Предыдущая публикация
Причина напиться у Бори была.
Да и делал он это не часто – второй раз после смерти жены. Первый раз – после похорон.
Его Лида умерла при родах. Вернее, после них.
Санитарка, получившая шоколадку, застучала стоптанными тапками по лестнице, а вскоре вернулась.
– Девочка у тебя, папаша. Большая – три восемьсот.
– Девочка? – Борис почему-то расплыться в улыбке. Вроде сына хотел. Все мужики же сыновей хотят. А тут – расплылся, – А Лида как? Когда приехать-то?
Санитарка почему-то рассердилась, развела руками:
– Вот уж чего не знаю, того не знаю. Тазом плод шел. Говорят, кровотечение пока. Завтра приезжай уж.
И Боря совсем и не принял во внимание это кровотечение. Решил, что так и должно быть у всех рожениц. Не сильно-то мужики понимают в родах.
Приехал уж к вечеру дня следующего, после работы.
Шёл вдоль ограды под сухими уже акациями с коричневыми витыми стручками, под мокрыми рябинами с красными гроздьями, под тополями с горьким запахом осени. Шел и смотрел на окна, улыбался.
Может Лида уж встала, уж видит, что идёт он?
Сумка была не тяжёлой. Мужики подсказали, что взять. Там свежая булка, варёные яйца, пару яблок и виноград. Тогда кормящих не сильно ограничивали.
Он долго торчал в коридоре, ничего ему не поясняли, а он прятал черные от станка руки токаря в карманы.
Наконец, к нему вышла врач.
– Мы сделали все возможное. Но кровотечение сильное было. Такое бывает – осложнение после родов. Соболезную...
Борис слушал, не понимая – о чем она?
Бледный, как полотно он осел на кушетку. Ему дали стакан воды, какие-то капли. Он послушно все выпил, а потом поднял глаза.
– Она что, умерла?
– Да, ваша жена умерла. Примите наши соболезнования.
Он кивнул. Теперь понял. Как-то неловко стало, что собралось вокруг него столько народу. Он встал, направился к двери.
– Поеду... Вон передайте ей,– кивнул на сумку,– Ой! – взял сумку опять, – Я поеду...
– Постойте. Девочку мы подержим подольше, не волнуйтесь. А тело жены будет в морге. Когда вы приедете?
– Девочку? А да... , – он как-то мысленно ещё не отделил жену от ребенка, привез же сюда одного человека, – А она что, живая?
– Живая, живая. И здоровенькая. С девочкой нормально все. Только...только... В общем, занимайтесь пока похоронами, а девочка побудет у нас.
– Похоронами? – он совсем потерялся от всего этого, – Ах да. Хорошо. А чего надо-то?
Осознание случившегося навалилось уже дома. Боль пронзительно налетала, колола сердце, грызла голову. Потом затаивалась, набирала новый виток сил, и налетала опять.
Лида...Лидушка... Его Лида... Не хотела душа принимать. Не уберег... Не уберег...
Борис родился и жил в деревне Бараново. Работал в совхозе, долго не женился – не складывалось.
А потом умерла мать, остался он в доме с семьёй сестры. Вообще неуютно стало. Сестра всегда была резка, с сумеречным взглядом, вечно усталая от семейных хлопот и хозяйства.
И как только позвали в Заречное на завод – Борис уехал. Там, на заводе, и встретил он Лиду.
Молодая, скромная, приветливая. Выросла она в детдоме, но здесь, в городе, жила у нее бабка. К ней и приехала Лида после детдома и училища.
В дом к бабке пришел жить и Борис. Старуха была ворчлива, замучена жизнью, когда-то спивающейся дочерью и ее собутыльниками. Бориса встретила плохо.
Дом их, скорее флигель – пристройка к ещё одному хозяйскому дому, совсем обветшал. Две маленькие комнаты, кухня без окон, в которой стояла ещё и старая, оттертая Лидой, но давно порыжевшая ванна, да небольшая веранда.
Самое главное – дом был болен, заражен каким-то кошмарно прожорливым грибком или жучком.
Жучок этот ел полы, нижнюю часть стен. Стулья и столы в комнате проваливались ножками в пол. Сколько не топи – в доме было холодно. Борис перестилал пол, боролся, как мог с этим существом, но оно все равно возобновляло свою разрушительную силу.
