Глава V. Икра
— Пафнутич… Зайди на минутку, — послышался голос из растворённого настежь окна на втором этаже — хозяйка пансионата кликала к себе сторожа.
Сторожем в пансионате был местный, ещё не старый пенсионер Епифан Пафнутич, из переселенцев, как называли в деревне тех, кто ещё в годы советской власти, оставив город, переехал в село, проработал всю жизнь в колхозе, построил домик на выезде из села неподалёку кошары, на которой стриг овец; колхоз и кошара канули в лету вместе с советской властью, а он так и остался жить в деревне.
За сезон работы в «отдыхательном заведении» Путнсонов Епифан Пафнутич уже обвыкся. В его обязанности входило охранять всё хозяйство: вменялось ему отворять и затворять ворота, когда к заведению подъезжает машина какого-нибудь постояльца или джип самого хозяина; и в часы ночные, когда раскрасневшиеся под лучами крымского солнца тела курортников, лоснящиеся и потные, утомлённые зноем и сытным ужином, валились в свои постели, оберегать их ночной покой, зорко наблюдая на двух мониторах картинки двора и прилегающей к нему за забором территории с частью безлюдной улицы.
Лия Абрамовна Путинсон всё ещё не могла привыкнуть к своему новому статусу деревенской женщины; особенно мучилась она в период осенней депрессии.
Помнится, как-то, будучи одна дома и не находя себе места, она решила напомнить себе свою прежнюю городскую жизнь. Позвав, вот так же, как теперь, через окно к себе на этаж сторожа, она сказала ему:
— Послушай, Пафнутич… — уперев руки в свои жирные бёдра, Лия Абрамовна испытующе уставилась в глаза сторожа, для солидности помолчала и отдала приказание: — Достань мне икры! Белужьей! Сколько денег тебе?!
Не дожидаясь ответа, она отвернулась, запустила руку за пазуху и достала из лифчика, завёрнутую в пожелтевший от пота носовой платок, толстую пачку денег, туго перетянутую синей резинкой. Послюнив свои толстые пальцы, аккуратно отсчитала десять купюр по пять тысяч рублей, спрятала пачку обратно и повернулась к сторожу.
— Вот тебе деньги! — она положила купюры на стол веером. — Больше нет. Купи мне банку икры. Литровую банку.
«Пятьдесят тысяч, — подумал сторож, — четыре месячные зарплаты».
— Сдачу можешь оставить себе, — добавила она. — Ну так, я жду. Иди!
Епифан Пафнутич знал, у кого наверняка есть икра, и потому он сразу направился к старой рыбачке бабе Шуре, двор который находился на краю села подле молельной. Бабу Шуру деревенские любезно именовали «атаманшей». И было за что: её организаторским способностям мог бы позавидовать всякий мужчина. Как матёрая, опытная волчица собирает вокруг себя стаю, так старая кубанская казачка в трудные девяностые сплотила вокруг себя разрозненных городской суетою внуков и правнуков казаков в небольшую артель для лова рыбы, тем самым спасая их семьи в городе, от полуголодного существования.
