Предыдущая публикация
БРАТЬЯ И СЁСТРЫ
В июне 2012 года удалась побывать на Брянщине, повидаться с двоюродными братьями и сестрой, с кем провела всё своё детство. Жили дружно, не помню ни одной серьезной ссоры. А скрепила нашу дружбу на долгие-долгие годы бабушка Ксения Фёдоровна.
Внешне мы жили более, чем скромно, в избе из одной комнаты и закута за печкой, где вмещались две кровати для старших внуков. Самый младший из нас спал на печке. В избе не было никакой бытовой техники: ни холодильника, ни электроплиты, ни стиральной машины с телевизором. Ничего этого не было. Была изба с русской печкой, хлев с коровой, огород и бабушка с огромными руками, разбитыми ежедневными крестьянскими трудами и таким же большим сердцем, вмещающим всех нас, ее внуков.
Она явила нам пример доброго, участливого отношения как к близким, так и дальним, к каждому, кого встречала на многотрудном своём жизненном пути. Никогда не сидела без дела и нам не велела, приучила нас к труду.
Деревенский труд не обременял и не утяжелял нашу детскую жизнь, а, напротив, наполнял её смыслом, укреплял душу.
Более всего в деревне не любили ленивых, по пальцам одной руки можно было перечесть неработящих. Лучшая похвала, какую можно было услышать о человеке из уст бабушки: "Работящий!"
Что-то не могу и припомнить, когда я в последний раз слышала "работящий", "трудолюбивый". Ушли слова из обихода, заменили на уничижительное "трудоголик"...
Бабушка разговаривала с нами на равных, не заискивала, но и не строжила. Я не помню, чтобы бабушка занималась нашим воспитанием напрямую, наставляла, читала мораль. Единственное, что она часто повторяла: "Живите дружно!" Кажется, ничего другого от нас и не требовала.
Мы сбились вокруг нее пугливой стайкой, оставленных родителями, кого на короткий срок (от выходного до выходного), а кого и на год (от отпуска до отпуска). Этой своей оставленностью, хоть и временной, мы были очень уязвлены, отсюда и наша ранимость, но бабушка так нас сбила, так плотно прижала друг к другу, а всех вместе к себе самой, что нам ничего не оставалось далее, как жить в одной связке.
Удивительно и то, что в этой связке никто не потерялся, каждый оставался самим собой, и в этом тоже ее заслуга. Случилось это потому, что в каждом из нас она видела, не скажу, что личность, но особинку каждого разгадала и учитывала. У каждого были, кроме общих, свои дневные обязанности. Так, старший брат Миша прекрасно косил, научился этому быстро, рано вытянулся, длинноногий и длиннорукий, он несколькими широкими размахами мог выкосить сразу чуть ни треть делянки, уходили с бабушкой наранки, вдвоём и косили, обходились без чьей-либо помощи.
Ирочка, младшая сестра, с её тоненькими ручками и длинными пальчиками ежедневно мыла крапивой трехлитровые банки из-под молока. Дело это, что может показаться на первый взгляд простым, вовсе непростое. Жирное молоко во время мытья оставляет разводы, мыли банки в деревне чаще всего холодной водой, средств для мытья, кроме хозяйственного мыла и соды, не было. Мыло оставляло на банке плёнку, соду берегли, так что приходилось мыть крапивой. Бросали пук крапивы в банку, энергично встряхивая, этой же крапивой промывали, как тряпкой, банку внутри и снаружи. Ирочка была совсем мала, жалея прозрачную её рученьку, такая она была тонкокожая, бабушка для неё ошпаривала крапиву кипятком, а сами, если случалось, отмывали банки свежей, жгучей до невозможности, разьедающей любой жир и застаревшую грязь. "У нас с тобой, Ксанка, кожа-то дубовая, чай, не обстрекаемся" - часто говаривала бабушка.
И действительно, бабушка никогда не обжигалась крапивой. Одна ходила в дальний лес за крапивой на корм скотине, брала с собой мешок и серп, я недоумевала: "Бабушка, почему без рукавиц?" Та в ответ только рукой махнёт.
До сих пор у меня осталась эта привычка, нет-нет да и вымою банку из-под молока пучком крапивы, а потом, как в детстве, залюбуюсь сквозь вымытое стекло на солнце:
- Красота!