Находился этот дом в старом районе города возле рынка, но в тихом тупиковом проулке, куда заворачивали лишь местные жильцы, да порой алкашня с рынка – недалеко была пивная.
Может поэтому и спилась когда-то мать Лиды? Может поэтому и не могла с детства Лида переносить даже запах спиртного?
Борис, как встретил Лиду, старался и не выпивать больше. Знал – и расплакаться может.
Старуха, бабка Лиды, смирилась с зятем, потому что увидела – работящий. В доме начались перемены, ожила такая несчастная, брошенная всеми когда-то внучка.
А уж в конце Борис носил высохшую сорокакилограммовую старуху в ванну на руках. Пролежала бабка полгода, а потом тихо померла.
И вот теперь заводской токарь Борис Захаров остался в этом доме один. Вернее, вскоре должен был забрать сюда грудного ребенка – дочку. Ей шел уж второй месяц, но больше в роддоме держать ее не могли.
Он ездил в деревню, просил сестру о помощи, но та отказалась. Понять можно – только на работу вышла, на свои законные сто рублей, с тремя пацанами полегче стало, и тут – он. А Борис, хоть деньгами помогать и собирался, но сто рублей и для него было много. Но он обещал присылать сто – все равно не взялась.
Лида когда-то только с ним и ожила. Оказалось, что не такая уж она и стеснительная, не такая зажатая. Она долго не рассказывала ему о себе, о детдоме, и лишь года через два раскрылась.
– Меня избили на третий же день в детдоме, Борь.
– Мальчишки?
– Не-ет. Воспитатель. Я боевая такая пришла, веселая, баловаться начала. Она таскала за волосы. Так вот за волосы и притащила в кладовку, заперла – учила быть тихой.
– Лида, Господи! Неуж там так с детьми?
– Да. Не со всеми. Некоторые уж приходят тихими, а остальных такими делают. С тех пор я боялась ее, вела себя, как мышка. Ненавижу детдом. Никогда мои дети не окажутся там! Никогда!
А Зинаида сестра настаивала – отдай в детдом, там уход получше твоего будет. А подрастет, может и заберёшь... А он вспоминал рассказ Лиды. Нет уж... Пусть лучше с ним девчонка растет.
Борису дали отпуск в самом начале года. За месяц нужно было решить – что же делать с девочкой.
Пожилая медсестра смотрела на него и жалостливо и сердито.
– Куда руки-то тянешь? Черные ведь... Это тебе не болванка, чай – ребенок!
– Да не грязь это. Не отмывается... Токарь я.
– Пока не отмоешь, не дам дитя. Поди вон... мыло.
Мыло не помогало, она принесла ему какой-то медицинский раствор, чернота запузырилась, и правда, руки стали чище.
– Разве пеленки это? Думал ли чего брал! ... Пеленать-то умеешь? ... А купать как знаешь? ... С детской кухней договорился? Ох...горе, горе... , – причитала она, заворачивая ему девочку, объясняя по ходу основные азы кормления и купания, – Ищи бабенку, или бабку какую. Ведь не справишься сам-то. Как назовешь-то?
– Уж назвал. Свидетельство дали. Жена хотела мальчика – Сашу. Вот Александрой и записал. Александрой Борисовной.
– Шурочка, значит. Ну, – медсестра подняла запеленанный кулёк, – Сейчас бумаги вынесут, молочка, да и ступай. Чуть что – зови врача.
В авоське болталась бутылка холодного молока. Борис вышел на морозную улицу. Девочка сморщила личико, сжала глазки от яркого света зимней улицы, кругленький рот ее открылся, она чуток покряхтела.
Он почувствовал под руками ее живое тельце, и только сейчас вдруг испугался. Она же живая! Не кукла... Борис прикрыл девочке лицо и направился на автобусную остановку. Под ногами скрипел снежок.
Девочка уснула. А Борис ехал в каком-то оцепенении.
А что там будет дома? Что делать дальше? Растить, кормить, пеленать и думать, как жить ...
Пока ещё особой любовью к этому "червячку" Борис не проникся, хоть и была она, вроде, хорошенькая. Теперь личико ее не было таким красным, как тогда, когда показывали ему ее месяц назад, чуток налились щёчки. Он называл ее мысленно – девочка. Не дочка, не Александра, не Шура, а именно – девочка. Как чужую.