Войдя в узкий двор, образованный с одной стороны хатой, с другой — летней кухней, и в конце которого у дверей выбеленного сарая стояли новые вёсла и весели куски старой дели, Пафнутич остановился напротив летней кухни. Эта кухня в жаркие летние дни служила хозяйке опочивальней, а во всё остальное время — «приёмной» для многочисленных посетителей. Вот и сейчас станичный атаман, Степан Тимофеич, о чём-то вёл разговор с бабой Шурой. По их лицам сквозь проём приотворённой двери было видно, что разговор серьёзный. А людей несерьёзных в этом дворе и не жаловали. В глубине двора на лавке у дощатого стола сидело несколько рыбаков. Это были остатки как раз той самой бригады, теперь состоявшей всего из трёх-пяти рыбаков, приезжавших из города раза два в неделю и останавливающихся у бабы Шуры. Здесь были разных возрастов мужчины — потомки некогда живших в деревне потомственных рыбаков. Епифан Пафнутич поздоровался. В девяностые он и сам состоял в бригаде. Они тогда, жизнью рискуя, уходили ночью на двух глиссерах за пятнадцать-двадцать километров от берега и в кромешной тьме по навигатору ставили сети и, спустя несколько суток, тем же способом их находили, перебирали, вынимая улов осетра. И за каждый выход в море, с уловом ли без улова, платили бандитам оброк в валюте. В то тяжёлое время трудовая страна перебивалась с капусты на хлеб, а у рыбаков тогда было что съесть и что выпить. Сиживал за рыбацким столом бабы Шуры и Епифан Пафнутич. Помнится, как-то в мае, вернулись с моря, а у бабы Шуры их ждёт богатый стол. Было уж за полночь, когда рыбаки подсели вечерять: осетрина отварная, осетрина жаренная, осетрина с просолу, белуга вяленая — балык, икра паюсная, икра недозревшая малосольная с жирками и просто жирки солёные; на первое — уха из красной рыбы — жирная, сладкая, обильно приправленная сливочным маслом, салат из свежих огурчиков с петрушкой, укропчиком и зелёным луком, политый душистым растительным маслом иль майонезом, картошечка, отварная, молоденькая; тут же сметана — домашняя, с густым ароматом, творог и… много водки. Водку в то время картавые бизнесмены возили в деревню грузовиками, и покупали её рыбаки целыми ящиками. В тот поздний вечер рыбаки говорили о море, о неудачном лове, и их мужественные загорелые красивые лица светились здоровьем и силой. Но за всё это порой приходилось расплачиваться самою жизнью — рыбари часто тонули, и многих, из тех с кем рыбалил Епифан Пафнутич, уже не было на этом свете. Не обошёл и атаманшу рок. Много лет минуло с той поры, как холодной осенней ночью ушли в открытое море её муж и сын, ушли и не вернулись. И молодая казачка, красавица на селе, Александра, осталась вдовою. Долго ходила она по пустынному берегу — всё искала, не выбросит ли волна на берег кровиночку. С той поры в память о сыне и муже устраивала она богатые тризны для рыбаков и поддерживала их как могла духовно. А что рыбаку в деревне надо? Чтобы ждал его кто-то дома. Чтобы в доме уют и достаток был. Чтобы дом был в исправности. И здоровье было. Это и есть полнота счастливой жизни.
Когда атаман ушёл, баба Шура поманила пальцем Епифана Пафнутича и доверительно у него спросила:
— С чем пожаловал, Епифан Пафнутич?
И он, зайдя в её «кабинет», поведал, что ему нужно.
— Стало быть, надо икры? — задумчиво проговорила атаманша, как бы сама с собой рассуждая. Помолчала и с укором спросила: — Для хозяйки, стало быть, надо?
— Да, — отвечал Пафнутич.
— На базаре кило белужьей сто пятьдесят тысяч стоит.
— У меня всего пятьдесят, — доставая купюры, сконфуженно сказал Пафнутич, — а без покупки вертаться мне не с руки, работы могу лишиться.
— Я тебе что, золотая рыбка? — усмехнулась баба Шура.
Пафнутич молчал.
— Ладно, — махнула рукой она. — Белужьей всё одно сейчас нету, а осетровую отдам за пятьдесят. Это цена базарная. Сам знаешь, уступать в цене не в наших правилах.
Сами рыбаки особо икру не ели. Но на продажу делали. Она была тем капиталом в их производстве, на который латались сети, чинились лодки, приобреталось горючее для моторов, покупалась одежда рыбацкая да сапоги для моря. Рыбаки даже в шутку именовали Азовское море «азовским банком», и когда штормило и нельзя было выйти в море, говорили: «Вот уже третий день как закрыт азовский банк».
Воротившись с покупкой, Епифан Пафнутич поставил литровую банку икры на стол перед хозяйкой:
— Белужьей не было. Осетровая, — сказал он и направился было к выходу.
— Стой. Сдачи сколько себе оставил?
— Под расчёт, — ответил Пафнутич, разводя руками.
