация
Комментарии 23
Как все сложно….