Он вез домой нечто шевелящееся, канительное, создающее множество проблем. Он так задумался в автобусе, что расслабил и отпустил руки.
– Мужчина, Вы ребенка уроните! – услышал женский голос.
Борис спохватился, прижал девочку к груди, взглянул на нее – губки ее подергивались, девочка улыбалась во сне. Он прижал ее к себе покрепче.
А дома долго боялся распеленать, пугался ее крика. Выкормил все молоко, какое дали в роддоме, а позже с кричащей, плохо завернутой, побежал с ней на детскую кухню. Благо была она недалеко.
Детская кухня оказалась уже закрыта, но оставшаяся там работница сжалилась над ним, дала пару бутылочек молока, и велела приходить до одиннадцати каждый день.
Несколько дней Борис никак не мог втянуться в процесс. Девочка без конца плакала, он тряс ее, измерял температуру, то пеленал, то разворачивал. Она сучила ножками и ручками, вся напряжённая, красная от слез. А Борис думал, что наверное, в детдоме б ей было лучше. Таких малышей уж там точно не бьют.
Пустая стояла ее кроватка – девочка спала с ним.
– Чего ж она орет всё у Вас? – спрашивала соседка по дому, с которой ещё из-за несносной Лидиной бабки были они в ссоре.
– Я и сам не знаю... Как будто я специально! – вспылил он.
Соседка пришла, надавала советов, но эти советы выручили лишь чуток.
Он вымотался, не спал ночами. Один раз съездил с девочкой в поликлинику, там выписали какие-то капли от газов, велели класть на животик, но и это не помогло.
Неужто так и будет? – и ни сна, ни продыху...
Однажды днём ввалились ребята с работы. Шумные, веселые, дышащие свежестью. С ними Катерина – табельщица из их цеха.
– Пришли папашку навестить!
Они ввалились в тесный флигель.
– Эээ, зарос ты брат! Плохо нам без тебя. Возвращайся...
Дочка проснулась от шума, заплакала. Он схватил ее на руки. Но вскоре забрала ее Катерина, засюсюкала.
– Ничего себе! Берегись, папашка! Красоту вырастишь, проходу от женихов не будет.
– Лови..., – в дверь через головы вплыла красная высокая современная коляска, – Это тебе от коллектива. Начальство тоже подключилось.
– И это. От внучки младшей, – протянул узел Василий Петрович.
Они принесли с собой выпить и закусить. Чуток задержавшись, все прибрала Катерина.
Куль "это от внучки" Василия Петровича, их слесаря, было просто волшебным. Когда все ушли, Борис развязал узел, а там... ватное одеяло, пеленки, застиранные и совсем новые, пинетки вязаные, шапочки, ползунки, одежка и даже платьица... Борис и не знал, что на малышей есть столько одежды.
Следующим утром Борис проснулся неожиданно выспавшимся и настроенным оптимистично. Ушла тоска и хандра. Мирно спала где-то у него под мышкой дочка. Он долго смотрел на нее. Она опять улыбалась во сне – вот-вот проснется.
Борис начал понимать свою ошибку. Он делал все спонтанно: кормил, когда заплачет, укладывал спать ее практически постоянно, потому что хотел покоя, раздражался от ее хныканья, за пелёнками тоже следил абы как. Мыл – по необходимости.
Как там в деле токарном? Все по этапам: закрепление – точение – работа с резцами и ... контроль. Так и тут надо действовать – утомить, опорожнить, накормить, уложить... Борис был токарем четвертого разряда. Иногда ему начальство доверяло самое сложные индивидуальные заказы.
Неужто тут не справится?
И когда девочка проснулась, заиграла ножками, он не стал совать ей бутылку сразу, как делал это раньше. Он развернул ее, натянул пинетки, и начал играть. Она весело ловила его палец, вытягивая рот трубочкой, тянула в рот.
Борис первый раз с похорон жены громко смеялся.
– Ох, Шурка! Ох, хитрющая... , – он первый раз назвал дочку по имени.
А она подтянула ножки и наложила ему кучку на пеленку.
– Ну, спасибо тебе, дорогая. Предупредить не могла? Я б газетку подложил.
И тут Шурочка радостно вскрикнула, упёрлась ножками в пинетках, приподняла спинку и размазала вокруг себя то, что размазывать было нежелательно.
– Эх ты! Кулемина... Специально, да? Только в новое одел! Жди теперь, сейчас купаться будем, – говорил он с дочкой впервые.