Сушили банки, надевая их на жерди палисадника, так на солнце они ещё и стерилизовались.
Мне, как старшей, было поручено мыть полы в избе. Крашеные широкие доски отмывались легко, пол был чистым, весь застеленный половиками, примали их редко. Пока моешь, еще рассмотришь все сучки, выбоины, места колки лесных орехов. Братец с молотком выкладывал в такую вот ямочку, найденную младшими, это было наша обязанность, орех и разбивал его молотком. Моешь пол и каждую такую выбоину потрогаешь рукой.
И вот уже уносишься мыслью в любимую рощу, где молодой орешник-лещина с большими круглыми листьями, похожими на туловище леща, отсюда и название - лещина, красивыми длинными серёжками и орешками, будто куколками, укутанными в зеленое одеяльце, встречает и приветливо машет зеленой гривой.
Про меня бабушка правильно все поняла, поручая длительную монотонную работу, во время которой я могла думать о своем, чтобы ничто от постоянно роящихся в моей головушке мыслей не отвлекало. Так было всегда, так оно и осталось. Не тонкую, изящную работу, где нужно особое внимание и терпение, а тупую монотонную, пусть и физически нелегкую, но и свободную для головы, потому как вся в работу, сколько себя помню, я никогда не погружалась, мыслями всегда уносилась далкеко-далече.
Полы в сенцах мыли голиком- веником из прутьев без листьев. В деревне голиком натирают пол из неокрашенных досок, как в городе щеткой полотер натирает паркет. Такие доски нужно хорошенько пролить водой, а дальше натираешь их голиком, что бросаешь под ноги, можно и покататься на нём, грациозно размахивая руками, воображая себя, например, известной фигуристкой. Случались и падения, как правило, с грохотом опрокинутого ведра, на шум которого прибегала бабушка с неизменным: "Заставь дурака Богу молиться!.."
Любила стирку в большом корыте из оцинкованного железа при помощи стиральной доски, что туда сбоку ставилась. Лет с пяти, помню, вначале неуверенно детскими руками шоркала нашу одежду большим куском хозяйственного мыла, что часто выскальзывал, нырял, как рыба, в пенную глубь корыта, приходилось разыскивать его, чуть ни самой туда ныряя, некогда и рукава было закатать, так была увлечена.
Воду для стирки специально не грели, стирали "летней водой", как называла её бабушка. Корыто с чистой водой всегда стояло на дворе, естественным образом нагреваясь на солнце, это и была "летняя вода", пригодная, правда, лишь для небольшой ежедневной постирушки. Большая стирка, раз в неделю, затевалась в бане на следующий день после помывки.
Половики стирали на речке, куда несли их все в том же корыте вдвоем с бабушкой, брали с собой и пральник- ребристый деревянный каток с ручкой, им и "прали"-отбивали половики, долго прополаскивая в реке ( пральник от "прать"- колотить, отбивать белье, отсюда и "прачка". Само слово «прачка» означает, что работницы не просто слегка полощут бельё, а именно «прут» — то есть колотят, отбивают и выжимают, прилагая значительные физические усилия).
С детства любила плескаться в воде, стирать вначале маленькие тряпочки, позже свои и взрослые вещи, тщательно прополаскивая, окуная в воду и плавно ведя вдоль течения, потом в обратную сторону, бросая на мостки, отбивая, когда стираешь грубые вещи. Бывало, побыстрее отшоркаешь хозяйственным мылом, уложенную на мостки тряпку, а потом полощешь её вдоволь, пока сама не вымокнешь до нитки.
Продолжение следует
Ваша Оксана Мясникова
Сергей Петрович (1922-2022) и Алексей Петрович( род. 1925) Ткачёвы ( Брянск) «Прачки» (1957)
Следующая публикация
Комментарии 6
Ведь читаешь о добре.
О вере. Да да, о вере. А как не верить в лучшее когда так!
Поклон тому кто так жил. Поклон тому кто писал.Поклон вам всем!
Я не специалист в прозе, а в стихосложении и тем более.
Но ведь легло. Легло на душу. Спасибо.
А продолжайте! О себе, о людях, о друзьях, врагах...
Тем множество.