Она презрительно посмотрела ему в глаза и приказала:
— Подожди.
Лия Абрамовна придвинула к себе банку, вынула из ящика столовую ложку, серебряную, почерневшую изнутри от времени, и, не смущаясь присутствия сторожа, стала жрать икру, другою рукой изо всех сил прижимая банку к столу — икра была загустевшей, и банка ерзала по клеёнке. Отожрав полбанки, она облизала ложку, воткнула её в оставшуюся икру и откинулась на спинку венского стула.
— Всё! — сказала она со вздохом и отрыгнула приятно.
Пафнутич в молчании ожидал указаний.
— Хочешь доесть? — предложила она угощение сторожу, утирая толстые лоснящиеся губы рукавом халата.
Епифан Пафнутич покачал головой, отказываясь. Ему было противно и он едва удержал себя, чтобы на лице его невольно не выразилась брезгливость, которую испытывал он, наблюдая эту картину.
В общем-то, ничего особенного. Но его, человека трудового, это незначительное событие господского быта раз и навсегда утвердило во мнении, что народная мудрость не ошибалась.
— Па-фну-тич… — повторился из отворённого окна голос хозяйки. Сторож встрепенулся и заторопился на зов.
Лия Абрамовна, принаряженная для похода в сельмаг, стояла у растворённой двери, ожидая сторожа, и когда его фигура показалась внизу под лестницей, она остановила его:
— Не поднимайся! Мы сейчас в магазин, а ты, милок, запри за нами калитку и со двора ни на шаг. Понял?!
— Слушаюсь, — отвечал Пафнутич.
Глава VIII. Полковник запаса
Маршрутка из города прибыла в полдень. Окутав клубами пыли стоящих у края дороги, она остановилась подле старой железобетонной остановки, размалёванной по ободранной штукатурке африканскими пальмами. Последним из микроавтобуса вышел интеллигентный, лет шестидесяти на вид мужчина, и пешком направлялся к дому станичного атамана. Арефий Евграфович Катагаров, так звали этого человека, был не местный, а из столичных.
В 70-е ему довелось прожить в этой деревне целый год, поправляя здоровье грязелечением на местном озере. По отцовской линии его род восходил к какому-то старинному германскому роду, обрусевшему ещё до вступления на престол Романовых, а по материнской — к донским казакам. Катагаров так же, как атаман Шумилин, принадлежал к поколению, которое родилось в стране советов и всю трудовую жизнь посвятило её становлению. После окончания десятилетки, поступил в университет, где прошёл подготовку на военной кафедре. В девяностые служил в ГРУ. Затем преподавал тактику будущим офицерам. После ухода из армии довелось поработать учителем истории и математики в начальной школе. Высокого роста, плечистый, крепкого телосложения, всегда чисто выбритый с военной выправкой, он выделялся среди коллег.
<…>
Теперь же приехал Катагаров в деревню не за былыми воспоминаниями, а по делу: сегодня намечена очередная важная встреча у атамана. Проходя мимо сельмага, он заглянул в него, чтобы купить чего-нибудь к чаю. В магазине было немноголюдно: две еврейки стояли у витрины с тортами, Лия Абрамовна Путинсон со своею дочкой Розочкой, да старик Федул Еремеич рассматривал полку со вчерашним хлебом.
— Здравия вам, Федул Еремеич! — сказал вошедший, обратившись к знакомому старику.
— И вам не хворать, Арефий Евграфович! — ответил старик.
Летом в селе много было открыто частных магазинов, палаток, ларьков торгующих пивом, вином, водой, мороженным, водкой; в курортный сезон вдоль улицы у ворот и калиток то здесь, то там многочисленные лотки торгующих частников овощами и фруктами. Но с наступлением осени и до приезда первых курортников работал только этот полупустой магазин, некогда бывший продмаг, и которым теперь заправлял какой-то татарин из соседней деревни Войково. Магазин не закрывался на зиму потому, как шла в нём торговля хлебом — товар, который в деревне покупают каждый день. Собственно говоря, местным жителям кроме хлеба и соли, конфет или сахару, сигарет и спичек, больше ничего и не нужно. Раз в неделю торты привозят — побаловать. Зато круглый год на полках консервы и водка.