Он не давал ей спать до похода в магазин. В магазине его пускали без очереди, потому что пару раз Шурочка устроила там ор. Уже знали – один мужик девчонку рОстит, жена померла. Жалели...
А Борис вдруг понял, что дочка его любит, что с ней можно общаться. Она радостно встречает, узнает, успокаивается, когда напевает он песенки. Странно все это было – такая маленькая, а ты смотри...
Он первый раз с начала отпуска взглянул на себя в зеркало – почесал щетину. За что его любить-то такого? Он взял бритву и побрился.
А ведь она вырастет – отчего-то удивился он сам своей мысли. Вырастет, и будет у него взрослая дочь... Только сейчас он до глубины осознал, что это его ребенок, и только его. И будет дочка рядом во всей его предстоящей жизни.
И казалось ему, что все у нее сбудется, осуществится. Он как будто понял теперь две великие тайны земли – явление смерти и явление новой жизни. И теперь все, исключительно все было и будет в его жизни посвящено этой цели – вырастить дочь.
Борис влез в драку с пьяницами, зачастившими к ним в проулок. Они тащили сюда от мусора пивнушки какие-то коробки, доски, устраивали себе посиделки, орали песни, ругались матом...
А Боря вдруг подумал, что его дочка тут будет ходить в школу.
Он выгнал их с рукоприкладством, вынес все натасканное и решил, что будет впредь за этим следить. Но рыночные пьянчуги менялись, и этот угол он теперь разгонял регулярно. Выходил развешивать белье во двор, шел к забору, выглядывал. И если видел очередные посиделки, шел ругаться.
Он втягивался в такую жизнь...
Вот только, что делать в конце отпуска?
Чрез пару недель пошел он в ближайшие ясли. Впереди гордо катил коляску с дочкой, подтаяло, санки были лишними. Оказалось, детей туда берут с трёх месяцев. А ещё он узнал, что есть там пятидневка – в понедельник отдать, а в пятницу забрать дитя можно.
Все бы хорошо, да только мест в яслях нет, а очередь через горисполком.
– Чего ж вы раньше-то не пришли? Льготник ведь, раз один воспитываете. Идите в горисполком. Требуйте.
В горисполком он сходил. Заставили его в коридоре написать заявление, и на этом – всё. Сколько ждать, никто ему не объяснил.
Идти в отпуск по уходу? Но деньги катастрофически заканчивались, скоро жить будет не на что.
Катерина?
Ведь не зря она приезжала с мужиками. Не зря вздыхала, деловито убирала со стола, наводила после всех тут порядок.
Разведена, одна растит двоих детей.
– Хозяйка тебе нужна, – озиралась вокруг, – Да и сам ты мужик справный. Возле тебя ведь можно ещё и угреться, – она смеялась, а Борис опускал глаза.
Потом Катерина ещё прибегала, принесла ему оплату индивидуального заказа – мастер попросил. Опять посидела, поохала на горькую жизнь "без мужика", пожалилась.
Она широкая в бёдрах и неразмерно узкая в талии, с приподнятыми плечами и резкими чертами лица обладала какой-то неженственной силой. Борис и трёх секунд не выдерживал ее взгляда, смущался темных полукружий у век и какого-то лихорадочного огня в глазах.
Несмелым Борис был с бабами. Да и Лида была совсем другая. Понял он – Катерина не против будет с ним сойтись.
Но не хотелось.
А какой у него выход?
Оставалась неделя до конца отпуска. Он уж обдумывал, как доехать до завода, да поговорить с Катериной. Как в омут... Неужто с ней жить придется? Знать, судьба у него такая. А Катерина, хоть и хабалистая, но детей любит.
Приболела Шура, затемпературила. В этот день с утра он вызвал врача. Врач пришла ближе к обеду, выписала лекарства. Нужно было пойти в аптеку. Борис выскочил развесить белье, пока дочка уснула, привычно выглянул на угол проулка.
Там опять валялись картонные коробки, стоял притащенный кем-то ящик.
И вдруг он увидел, что за ящиком кто-то есть. Пьянь?
Борис занёс в дом таз, прислушался – спит ли дочка, накинул старую фуфайку и пошел на угол – разгонять этих пьяниц. Но за ящиками на корточках сидел парнишка лет пяти, а то и меньше, что-то нехотя жевал.