До слуха Арефия Евграфовича долетела фраза:
— Мне полагается шоколадный торт, — говорила девочка, обращаясь к матери. — За отличное окончание школы.
— Да, отличница! — похвалилась Лия Абрамовна, обращаясь к старику Федулу. И лицо девочки от слов одобрения матери, расплылось в довольной улыбке.
— Кто на Руси был в государстве главным? — вдруг задал девочке вопрос по истории, Арефий Евграфович.
И Розочка, свысока посмотрев на незнакомца, тут же выпалила:
— Пётр Первый, — она ведь знает историю аж на пятёрку с плюсом!
— Ну, Пётр Первый не на Руси, а в России был. Но я не имя спрашиваю, а титул, — уточнил незнакомец.
— Это что ещё за слово такое? — с надменным недовольством в голосе произнесла отличница. Мы такого не проходили.
— Ну, хорошо, на Руси был главным царь. А кто главным был во Франции?
— Не знаю, — с ещё большим недовольством в голосе ответила Роза.
— Во Франции главный — король. А в Германии, кто?
— Что вы мне странные вопросы задаёте? — и при этом она демонстративно надула губки.
— Почему странные? Ты ведь, как я понял, аттестат зрелости получила, с отличием, а того, что в Германии кайзер главный, не знаешь. В твоём возрасте не мешало бы знать, ну, скажем, чем отличается король от императора.
Тут мама Розы, раскачивая широкими бёдрами, развернулась от витрины в сторону незнакомца и вставила своё замечание:
— Всего знать нельзя.
— Вы правы, — согласился незнакомец. — Это все лишь информация. Если человеку не сообщили её, то он ею не обладает. История такая наука, которая всецело опирается именно на информацию: нет информации — нет истории.
Ответ незнакомца вызвал на лицах матери с дочкой победоносные улыбки. Но экзаменатор, не дав им порадоваться, задал новый вопрос:
— Вот ряд чисел, — сказал он строго, — 1, 2, 3, 5, 8, 13. Какое число будет следующим? Улыбки вмиг слетели с лиц обоих евреек.
— Какие, какие?.. — переспросила Розочка, не запомнив с первого раза такое количество цифр.
— 1, 2, 3, 5, 8, 13, — с расстановкой повторил Арефий Евграфович.
— Первые три идут по порядку, а дальше начинается просто хаос, — с уверенностью сказала мамаша. А девочка стала гадать, невпопад называя одно число за другим:
— Пятнадцать? Двадцать…
— Здесь не угадывать нужно, а понять закономерность, — сказал незнакомец.
— Да это полная чушь, — недовольным голосом, возразила мать. — Нет тут никакой закономерности. 1, 2, 3, дальше пропущена четвёрка, а потом отсутствуют две цифры… Вы нам голову не дурите. Придумали белиберду.
— Это не белиберда, — возразил незнакомец, — это знаменитый ряд чисел Фибоначчи, математика средневековой Европы.
— Все эти итальянцы, немцы… пусть учат своей математике сумасшедших в дурдомах, — отрезала мать, — а нашим детям такая ерундистика не нужна. Главное, чтобы аттестат был с хорошими оценками, а вся эта заумь всё равно вылетит из головы.
— Правильно, мама, — согласилась Роза. — Зачем мне этим голову забивать? Я и так отличница!
— Может, и незачем знать выпускнице такие мелочи по истории, а уж разбираться в пропорциях золотого сечения — и вовсе нет надобности. Но тогда, как же ты получаешь за такие знания оценки, да ещё и отличные?
— А вы не учитель, чтобы меня учить, — надменно сказала Роза. — Вы покупатель.
— Покупатель? Ну да, конечно, мы в магазине, не в школе. А покупатель, конечно же, не может учить зазнавшуюся девочку.
— Вы сюда чесать языком припёрлись, или скупляться? — грубо вмешалась в разговор средних лет продавщица непонятной национальности. — Скупляйтесь, уважаемые, а потом болтайте себе на улице, сколько влезет.