– Эй, пацан! Ты чего тут?
Мальчик вздрогнул, хотел улизнуть, но Борис схватил его за шиворот.
– Стой! Да не бойся ты! Куда? – он взял мальчика за руку. Ручонка грязная, красная и очень холодная.
Мальчик смотрел на него испуганно.
– Откуда ты?
– От мамы.
– А мама где?
– Там, – мальчик неопределенно махнул рукой в сторону рынка.
– Ты уж не потерялся ли? Знаешь, где мать-то?
– Знаю, – он посмотрел на раскинувшиеся ряды рынка, – Там, наверное. Или там.
– Ага, не знаешь, значит, – Борис догадался.
– Знаю, – твердил мальчишка.
– Ну, раз знаешь, покажешь.
Борис решил, что все равно нужно ему собирать Шуру и идти в аптеку. Заодно и мальчонку проводит, проверит, не заблудился ли.
– Ко мне пошли, погреешься и отведу тебя к матери.
Мальчик не спорил, мирно пошел с Борисом, шмыгнул у него прямо одетый на диван и притих. Когда собрал Борис Шуру, обнаружил мальчонку спящим. Пришлось будить.
– Эй, проснись. Мамка, поди, с ума сходит. Пошли, покажешь, где потерялся. Звать-то тебя как?
– Сашка, – тихо откликнулся мальчик, с трудом разлепив глаза.
– А фамилия как?
– Емельянов Александр Юрьевич...
– Ого. Молодец, все знаешь, – Борис знал, что на рынке есть радиорубка. Если мальчик мать не найдет, надо будет идти туда.
Александру Юрьевичу дали чаю, натянули большие рукавицы, и он с удовольствием помогал катить старые плетеные санки с Шурочкой. Как и ожидал Борис, мать они не нашли.
Площадь рынка здесь была немаленькая, да и близлежащие улицы пестрели лотками, киосками, кусками клеёнки с приложенными сверху камнями и разложенным товаром. Сначала мальчик шел уверенно, а потом засуетился.
– Стой! Хватит метаться. Вспомни, что вы покупали? Может мясо или овощи? Может одежду?
– Мы ничего не покупали.
– Хорошо. Может смотрели что? Разглядывали...
– Нет, ничего не смотрели.
Вот те на! Как с ним быть!
– Так чего ж вы тут делали?! – уже в сердцах прикрикнул Борис, он переживал за нездоровую Шурочку.
– Мы? Я ходил просто, а тетя мне пирожок дала, а мама ругается, – захныкал малыш... , – А я хотел пирожок.
– Так а мама что делала, когда тебе тетя пирожок дала? Что покупала?
–Ничего. У нас денег мало.
– Зачем вы тогда на рынок пришли? – Борис терял терпение, смотрел уж, как ближе пройти в радиорубку.
– Мы не пришли. Мы на автобусе приехали. Мама тут творог продает и сметану.
– Оооо!
Они направились в молочные ряды. Молоко в стеклянных банках, сметана в эмалированных бидончиках и вёдрах, творог, брынза, сливочное масло ... эти ряды были нескончаемыми.
И вдруг:
– Санька! Санька! А мать с ума сходит! А он вота! Побежала уж в милицию ведь она, – полная продавщица в молочных лотках закричала в голос.
За матерью побежал какой-то подросток. Борис ждал, держал дочку на руках, ему задавали вопросы и уже приносили и ставили в санки баночки с молоком, сметаной, кулёк творога. Чувствуется, за Саньку переживали тут все.
Вскоре меж рядов показалась молодая светловолосая девушка в белом халате поверх толстого пальто. Глаза ее были заплаканы, но все равно была она очень миловидна. Из-под черной шапки – длинная толстая коса. Она прихрамывала.
– Мама! Мам, я больше не буду прятаться, – рванул к ней Санька.
Она обняла его, потом потрясла за плечи, что-то говорила, ругала.
– Нин, вон этот мужчина с дитем его привел. Мы уж его отблагодарили.
– Спасибо Вам! – она подошла к Борису, глаза глубокие, как озера,– Я ... я уж не знала, что и думать. И по радио звали, и... к цыганам сбегла. Ох, думала – цыгане украли. А он..., – она с укоризной глянула на понурого сына.
Оказалось, Нина подрабатывает на рынке продавцом. Ездит сюда вместе с Санькой на электричке из деревни, потому что зимой в колхозе работы нет, соответственно и денег. По выходным возит сына с собой, потому что оставить не с кем – детсад не работает.
А Санька ... А он вдруг понял, что если просто ходить по рядам и смотреть на вкусности, их иногда дают без денег. Мать об этом узнала, отругала, ну и начал Санька прятаться, чтоб съесть добытое... И на этот раз просто заблудился.
– А вашу девоньку как звать? – погладила она одеяло Шурочки.
– Да также – Санька.
– Ох ты! Надо ж! Я вам топлёного молочка сейчас дам, – она быстро пошла за свой лоток и достала литровую банку молока.
– Да я уж затарился, подруги ваши...
– А вы ещё приходьте, жену присылайте. Я подешевше отдам. Со среды до воскресенья я тута.
– Приде-ом, – с каким-то мягким удовольствием потянул Борис, уж больно нравился ему мягкий говорок женщины, – Нет у нас мамки. Одни мы с Шурой.
– Одни? Это как? А как же вы? – глаза распахнулись.
– Да вот так и живём. Померла жена.
– От-те, батюшки! – она схватилась за грудь. А потом покопалась в коробке, – Вот ещё маслица возьмите.
– Нет, нет, – уже смеялся Борис, – Мы лучше завтра придем.
Борис думал о Нине весь вечер. Понравилась, чего уж там. Хоть разглядеть ее в теплых рыночных одеждах и валенках хорошо и не смог. И вроде не замужем. Но чем больше думал, тем больше расстраивался. Нет, не пара он ей – мужик с ребенком, старше ее – видно же. Да и что он может предложить – старый флигель? А сейчас у него и денег совсем мало... Поиздержался...
Он ждал следующего утра. Ждал...
Но ночью случилось то, что испугало сильно – Шура горела. Борис утром опять вызвал врача, но так и не дождался, помчался в больницу сам.
– Чего вы паникуете, папаша? – успокаивала его детская медсестра, – Болеют дети, а как Вы думали?
А он, действительно, паниковал. Вернулись домой они уж к обеду. Неумело Борис принялся за процедуры, никак не мог приноровиться. Шурочка капризничала, ничего не ела, кашляла. Он носил ее по комнатам, приговаривал, заворачивал в теплые одеяла.
Вокруг валялись детские грязные пеленки, стояли лекарства, постель он утром так и не собрал. Не до порядка...
И в этот момент в дверь лихо застучали.
– Кто?
– Это мы с мамой!
Борис выглянул в окно – по двору быстро,чуток прихрамывая, шла Нина. Он положил Шуру, откинул дверной крючок.
– Нина? – он был очень удивлен.
– Уж простите, – она краснела, – Это Санька вот – "пошли, пошли, покажу, где живёт"." Мы ждали-ждали, уж уезжать, а вас нету. Мы просто молока привезли козьего. Для девочки Вашей специально. Вот, свежее, – она вынула из сумки банку, протянула ему, – Санька, а ну пошли! – прикрикнула на сына, и зашагала со двора.
– Спасибо, а я... А у меня Шура заболела сильно. Мы в больницу ездили.
– Заболела? – Нина остановилась, – А чего с ней?
– Температура, кашляет и капризы... В общем, простуда...
– Это плохо. Маленькая ведь, – Нина сделала шаг назад, – Чем лечите?
– Так чем... Врачи вот капли прописали.
Нина с Санькой вернулись в дом. Уже во всю плакала Шура. Борис ушел в комнату, подхватил дочь. Застыдился своего беспорядка.
– Вы уж простите, у нас тут...
Она отмахнулась.
– Дайте-ка, – протянула руки.
Борис отдал ей Шуру.
– Так а зачем ее кутать-то? Ей же жарко... Температура ведь.
– Так ведь простуда, прогреть надо.
– Не сейчас. Только температуру нагоните. Нут-ка..., – она положила Шуру, развернула, велела дать сухую рубашечку и пеленку, дала ей простой водички. И Шура вдруг успокоилась и даже начала гулить.
– Ох, чудо просто какое-то! Я уж часа два бегаю. Она не ест ничего.
– Так ведь когда болеешь и не до еды. Пить давайте поболе. Чаек вон.
– Разве можно ей чай?
– Слабенькой, конечно, можно... Травок бы. Так ведь только в среду тут буду, – она размышляла,– А ведь в аптеке есть ромашка-то... ,– хватилась, – Мы сбегаем.