— Нам вот этот, пожалуйста, — сказала продавщице Лия Абрамовна, указывая толстым коротким пальцем с ярко накрашенным ногтем на торт в витрине с большой шоколадной розой в центре.
— Надо будет ваших учителей проверить, может, они тоже не знают и путают патриарха с митрополитом, — грустно проговорил вполголоса «покупатель».
Мама девочки засмеялась:
— Главное, уважаемый, не перепутайте Кадиллак с Запорожцем, когда машину покупать себе будете. — И тут же без усмешки добавила: — Всего знать невозможно. Пусть знают те, кому определено б-гом вкалывать.
— Простите, вы по профессии кто? — полюбопытствовал незнакомец.
— Врач, — бросив высокомерный взгляд на незнакомца, сказала Лия Абрамовна. — Стоматолог.
— И как врач вы считаете, что знания не нужны?
— Считаю, нужны. Только самые необходимые.
— А как же вы, не расширяя профессиональный кругозор, лечите?
— Во времена интернета может лечить даже безграмотный.
— Ну да, конечно, главное ведь, уметь считать деньги. Ведь медицина теперь стала бизнесом, особенно стоматология.
— Да. Деньги нужно-таки уметь считать. Но академики этого не умеют делать. Для этого надо иметь талант. Вы случаем не академик?
— Вообще-то, я учитель истории, — представился Арефий Евграфович.
— А, так вы историк, — оживилась мать девочки. — Ну тогда вы должны знать, что историю пишут те, кто имеет власть. А власть у тех, у кого есть деньги. Какую напишут вам историю, такую и преподавать будете за свою зарплату.
— Бедные люди… — вырвалась фраза у незнакомца.
— Бедные учителя, — строго сказала Лия Абрамовна, забирая с прилавка торт. — А за нас переживать не надо, — и, смерив взглядом учителя истории, дескать, деревенщина, обе еврейки направились к выходу: сначала выпорхнула худощавая Розочка, а за нею протиснулась в узкий дверной проём толстозадая Лия Абрамовна.
Арефий Евграфович купил килограмм баранок и, кивнув на прощание старику, тоже вышел из магазина.
Федул Еремеич, всё время стоявший у хлебной полки и молча слушавший разговор, подошёл к прилавку и стал заказывать для себя покупку:
— Мне три батона белого и пару буханок чёрного.
— Не дам я столько в одни руки хлеба, — возмутилась продавщица. — Положено две буханки, — и зло добавила: — Грабастаете мешками!
— Да мене, дочка, шоб у другий раз сюда не йтить…
— Не дам!
Дед Федул молча положил две буханки в торбу и стал рыться в своём кошельке. А продавщица не унималось:
— Небось, скотину хлебом кормите!
Дед Федул уже и забыл, когда парное молоко пил, которое раньше любил. Не те его годы, чтобы по нынешним временам корову держать; сил нет, чтобы сена накосить ей на зиму.
«А эта молода девка корову-то небось на картинке видала и, мабуть, не знаить, и де у коровы той зад, а де перед», — подумал он.
— Да, корову у хате держу! — наконец подал голос Федул Еремеич и, расплатившись, добавил: — А тебе, дочка, яка разница, кто съисть хлебушок-от — коровка, мяско которой ты, мабуть, любишь, али съидять його люди, которых ты ненавидишь?!
Продавщица запнулась, ища слова…
Дед Федул взвалил торбу на спину и молча, вышел.
* * *
Арефий Евграфович Катагаров шёл по разбитой колее деревенской улицы и после того разговора в магазине с еврейками на ум ему пришли строки из древней книги под названием «Калила и Димна» — «Кто не имеет стыда пред учёными, не почитает их, не признаёт превосходства их, не отвращает их от унизительных положений и недостойных мест, — утрачен у того разум и загублена жизнь, учинил он несправедливость к правам мудрых и будет причислен к глупцам».
© Copyright: Сергей НикулинЪ, 2019
Нет комментариев