– Да Вы весь день на ногах, оставайтесь. Побудьте с Шурой. А я сам.
Нина написала ещё какие-то лекарства, велела купить. А Борис вдруг увидел, что Нина необычайно стройна.
– Я в медицинском не доучилась. Саньку вон родила, да и бросила со второго курса. Не удивляйтеся – я и в деревне у нас всех лечу.
Как ждал он среды! Как ждал!
Соседка выручила – осталась с Шурой, а он помчался на рынок один. Нина смотрела озабоченно, спрашивала о здоровье Шуры, а он благодарил. Шурочка поправлялась очень быстро. Правда, от прогулок он воздержался. Да ещё и больничный оформил. Теперь отпуск его продлевался.
Теперь они виделись каждый день. А в субботу он забрал Саньку с утра домой, чтоб не болтался по холодному рынку. Но Сане сидеть в доме надоело быстро, попросился погулять во двор.
Нина отторговала и пошла за сыном.
Хороша она была собой. Коса приметная. А на углу – а на углу опять пьянь.
– Ты смотри какая краса. Заходи к нам на огонек, милая!
Борис ждал Нину. Он сливал кастрюлю со сварившейся картошкой, когда в дом вбежал запыхавшийся Санька.
– Дядь Борь, там маму бьют!
– Будь тут.
Борис рванул раздетый, в тапках.
– Ээй! А ну..., – ещё издали кричал он и бежал со всех ног!
Нина вырывалась, а ее упорно лапали и тянули в угол трое здоровых пьяных мужиков. Один пошел грудью на Бориса. Борис со всего лету саданул ногой его в грудь. Мужик попятился, повернулся и, как-то по-крабьи, боком, отбежал в сторону.
Другой размахнулся и кулаком ударил Бориса в плечо. Боль пронзила, но Борис сейчас зубами б загрыз любого, так был зол. Он пошел на мужика, схватил за полы куртки, толкнул в бок и тот завалился – они были пьяны.
Третий ретировался.
– Ты чего, мужик? Мы ж так... шутканули просто... Если б знали, что жена твоя...
Борис погнал их с проулка. Вернулся обратно к Нине, держась за руку.
– Борис! Тебе надо в больницу!
– Да нет. Пройдет!
Но Нина настояла, можно сказать – вытолкала из дома в больницу.
– Ты вот видишь, хромаю я. Протянули с лечением в детстве, кость неправильно срослась. Ступай...
Перелома не оказалось – ушиб. Но вернулся он не скоро, наложили ему шину.
А дома ждала его Нина. На диване Санька играл с Шурочкой, она нараспев гулила. И Борис вдруг подумал, что Лиде бы Нина понравилась.
– Нин, – был он сильно возбуждён этой дракой, решил не тянуть резину, – Нина, а у тебя есть кто-нибудь?
– Ага. Санька..., – улыбалась Нина.
– И у меня – Санька. И больше никого.
– Намекаешь, чтоб было у нас двое Санек? – она прятала смешливые глаза, разливала чай.
– Намекаю. Я хороший токарь, Нин. Зарабатываю... Дом этот плохой, ну так построить новый можно. Тут знаешь, такой жучок живёт неистребимый. Все ломать надо. А я... Я с ребенком вот, один. И вообще, старше тебя ... Незавидный жених, в общем ...
Борис совсем не умел делать предложение.
– Так ведь и я – хромая одиночка.
– Нин, я не от безысходности, нет. Ты только не думай так. Не хочешь – не соглашайся. Ты мне просто очень сильно понравилась. Очень... Только... Какой уж жених из меня?
– Незавидный? Вона какой завидный. Так за меня сегодня дрался! За меня ведь никто никогда не дрался, – Нина опустила глаза, покраснела. А потом подняла их, а они – бездонные, – Разе не догадался? Разе просто так я тогда сама к тебе пришла? Странные вы – мужчины.
Из комнаты вышел озадаченный Санька.
– Ма-ам! Там Шурочка во-от такую кучу навалила... Она что, в туалет прямо на кровати ходит? Девчонки – они такие странные...
Нина с Борисом переглянулись и громко рассмеялись.
Саньки их будут расти вместе. Это уж точно...
(Автор Рассеянный хореограф)
Следующая публикация
Комментарии 1